Напряжение сходится

Князь Панкратов убил бы отца невесты, списав его смерть на возмутительное хамство (которым могло стать уже приветствие, недостаточно вежливое). Слишком свыкся он с желанием мести, да и мои действия с его высоткой и банкиром вряд ли оставили его равнодушным. Он просто не мог оставить мое поведение без ответа, несмотря на иные выгодные прожекты, судьба которых зависела от добрых между нами отношений, – потому что иногда надо ломать выгодные перспективы, чтобы напомнить себе и миру о том, что гордость важнее денег, а он не купец, но великий князь. Да, у Еремеевых была защита цесаревича, но распространялась она только на попытки мстить за события на турнире. Безусловно, цесаревич не оставил бы без внимания попытки провокаций и якобы «случайных» трагических совпадений. Но если жених сам просит явиться на крыльцо невесты, а отец семьи ведет себя безобразно – то кто же в том виноват? Цесаревич не может прикрывать род от любой глупости, а в действиях Панкратова не было бы изначально злого умысла – так что смерть Еремеева-старшего ему вполне сошла бы с рук. Не исключаю, что Нику он при этом все равно сосватал бы, выполняя свое слово и не обращая внимание на чужое горе и слезы.

Князь Шуйский не простил покушения на свою жизнь, но в иерархии их семьи, повернувшейся с ног на голову, у него не было и шанса пойти поперек слова Артема. Поэтому он обеспечил появление у ворот князя Давыдова.

Единственный гусар в полку личной охраны императора, человек, неспособный к спокойной жизни, разрушитель сердец и физических законов, Давыдов генерировал вокруг себя такой объем бардака, что сломать сватовство ему не составило бы никакого труда – даже просить об этом не следовало, все получалось как-то само собой. «Подослать Давыдова» на свадьбу – означало превратить торжество в самый черный день для молодых. Никому, к примеру, не нравится, когда поднявший бокал князь в тексте своего торжественного тоста растроганно начинает припоминать, как он с матерью невесты смотрел на звезды самым прихотливым образом, и, быть может, выдает он сейчас собственную дочь… Или без затей бьет в морду любого, кто в ответ на грозное: «Гусар?!» – неуверенно блеет: «Да…» Потому что в империи только один гусар – остальные его товарищи погибли. Очень неприятный и крайне влиятельный персонаж, которого просто нереально убить. Многие, как можно догадаться, пытались.

Князь Галицкий… Должен же быть хоть кто-то, приучающий остальных к мысли, что это им просто не повезло, и с этим Самойловым можно вести дела?

Нельзя сказать, что этими людьми можно манипулировать. Но было приятно дать Долгорукому шанс возглавить равных; Шуйскому – показать, насколько ему плевать на чужое лидерство и насколько он справился бы один; Панкратову – с иронией намекнуть на уровень информированности; Галицкому – напомнить о деловитости и хваткости его рода. И каждый в тот момент был готов сосватать невесту без какой-либо помощи, демонстрируя превосходство над остальными. Ну или дать с этим сватовством провалиться тому же Долгорукому, чтобы показать, как это делают профессионалы.

На фоне собственных желаний негативное или равнодушное отношение ко мне терялось совершенно. Отличный коллектив, уравновешивающий любую нештатную ситуацию – даже появление Давыдова. Трое слишком уважали себя, чтобы позволять излишние вольности рядом, а Шуйский был и вовсе поставлен в ситуацию, когда обязан был отвечать и приглядывать за товарищем, которого привел.

Единственный состав, которому это сватовство могло удаться.

Сценарий вполне сходился к намеченной линии: политик Долгорукий не смог удержаться от того, чтобы не взять право говорить от остальных, и достижение общей цели стало для него важным подтверждением своего главенства. Шуйский в компании старых врагов вспоминал, какие они на вкус. Панкратов просчитывал причины, следствия и выгоды от этого дня, позабыв ненавидеть Еремеевых. Да даже Давыдов, при такой представительной делегации, слегка умерил пыл. Бедный же Галицкий размышлял, как побыстрее сбежать под благовидным предлогом, и мысленно костерил меня за задумчивые взгляды, бросаемые на него Шуйским.

