Найдите Ребекку

— Мой отец вернулся первым, но только несколько месяцев спустя после твоего приезда. — Кристофер прислонился к стене, измотанный разочарованием. — Теперь ты знаешь, кто я. Тебе понадобилось на это девять лет, но ты знаешь.

Лифт спустился в холл, и Кристофер сделал шаг назад, чтобы пропустить Ребекку. Лифтер смотрел им вслед, когда они вышли из здания и пошли по Бродвею.

— Думаю, нам сюда, — сказала Ребекка, и они повернули к парку. Стоял теплый вечер, на улицах гуляли толпы людей.

— Так что случилось, Ребекка? Где ты была? Твой отец сказал, что тебя убили, что ты ударила охранника.

— Я правда ударила охранника. Мы поговорили о моей семье, но как твоя? Я так часто их вспоминаю.

— Они в порядке, Ребекка, я еще расскажу. Пожалуйста, расскажи о себе: вопросы терзали меня все эти годы.

— Ты уверен, что не хочешь обсудить эту чудесную погоду? — Он повернулся и посмотрел на нее, чуть не врезавшись в дородную женщину средних лет, которая послала ему сердитый взгляд. Ребекка придвинулась поближе, взяла его за локоть и продолжила: — Когда я ударила охранника, меня привели к комманданту лагеря. Мне уже приходилось с ним говорить, заступаться за некоторых узниц. Я была уверена, что он казнит меня, но он не стал этого делать. Я ему чем-то понравилась, и он решил перевести меня в другое место, а не убивать.

— Догадываюсь, чем ты ему понравилась, — хрипловатым голосом вставил Кристофер, удивившись собственной реакции и сразу пожалев о сказанном. Но Ребекка на него даже не посмотрела и, к его облегчению, просто продолжила говорить:

— Меня отправили в Голландию, в Вестерборк. Вестерборк был перевалочным пунктом, местом сбора евреев, цыган и политических заключенных перед отправкой в концентрационные лагеря, где их убивали. Многих из тех, кого я видела в Вестерборке, отправляли в Аушвиц. — Кристофер помнил голландских евреев в лагере. Две его работницы были голландками. — Я провела там несколько месяцев, а потом меня отправили в Бухенвальд. Я приехала туда в феврале 1944-го. И пробыла там до марта 1945-го, пока меня не вывезли с несколькими тысячами других заключенных. Нас погрузили в поезд. Они хотели убить нас в газовых камерах, пока еще была такая возможность, но через несколько дней мне удалось сбежать — спрыгнула с поезда на перегоне. Я пряталась в лесу, пока меня не нашли британские солдаты. Это было в апреле 1945-го.

Кристофер вспомнил, что его в это время взяли под арест в Дахау, несмотря на протесты заключенных, которые отправили к американским офицерам делегацию в его защиту. Появился указатель Пятьдесят восьмой улицы. Колумбус-Серкл и парк были прямо перед ними.

— И как ты выжила в Бухенвальде? Это было ужасно? — спросил он, пока они переходили улицу.

— Тяжело говорить об этом вот так, на улице. Я хочу рассказать тебе, Кристофер, хочу рассказать все. Но это непросто.

— Понимаю. — Они зашли в парк, и вокруг сразу стало тише. — Почему я не нашел тебя? Уверен, что люди, которые тебя искали, проверяли те лагеря.

— Коммандант в Биберахе сменил мне фамилию, чтобы меня не отследило его начальство.

— Значит, ты ему и правда понравилась. — Он не раз видел, как офицеры в лагере проникаются симпатией к заключенным девушкам.

— Видимо, да.

— И какую ты взяла фамилию?

— Ребекка Кляйн. Выбрала наобум. Это была фамилия для лагерей, а для заключенной она не играла никакой роли.

— Значит, когда твоего отца привезли ко мне в Освенцим, он правда считал тебя убитой?

— Скорее всего, да. Коммандант Бибераха отправил меня той же ночью. Он хотел, чтобы охранники считали меня убитой. И больше я не видела никого из заключенных, только после войны. — Они пошли медленнее окружающего их потока людей. — Кристофер, скажи, когда ты организовывал спасение детей в Освенциме, подкупал офицеров, вывозил детей сам, ты когда-нибудь боялся?

— Я был в ужасе, постоянно, боялся все время — когда просыпался по утрам и засыпал ночью. — У них над головами смыкались ветки деревьев. — Хуже всего было полное одиночество, отсутствие друзей, я никому не мог рассказать об истинной причине своего пребывания в лагере. Со временем зондеркоманда и работницы «Канады» поняли, кто я, но по-настоящему довериться им я не мог. Это было слишком опасно. Приходилось держать их на расстоянии. Боялся ли я? Да. Но каждые две недели мне удавалось видеться с семьей, и это спасало. Без их поддержки я бы точно не справился.

— Так расскажи, как твоя семья? Я так по ним скучаю.

— Но не по мне, да?

— По офицеру СС? — улыбнулась Ребекка. — Нет, я пыталась выбросить тебя из головы.

— Но теперь ты знаешь. Знаешь, кто я. Поверить не могу, что мой план, все мои попытки найти тебя нас разлучили.

— Откуда тебе было знать? Ты поступал, как считал правильным.

— Но теперь ты знаешь, кто я? Я хочу услышать это еще раз.

— Да, но ответь на вопрос про семью. — В ее глазах мелькнуло былое озорство, или его новая версия.

