Не такая, как все

Мадам Коллинз ждала его в кухне, с бокалом бордо в руке.

– Ты голоден? – спросила она. – Уверена, ты не успел поужинать.

– Съел сэндвич, уходя из дому, но не отказался бы от стакана воды, – ответил он, целуя ее в лоб. – Ох уж эти лестницы, как у меня болят от них ноги!

Миссис Коллинз налила большой стакан воды, села к нему на колени, положила голову на плечо.

– Идем в постель, – прошептала она. – Я тебя заждалась.

Ривера разделся в ванной, где его ждала новая, выстиранная и выглаженная пижама, сложенная на мраморной раковине. Надев пижаму, он нырнул в постель, к миссис Коллинз.

– Какая чудесная! – похвалил он пижаму. – Ты это напрасно…

– Я заглянула в «Барниз». Не сомневалась, что тебе подойдет.

– Можно подумать, что ее сшили по мерке, – восхитился Ривера, любуясь сначала одной штаниной, потом другой.

Он залез под одеяло, поставил будильник на пять утра и выключил ночник.

– Как она? – спросила шепотом миссис Коллинз.

– Спокойна, почти в хорошем настроении. Врачи опять изменили ей дозировку. Меня она приняла за маляра, красящего коридор, и похвалила за работу. Помнит, что когда-то любила голубой цвет.

– А твоя книга? Ты догадался, кто преступник?

– То ли медсестра, то ли горничная. Не исключено, что они сообщницы. Завтра все узнаю.

Ривера прильнул к миссис Коллинз, закрыл глаза и уснул.



Иногда Хлоя просыпалась среди ночи от фантомных болей в ногах. Но в этот раз не они мешали ей уснуть. Сидя в постели, она репетировала текст, сопровождая реплики персонажей романа оживленными жестами и мимикой.

Вернувшись к началу главы, она попробовала говорить басом, изображая голос Антона, молодого конюха, который по сюжету попытается отравить девушку, к которой неравнодушен. Хлоя даже выпятила грудь, как молодой петушок. Когда девушка оседлала лошадь и помчалась галопом, Хлоя захлопнула книгу и бросила ее на кровать. Откинув одеяло, она перелезла в кресло и подъехала к окну. Улицы за окном розовели: приближался рассвет. Мужчина выгуливал собачку, женщина прошла мимо него и ускорила шаг. Такси высадило парочку в вечерних нарядах…

Хлоя со вздохом задернула штору. Ее взгляд упал на книгу. Теперь Хлоя – актриса-невидимка, артистка, пытающаяся продолжить карьеру, но по-другому.

Она отправилась в кухню заварить чай.

Шум закипающего чайника не смог заглушить донесшийся со служебной лестницы истошный крик. Задвижка на служебной двери располагалась слишком высоко, ей было до нее не дотянуться. Хлоя попробовала приподняться, опираясь на руку, – бесполезно. Осталось прижаться щекой к двери и напрячь слух. Она услышала жалобный стон, потом все стихло.

Она отъехала назад, развернула кресло, выключила газ, выехала в коридор и забарабанила в дверь отцовской спальни. Бронштейн вскочил с кровати и предстал перед дочерью заспанный и растрепанный.

– Что случилось? – испуганно пролепетал он.

– Быстрее за мной, пожалуйста!

В кухне она объяснила, что слышала, как кто-то упал на лестнице.

Бронштейн поспешил вниз. Спустившись на четыре этажа, он крикнул дочери, чтобы вызвала подмогу.

– Что произошло? – крикнула она в ответ, злясь на свое бессилие.

– Быстрее звони! Я спущусь и открою.

Она метнулась в свою спальню, схватила мобильный и набрала 911. Потом вернулась на свой наблюдательный пост и широко раздвинула шторы.

Ее отец дежурил на тротуаре. Пронзительно завыла сирена, к дому подъехала «скорая помощь». Двое санитаров бросились следом за Бронштейном к черному ходу.

Хлоя в нетерпении колесила между окном спальни и кухней.

Внизу появились санитары с носилками, на которых лежал мужчина с кислородной маской на лице. Носилки погрузили в «скорую».



Хлоя встречала отца у двери квартиры, но он вошел с другой стороны.

– На лифте теперь не подняться, – объяснил он, с трудом переводя дух. – Ривера в очень плохом состоянии.