Оставался главный триггер: выставление невозможного условия от отца невесты, которое следовало продавить. Бешеные деньги, кусок лунного грунта или шагающий лес из чащобы Северной Африки – мы были готовы к любой прихоти и данному от легкомыслия условию. Мы победили. И теперь были готовы к новой победе.

Истинный глава Юсуповых – человек, который и составляет этот клан по своей мощи, воле, связям и влиянию. Человек, который может отойти от клана Юсуповых в сторону, назваться Петровым и за несколько дней собрать еще один клан, уже Петровых, попутно отвоевав себе и земли и ресурсы. И этот человек решил-таки самолично мне воспрепятствовать.

Стремительную переброску личности такой величины из его резиденции за две сотни километров от поместья Еремеевых со всей уверенностью можно назвать красивой и зрелищной. Поднятые в воздух вертолеты, затем его неспешное движение к дому и воля, которую почти невозможно преодолеть – если по другую сторону нет пятерых заинтересованных в успехе князей, которые уже считали успешное завершение дела своей личной заслугой.

Хотя люди тут же стали сомневаться в необходимости этой победы.

Шуйский старался не отсвечивать перед одним из тех, кого не способен убить. Панкратов нетерпеливо ерзал, найдя наконец того, кому на меня можно пожаловаться и вернуть часть потерянного, а значит, не желал с ним ссориться. Даже Давыдов мигом присмирел, потому что Юсупов – хоть и не гусар, но генерал союзного рода войск. Галицкий по-прежнему желал уехать, но идеально – вообще сегодня не приезжать.

И только Долгорукий яро встал на сторону жениха, отреагировав на противодействие равного. Вернее, ему нужна была причина, по которой он мог благородно отступить – не мои интересы, а ее отсутствие заставляло его обострять тон беседы. Тем более что невеста была более чем достойна – одаренная, из политически независимой семьи, вдобавок богата – уже богата.

И человек, который не может врать, сказал ему то, во что он искренне верит.

Ребята, отправившиеся сватать от моего лица, заверяли, что все произошло ко всеобщему удовольствию. По их словам, Юсупов признал меня внуком, увидел Аймара и Го, немедленно понял, что зря меня признал, и… отчего-то размяк. Надарил невероятно роскошных подарков, предложил большое дело и пустился в загул. Мои люди покинули собрание, отработав тот максимум, который мог быть им доступен без риска для жизни. Потому что размякший Юсупов – это настолько странно, что, как написано в отчете, даже Шуйский при первой же возможности решил пересесть поближе к двери и окну. Тем не менее вечер, а потом и ночь прошли на удивление спокойно…

О чем они договаривались дальше, какие вели разговоры, на какие уступки шли и что стали считать недостойными особого внимания компромиссами – не было никакой возможности проконтролировать. Большая политика требовала совсем другого уровня ресурсов и следования общим правилам, так что, откровенно говоря – нам было не интересно. Куда важнее, чтобы утром воскресенья тот же Еремеев не оказался бы в клане Юсуповых, а Ника – отправленной в женский монастырь. Но шанс на это был настолько мизерным… вернее, такой исход настолько не соответствовал характеру Еремеева-старшего и интересам остальных присутствующих, что ему не суждено было сбыться.

Все хорошо. Главные результаты были достигнуты и зафиксированы. Ключевые точки пройдены. Можно было двигаться дальше. Но я чувствовал, что мне все больше не нравится этот план. И тем самым ветром, который менял траекторию полета, становился я сам.

Первым и единственным заметил, что со мной что-то не так, мой брат. И он же повел меня еще в субботу по шумным рынкам и людным местам с запрятанными за неприметными дверями ломбардами. Официально он искал камни с «Искрой Души», пользуясь возможностями огромного столичного рынка. Но на самом деле делал так, что чужие разговоры выбивали своим шумом и разнообразием мой собственный внутренний голос, и я переставал истязать самого себя, выискивая, как сломать замысел, но при этом оставить его целым.

