Не прощаюсь

Командующий посмотрел на полковника.

– Аркадий говорит, что вы можете остановить батьку Махно…

Сказано это было неуверенно. Кажется, Гай-Гаевский сам не очень верил в такую вероятность.

Но в беседу снова включился Скукин.

– Главный советник и идеолог у батьки – анархист Арон Воля. Говорят, для Махно это высший авторитет. Я помню, как его бумага спасла нас всех в Зеленой Школе. Вы хорошо знакомы с Волей. Он прислушается к вашему мнению. Махно ненавидит и белых, и красных, а для Воли главный враг – большевизм. Мы знаем, что несколько дней назад на съезде крестьянских делегатов Воля объявил, что Повстанческая армия должна сражаться против диктатуры пролетариата и коммунистов. А когда красное командование отправило к Махно своих эмиссаров, Воля убедил батьку выгнать их взашей. Если б вы поговорили с вашим знакомцем и объяснили ему, что, воюя с нами, анархисты помогают красным… Если бы удалось договориться о перемирии и совместных действиях… Красные повернуты к Махно незащищенным флангом, как и мы. Батька вонзится туда, как нож в масло. А мы готовы снабжать его оружием, боеприпасами, обмундированием, медикаментами.

Фандорин, морщась, поднялся.

– Не тратьте зря п-порох. Мое участие в этой войне окончено.

«Почти окончено», мысленно прибавил он и вышел. На душе было неспокойно. Опять предстоял тяжелый разговор с женой.



В вестибюле «Метрополя» Фандорина поджидал японец. По лицу с застывшей бодрой улыбкой сразу стало ясно: что-то не так. А Маса еще и начал со слов:

– Господин, вы только не волнуйтесь…

И Эраст Петрович немедленно заволновался так, что у него затряслись руки, которые обычно не дрожали, даже поднимая гири в шесть пудов весом.

– Что с ней?! – крикнул он.

– Госпоже стало больно. Вот здесь, – показал Маса. – Я позвонил Либкинду-сенсею. Он сказал, что сейчас приехать не может. Я сказал, что если он через четверть часа не явится, я сам к нему приеду. И сказал, что я с ним сделаю. Сенсей явился. Сейчас он спасает госпожу и ребенка. Я ушел, чтобы сенсей не боялся. Когда врач боится, он может сделать ошибку.

– Ты поступил п-правильно. Пойдем, мы будем ждать в гостиной.

Они взбежали по лестнице, тихонько вошли в номер и некоторое время метались по комнате: Эраст Петрович ходил туда-сюда вдоль одной стены, японец вдоль другой.

Из-за прикрытой двери иногда доносились легкие стоны. Всякий раз, когда это происходило, оба замирали на месте и в панике переглядывались.

Наконец профессор вышел из спальни.

– Хорошо, что меня сразу вызвали, иначе случился бы выкидыш, – сказал он Фандорину, не смотря на Масу. – Истмико-цервикальная недостаточность штука опасная.

– Что это такое? – обмер Эраст Петрович. Диагноз звучал устрашающе.

– Постоянная готовность шейки к спонтанному раскрытию, – не очень понятно объяснил акушер. – Вы не беспокойтесь, я поставил пессарий. Однако в течение двух недель извольте соблюдать строгий постельный режим, так что никаких отъездов-переездов. И, разумеется, не нервничать. Даже по пустякам.

Только теперь он покосился на японца, державшегося за фандоринской спиной.

– Почтеннейший, неужели вы действительно… мммм… сделали бы то, чем грозились?

– Мне нет прощения, – низко поклонился Маса.

– Феноменально, – пробормотал Либкинд. – Знаете, господин Фандорин, отныне мой гонорар увеличивается вдвое.

– Да-да, – поспешно согласился Эраст Петрович. Ему хотелось скорей попасть к жене.

Мона лежала в кровати бледная, но вполне спокойная, даже веселая.