— Приятно видеть, что тебя не изменило время, что тебя не изменило… все произошедшее.

— Я не говорила, что пережитое меня не изменило… И все же, все же: как твои родные?

— Да, моя семья. Прекрасно. Вернулись на Джерси.

— Все?

— Да, постепенно все вернулись, кто-то раньше, кто-то позже. Но теперь все там. После войны Александра снова стала жить у Тома. Они живут в пригороде Сент-Хелиера. У них уже шестеро детей.

— Шестеро детей?

— Да, шестеро. Так сказать, наверстывают упущенное. Такое впечатление, что Алекс беременеет, стоит ей лишь повернуться. Кажется, Тому достаточно просто на нее посмотреть. Но после всех мучений, они это заслужили.

— Они чудесные люди. Так хочется их снова увидеть. А твой отец? Я так часто вспоминала его. Из-за него забыть о тебе было гораздо сложнее. От мысли, что его я тоже никогда не увижу, становилось еще больнее.

— Я не знал, что мы с тобой расстались. Все эти годы я думал, что мы по-прежнему вместе. — Он повернулся к Ребекке, дожидаясь ее реакции. — Знаю. Ты считала, что я нацист… — Улыбка женщины служила сигналом к продолжению. — Отец хорошо. Мы виделись на прошлой неделе. Мы живем вместе с ним, моей дочерью и моим двоюродным братом Стефаном.

— Погоди, у тебя дочь? В газете об этом не сказано.


— Я хотел уберечь ее от внимания репортеров. Не хочу ее в это втягивать.

— Сколько ей лет? Как ее зовут?

— Ее зовут Ханна. Ей одиннадцать. Она осталась на Джерси, с моим отцом. Вчера вечером я говорил с ней по телефону.

Он снова услышал в голове голосок Ханны. Ему стало теплее.

— Ей одиннадцать?

— Да, она приемная. Одна из тех, кого я спас из лагеря. Кляцко, глава зондеркоманды, принес мне ее вечером накануне поездки в Берлин. Он вынес ее из крематория, завернув в старое пальто. — Он поморщился, вспомнив ребенка. Тогда он такое одобрить никак не мог. Кляцко просто принес ее. Он покачал головой, изумленный невероятной храбростью этого поступка. — На следующее утро я вывез ее из лагеря на машине, передал отцу в Берлине.

— Как тебе удалось незаметно ее вывезти?

— Ханна была совсем малышкой, ей было около года. Я дал ей водки. Она не произнесла ни звука.

— Ловко придумано.

— Она была слишком маленькой для домов и приютов, которые мы организовали, поэтому она осталась с моей семьей. Они присматривали за ней оставшиеся несколько месяцев. Это было в октябре 1944-го. Ханна стала последним ребенком, спасенным мной из Биркенау. После этого лагерь развалился.

— Что тебе про нее известно? Откуда она?

— Она из Венгрии. После войны мы пытались отыскать ее семью, но это оказалось невозможно. Я почти ничего не знаю. — Он представил дочь младенцем, с родными родителями. — Не было никаких записей о ее семье или хотя бы имени. Алекс приносила ее ко мне на свидания в лагерь для интернированных после Дахау. И когда меня отпустили, когда Алекс вернулась на Джерси, она отдала Ханну мне. Я удочерил ее. Она стала для меня всем, моей спасительницей. Не думаю, что я бы справился без нее.

— Что случилось с тем заключенным, Кляцко?

— Он умер. Его убили эсэсовцы.

Вся зондеркоманда была мертва. Упоминание о Кляцко до сих пор приносило боль.

— Мне бы очень хотелось познакомиться с Ханной.

— Уверен, она будет в восторге. Она столько о тебе слышала. Но, возможно, она примет тебя за привидение.

— А кто сказал, что это не так?

Кристофер ткнул ее пальцем в плечо.

— Ты не привидение.

Ребекка остановила молодого человека в синем костюме:

— Простите, сэр, который час?

Было 06.45. Ребекка поблагодарила прохожего и повернулась к Кристоферу.

— Нам пора. Ты должен закончить интервью.

— Думаешь?

— Да.

Она направилась в обратный путь. Кристофер замер, наблюдая со спины, как она идет и как покачивается в теплом воздухе ее платье. Они оказались в тоннеле деревьев, над ними переплетались ветви, и проблески вечернего солнца сверкали сквозь листву. Она обернулась.

— Мне придется тебя тащить?

— Думаю, да. — Но Кристофер все же пошел за ней. Ребекка остановилась, дожидаясь его.

— Поверить не могу, что у тебя есть дочь.

— А у тебя есть дети? Я заметил обручальное кольцо.

— Нет, детей у нас нет. — Ускорив шаг, Ребекка свернула с тропинки и направилась к выходу из парка. — Я скучаю по Джерси. Все время о нем думаю. Тель-Авив прекрасен, он стоит прямо на побережье, там есть пляжи и море, как на Джерси, но чего-то не хватает, понимаешь?

— Меня?

— Нацистского военного преступника? Не думаю.

— Я делал это ради тебя, Ребекка.

— Я знаю, знаю. — Ребекка взяла его за руку. Чудесное ощущение. Она сжала его ладонь и отпустила. — Года были милосердны к тебе, Кристофер, — лишь немного седины на висках, — заметила она и провела кончиками пальцев по его голове. — Но выглядишь ты хорошо. А я?

— Чудесно.