Невзрачные ларьки сменялись фешенебельными ювелирными салонами, но и тут и там на стекло перед молодым юношей охотно выкладывали изделия из золота и серебра, в обрамлении которых ждали оценки драгоценные камни. Двое охранников, приодетых по осеннему времени в кожаные плащи, добавляли веса просьбам юного Федора показать товар из запасников. Я же просто присутствовал рядом, изредка доставая деньги для расчета. Иногда брат что-то покупал и делился радостью от находки, а я автоматически отмечал, что найденный камень мал и малоинтересен. Крупные наверняка отсеивали для себя Жеваховы, Химшиевы или люди Фаберже, вольготно чувствовавшие себя в столице под покровительством императора. Три известнейшие семьи ювелиров-артефакторов из шести имели все возможности вытребовать для себя право первого покупателя и оперативно отслеживать новинки, будь то явленные из-за границы или сданные в ломбард. Тогда-то, чуть отойдя от перегрузки, я порекомендовал Федору полулегальные базары и блошиные рынки, собирающиеся по выходным. Контролировать места, которых зачастую просто нет на карте, а торговцы порою продают свою единственную вещь, – никому не под силу.

И в следующий раз дорогие автомобили остановились возле угрюмых пристроев из выщербленного от времени кирпича, за которыми начинались узкие ряды торговых павильонов, наполненных своей особой жизнью, звуками и судьбами.

Продавалось в таких местах все, начиная от османского трикотажа до японских фар и разнообразной электроники в безымянных ларьках, а подобие порядка поддерживали те люди, которые называли это место своим, собирая аренду и щедро оплачивая поразительную рассеянность городовых. Были там и украшения – личные и навезенные контейнерами из Китая. Даже камни россыпью – на протянутых к нам ладонях, скрытые от чужого взгляда другой рукой. И даже не все из них оказывались искусно обработанным бутылочным стеклом и дефектным янтарем.

В таких местах сложно наткнуться на семейные реликвии или что-то действительно стоящее, но даже одна серьезная находка могла оказаться дороже, чем весь рынок целиком. Владелец не получит полной цены – да и невозможно определить точно, какая доля в стоимости шедевра – от таланта и мастерства, а какая – от найденной заготовки. Равно как тяжело сравнить кусок мрамора и скульптуру – хотя опытный резчик тоже предъявит немалые требования к целостности и структуре камня. Но там, где нам продавали находки, были довольны своим прибытком – так как, кроме шести семей, во всей империи никто все равно не мог определить их истинную ценность.

Так что цену, снимая нитку бус с руки замерзшего на холодном и влажном воздухе продавца, называл сам Федор – и с ним соглашались всегда, пряча полученные деньги и спешно собирая остальной товар, чтобы уйти. А иногда – даже и бросая все остальное, выложенное на лотке.

Однако на этом рынке было совершенно иначе. Пусть я и не участвовал активно в процессе поиска, но отметить, что ни на одном лотке нет даже претензии на продажу украшений, мог легко. Вообще, откровенно говоря, продажа драгоценных металлов и камней – строго лицензируемая деятельность. Никто не станет хватать за руку одинокого продавца, продающего перстни с пальцев, – равно как и он не доищется правды, ежели те перстни будут изъяты в пользу государства. То же самое относится и к скупщикам золотых цепочек и старинных монет, а также их клиентам – все на тонкой грани легальности между частной сделкой и бизнесом. Но пока соблюдаются приличия, а оборот до смешного мал – городовые закроют глаза, и вспоминать о криминале под носом станут только во время рейдов или, ненадолго, после спущенных сверху приказов навести порядок.

Здесь же складывалось ощущение, что такой рейд завершился буквально парой минут раньше – кроме бижутерии, подходящей школьницам и уже неприемлемой даже студенткам, ничего не было. Хотя сам рынок не казался взбудораженным, а в темах для бесед не было и намека на действия властей. Странно это все.

Прямые же вопросы Федора подсказать, как пройти к нужным лоткам, получали прямые же ответы – такого тут не продается.

– Но так же не бывает… – задумчиво произносил брат.