– Ребенку таких непоседливых родителей тоже не сидится на месте, – сказала она, – но теперь он никуда не денется. Две недели так две недели. Я научу вас играть в канасту. Денег у вас, правда, не осталось, будете играть в долг. И еще я хочу попрактиковаться в английском. А сейчас я проголодалась. Маса, закажите в ресторане обед. Вы знаете, что́ я люблю.

Ела она с аппетитом, всё время оживленно болтала, но перед десертом вздохнула и обреченно спросила:

– В чем дело, Эраст? Я знаю этот взгляд. Что тебя терзает?

– Ничего, – соврал Фандорин. – Просто я немножко переволновался.

Потом она полулежала в кресле, а он читал вслух последний сборник Конан Дойля «His Last Bow. The War Service of Sherlock Holmes»[4]. Мона шепотом повторяла незнакомые слова. Внезапно она протянула руку и закрыла книгу.

– От тебя исходит вибрация. Говори правду, иначе я начну нервничать, а мне нельзя.

Пришлось сознаваться.

– У меня осталось два дела. Одно небольшое, второе и вовсе м-маленькое.

Брови будущей матери угрожающе сдвинулись.

– Опять?


– Нет-нет, ничего рискованного. Просто две б-беседы, которые необходимы мне для душевного спокойствия. Единственное – одна из них потребует на денек отлучиться из Харькова.

– Куда это?

Брови нахмурились сильней.

– В Таганрог.

– В ставку главнокомандующего? – спросила Мона, успокаиваясь. Поездка в глубокий тыл ее не напугала. – Ладно. Съезди. И больше не вибрируй.

– Скину с души груз и вернусь в полной безмятежности, как Будда, – пообещал Эраст Петрович.

Он уже испытывал огромное облегчение. Древняя максима гласит: «Не покаравший зло не лучше сотворившего зло». А в буддийском аду за неисполненный моральный долг на грешника навешивают камень весом в сто каммэ. Приятно было чувствовать, как эта махина скатывается с души.



На следующий день Эраст Петрович снова сидел перед генералом и полковником, но первый был много степенней вечно пьяноватого Гай-Гаевского, а второй несравненно представительней субтильного Скукина. Разговор происходил в штабном вагоне главнокомандующего Вооруженными силами Юга России.

– Заговор? – переспросил генерал, теребя седую профессорскую бородку, и с сомнением посмотрел на своего адъютанта. – В это трудно поверить. Честно говоря, я полагал, что мы встречаемся совсем по иному поводу…

– Выслушайте господина Фандорина, Антон Иванович, – сказал полковник. – Поверьте, это не менее важно.

По обмену этими не вполне понятными репликами Эраст Петрович догадался, что молниеносная скорость, с которой адъютант провел его к начальнику, объяснялась не только привезенным известием, но и какой-то другой причиной. Афанасий Иванович Шредер (тот самый офицер, к которому Фандорин в свое время ездил по делу о взрыве) обрадовался харьковскому гостю, как дорогому родственнику – когда Фандорин даже еще не успел изложить суть дела.





Антон Иванович



Загадка, вне сомнения, в свое время разъяснится, сказал себе Эраст Петрович, и продолжил про главное:

– Так точно, ваше высокопревосходительство, заговор. Во главе находится офицер для особых поручений при командующем Добровольческой армией полковник Скукин. Идея состоит в том, чтобы сделать Гай-Гаевского военным диктатором. Для этого нужно было вывести его в г-главнокомандующие еще до взятия Москвы. Единственным препятствием являетесь вы. Поэтому Скукин и его сообщник войсковой старшина Черепов устроили на вас покушение во время посещения Калединского приюта. Вы уцелели чудом, но погибли дети и женщины.

– Владимир Зенонович метит на мое место? Он пытался меня убить? Не верю, – отрезал главком. – Я знаю этого человека еще с японской войны. Он не таков.