И мчался дальше по рядам…

– …а я ему и говорю – переставляй забор обратно, пока куму не пожаловалась! Кум-то мой не абы где, а в государевых людях ходит…

– Максим, я придумал! – тронул за руку Федор, отвлекая от очередной подслушанной истории.

Я невольно вздрогнул и посмотрел в лицо чем-то взбудораженному брату.

– Только нужны деньги, – тут же уточнил он.

Вот уж с чем проблем пока не было. Хотя с деньгами бывают разные проблемы – вон у Еремеевых вчера оказалась просто серьезнейшая загвоздка с тем, куда их деть. Как подсмотрели средства наблюдения (я одолжил у Артема со склада беспилотник четыре года назад и регулярно подновлял расписку), замучившись махать лопатами, к одиннадцати часам дня они все-таки вспомнили, что у них есть трактор. А к пятнадцати осознали, что прятать деньги в крошечный гостевой домик – не самая лучшая идея, так как с улицы в окнах все равно видно номинал купюр, да и куда теперь размещать гостей?

В итоге они выкопали рядом с деньгами яму, застелили пленкой и ковшом столкнули все оставшееся туда, закопав сверху земляным холмом. Вокруг ходил и сокрушался князь Давыдов, что телефон по-прежнему не работает и ему опять никто не поверит. А князь Панкратов меланхолично уточнял, знает ли невеста, что никакого дерева сверху не вырастет…

– Максим, нет денег?

– Прости, опять задумался, – повинился я, доставая из внутреннего кармана ветровки стопку крупных купюр.


– Давай все, – перехватил брат и, оглянувшись, запихал их кое-как в свой кошелек, а затем поместил его в карман джинсов. – Теперь пойдем к продуктовым рядам. Там мы еще не примелькались. Так, а вы двое, – строго обратился он к своей свите, – держите дистанцию в два десятка метров и не вмешивайтесь без крайней необходимости.

Те даже не кивнули, но пожелание выполнили.

Хотя какой риск в том, чтобы покупать продукты? Оказывается, он есть, если на глазах у продавщицы и привлеченных оживленным торгом зевак вынуть кошелек и расплатиться за пакет мандаринов одной красной купюрой из стопки таких же, а затем засунуть кошелек в задний карман.

Я наблюдал за этим с отдаления, потому отчетливо увидел, как организованная группа чумазых мальчишек, изображая нечто среднее между какой-то игрой и догонялками, врезалась в спокойно идущего Федора и, не извинившись, побежала дальше.

– Кошелек украли, – вернувшись и ощупав карман, довольным тоном констатировал брат.

– Поздравляю, у тебя теперь ни документов, ни семейных фото, – слегка отстраненно прокомментировал я.

– Это ненадолго, – задумчиво посмотрел он в ту сторону, куда убежали мальчишки, – подождем.

– Господин, нам вернуть утерянное? – неслышно подошел один из свиты.

– Подождем, – настойчиво произнес Федор и сложил руки на груди.

Хоть я и отнесся к этому предложению скептически, но, к удивлению, ждать пришлось недолго. Правда, я сразу и не связал с нами представительную группу из четырех людей, больше походящую на собиравшую здешнюю аренду «администрацию», но за сотню шагов отметил их направленное внимание и торопливые шаги в нашу сторону. Немолоды, на пятом или шестом десятке лет, но возраст не так сильно довлел над ними – спортивное прошлое сохраняло плечи и спины прямыми, а в движениях оставалась та взрывная энергия, что некогда в былые годы наверняка приносила победы на ринге или борцовском ковре. Невысокие, с небольшой небритостью щек и короткими бородами, азиатским прищуром в глазах и честной европейской прямотой – они являли собой совокупность портретов с доски «Их разыскивает полиция» возле любого околотка, но были столь дорого и стильно упакованы в кожу и прочее от Гуччи, что не всякий городовой взялся бы проверить их документы.

В руках идущего впереди остальных человека – невысокого и жилистого, выбритого наголо мужчины, пытающегося улыбаться, был кошелек Федора, раздувавшийся от содержимого как бы не в два раза сильнее, чем до кражи.

– Молодые люди, доброго вам дня! К нам в бюро находок только что принесли. Возможно, это вы потеряли, – старался быть он вежливым, но с сипловатым голосом это удавалось плохо.

А его опасливо перебегающий на свиту брата взгляд то и дело мрачнел, и человеку приходилось с усилием возвращать улыбку на лицо.

Федор же молчал и смотрел. Я тоже молчал и смотрел. Двое из свиты вообще ничего не умели, кроме как молчать и смотреть, ну и еще держать наш попкорн.

– Вы проверьте, пожалуйста, все ли на месте, – напряженно произнес мужчина, уже не пытаясь изображать радушие, и протянул кошелек нам.

Оживленная же толпа людей, сновавшая рядом, как-то сама собой рассосалась, оставив вокруг нас пустой пятачок.

– Берите деньги, – подал голос стоящий позади него бородач. – Разойдемся миром.

– Молчи!.. – раздраженно прервал его первый. – Мы признаем ошибку. Нас никто не предупредил, что вы здесь. Не будем же винить детей, что у них нет глаз?

– Хочу купить на эти деньги, – качнул подбородком Федор.

– Все бесплатно для тебя, – повел рукой тот. – Выбирай и бери что хочешь.

– Брать не хочу, – настаивал брат. – Купить хочу. Камни, драгоценные. Украшения. Щедро заплачу.

– Нет камней, – стал механическим голос в ответ. – Магазин есть за две улицы от рынка. Покажи, что нравится, – подарю. Или вот, – словно вспомнив, показал он на золотые перстни на левой руке. – Какой нравится?

– Значит, нет, – констатировал Федор, чуть повернув голову вбок.

Затем спокойно забрал протянутый кошелек, вызвав тихий вздох облегчения. Открыл его и, игнорируя деньги, достал черно-белый снимок с изображением молодого и неизвестного мне мужчины, на обратной стороне которого был изображен абстрактный блекло-синий знак – словно выцветшая от времени печать. Федор обернулся вокруг себя, приметил ларек в паре шагов и положил фото прямо на него, а кошелек отправил себе в карман.

– Он придет за этим фото, – произнес он замершим мужчинам и потерял к ним интерес. – Пойдем, – сказал мне брат и двинулся к выходу с рынка.

Но был аккуратно перехвачен представителем «администрации», в глазах которого явно плескалась паника.

И даже ладонь свитского, на всякий случай аккуратно зафиксировавшая представителя за горло сзади, не помешала тому постараться аккуратно подхватить брата за локоток и попытаться заглянуть в глаза.

– Тут камней нет. Но там, – указал он взглядом в закрытый павильон овощного рынка, протянувшийся с края торговых рядов, под небольшой вывеской «Восточные лакомства» над воротами, – там есть. Но то место не мое! Только фото забери. Красивое, вдруг потеряется, а?..

И был он достаточно убедительным, чтобы Федор замедлил шаг.

По счастью, фото еще не смел ветер и не забрал случайный любопытствующий прохожий. Да и переговорщик был достаточно разумен, чтобы предложить себя в качестве гида, а не оставлять дело на самотек или перекинуть проблему кому-то еще. Только был он каким-то квелым, даже отметив, что фото отправилось обратно в кошелек. Остальные же его сотоварищи дружно отвернулись и покинули нас не попрощавшись. Во взглядах их, бросаемых на нашего спутника, было только осуждение.

– Кто хозяин павильона? – уточнил я, сопоставив их настроение и взгляды.

– Я не знаю, – дернул тот плечом. – Пойдем.

– Они вас как будто похоронили, – прокомментировал Федор поведение спешно удаляющихся людей.

– Пойдем, – нахмурился тот и зашагал к «лакомствам».

– Что за фото?.. – шепнул я брату.

– Да так, – был он задумчив, – сына нашего общего знакомого. Говорит, похож на отца.

В такие моменты отчетливо понимаешь, что ты вовсе и не странный, и есть люди вокруг куда чудесатее.

– Почему мое фото не положил?