– Он-то не таков и о заговоре не имеет ни малейшего п-понятия. Вся комбинация разработана его племянником полковником Скукиным. Что произошло в приюте? Непосредственно перед вашим приездом Черепов, якобы осматривая актовый зал, подложил под стол часовую мину. Двое часовых, поставленных им перед дверями, были гарантией, что никто не войдет и не помешает. Впоследствии Черепов обоих этих свидетелей убрал, чтобы переадресовать п-подозрение… Когда покушение провалилось, заговорщики, очевидно, решили ждать следующего случая. Для этого Скукину нужно было поставить своего человека на должность начальника Особого отдела, который среди прочего ведает охраной важных лиц. Черепов собственноручно застрелил прежнего начальника князя Козловского, после чего Скукин устроил своего п-протеже на освободившееся место…

– Откуда вы это знаете? – засердился генерал. – Вы что, видели, как войсковой старшина совершает убийство?

– Нет. Но после того, как Гай-Гаевский вчера при мне сказал, что это племянник убедил его назначить Черепова вместо Козловского, я сопоставил факты. И сразу же после этого провел опрос соседей убитого. Войсковой старшина каждого из них допрашивал с пристрастием – не видел ли кто-нибудь из окна чего-то подозрительного. Один из этих людей, некто Сальников, во время допроса якобы накинулся на Черепова с кулаками и был убит. Во время вчерашнего разговора с жильцами я установил следующее. Покойный Сальников рассказывал по крайней мере двоим соседям, что действительно в ту ночь курил у окна и видел в подворотне двух офицеров. Лиц не разглядел, но оба высокие, худые. Один, в кубанской папахе, шел чуть сзади. И выстрелил первому в з-затылок.

– Черепов – кубанский казак, высокого роста и худой, – вставил Шредер.

– Полагаю, что во время следующего приезда вашего высокопревосходительства в Добровольческую армию при таком н-начальнике Особого отдела живым вы бы не вернулись.

Главком возмущенно мигал красными от усталости глазами.

– И это белое офицерство! Чудовищно…

Воротничок мятого кителя у него был несвеж, на щеках серела щетина. Сбоку, прямо на разложенной карте, стояла тарелка с недоеденной котлетой. Из-за ширмы в углу высовывался краешек походной койки. Должно быть, генерал и ел, и спал, не отлучаясь из помещения, куда сходились нити управления белыми армиями.

– Я считал своей обязанностью рассказать вам о з-заговоре полковника Скукина, потому что, хоть и не являюсь сторонником белой России, но уж точно не желаю, чтобы Россия стала к-коричневой, – сказал Фандорин, мысленно прибавив: «А кроме того, есть еще камень весом в сто каммэ».

Эраст Петрович с удовольствием разделался бы с хладнокровным убийцей детей собственноручно, да мешало обещание, данное Моне.

– О какой коричневой России вы говорите? – спросил генерал.

Он никак не мог прийти в себя и, не дожидаясь ответа, простонал:

– Господи, устраивать заговор в такое время! И, главное, ради чего?

Шредер кашлянул.

– Антон Иванович, какие будут приказания?

Главком тяжело вздохнул.

– Скукина арестовать. Гай-Гаевского отстранить от командования. Провести тщательное расследование. Но, разумеется, не сейчас, когда такая напряженная ситуация на фронте. В ближайшую неделю всё разрешится, и тогда виновные ответят. Пока же не подавать виду. Не хватало еще в такой момент парализовать управление Добровольческой армии.

Он горько покачал головой.

– Эраст Петрович, я ведь только о том и мечтаю, чтобы выполнить свою миссию, освободить Москву от большевистской диктатуры и удалиться в отставку. Мне не нужна никакая власть. Упаси боже! У меня молодая жена, маленькая дочка. Я хочу жить с ними в усадьбе и никогда больше никем не командовать, ни с кем не воевать, не решать чужих судеб…