Мой перевязочный день




Доктор Малдер спросил, хочу ли я посмотреть на свои колени. Он объяснил, что одни пациенты с ампутированными конечностями изъявляют такое желание, другие – нет. Я заколебалась и ответила, что с меня хватит одного колена.

Я знала, чего лишилась, но не представляла, насколько велик ущерб. Там, где полагалось находиться моим икрам, было нечто напоминающее лунный пейзаж. Меня парализовало от ужаса. Джулиус предпочел выйти. Мэгги положила мне на лоб компресс, папа смылся к Джулиусу в коридор – наверное, чтобы оставить меня в женском обществе или чтобы я не видела его слез.

Потом Мэгги сообщила, что моими лучшими друзьями на несколько дней – но не дольше – станут сильные обезболивающие. Мне ни в коем случае нельзя было к ним привыкать. Меня глубоко трогала доброта людей, которые за мной ухаживали. Мэгги стала звать меня «каплей меда» – наверное, из-за нынешнего вида моих коленей. Когда доктор сантиметр за сантиметром снимал бинты, он все время спрашивал, не больно ли мне. Признаться, от их сострадания мне становилось легче. Вот бы забрать их обоих с собой… Но до возвращения домой было еще далеко.

Я стискивала руку Мэгги мертвой хваткой – как я ей только пальцы не раздавила! – а она знай себе твердила, что я молодец, что она мною гордится. Но когда Малдер снял последние бинты, боль стала такой чудовищной, что меня стошнило всем тем, что я съела на завтрак; Джулиус вернулся в палату, и Мэгги сунула ему тазик с моей рвотой: так романтично, правда? Дальше я ничего не помню; Мэгги сказала, что я достаточно настрадалась, и она, не дожидаясь указаний Малдера, поспешила меня усыпить: добавила снотворного в мою капельницу, и я, получив в вену спасительную дозу, забылась.

Когда я снова открыла глаза, Джулиус по-прежнему был рядом. Я осведомилась, долго ли спала, – как будто это что-то значило. На самом деле мне было важно узнать, сколько времени он пробыл со мной. Он внимательно на меня посмотрел и сказал с несвойственной ему дрожью в голосе, что мне, наверное, неплохо бы вымыть голову. Потом он зарыдал, и теперь уже мне пришлось его утешать. Джулиус все время повторял, что просит прощения – за что, хотелось бы знать? Я твердила, что отчаиваться нет причин, что он ни в чем не виноват. Но он не унимался: мол, ничего бы не произошло, если бы плюнул на свою работу и мы поехали бы в Италию. Я возразила, что в Италии меня вообще могли бы раздавить в лепешку, ведь итальянцы – известные лихачи, тогда он запричитал, что лучше бы оказался там со мной. Интересно, что это изменило бы? Разве мог он очутиться на моем месте?.. Почему наши близкие испытывают потребность винить себя, когда с нами случается что-то ужасное? Наверное, так они справляются с горем, осваиваются с мыслью, что дальнейшая жизнь уже не будет прежней. Одно дело – раньше, другое – потом. Думая о том, что будет потом, я, глядя на Джулиуса, напомнила ему, что он ничего мне не должен. Он спросил, не возражаю ли я, чтобы он вымыл мне голову – под надзором Мэгги, конечно. Наверное, мои волосы сохранили запах «14:50». Я не придумала названия тому, что произошло, поэтому решила: пусть это будет «14:50» – тот миг, когда у меня остановились часы.





5


В 6:15 утра Дипак вошел в здание через черный ход, спустился в подвал за униформой и приготовился к выполнению своих обязанностей. Начало рабочего дня ничем не отличалось от обычного, чего нельзя было сказать о продолжении: в холле царила суматоха, Леклеры, Уильямсы и Зелдоффы совещались с Бронштейном, Моррисон дремал, привалившись к стене, миссис Коллинз в лихорадочном состоянии расхаживала взад-вперед, не хватало одной только мисс Хлои. Видя всеобщее возбуждение, Дипак сперва лишился дара речи, но представшая его взору загадка вернула его к реальности. Кто собрал всю эту публику внизу, учитывая отсутствие его сменщика?

Бронштейн первым заметил появление Дипака и с убитым видом шагнул к нему.

– Мой дорогой Дипак, я страшно огорчен. Случилось несчастье: мистер Ривера упал со служебной лестницы.

– Как он оказался на служебной лестнице в пять утра? – вскричал Уильямс.

– В данный момент это не главное, для нас гораздо важнее узнать о его состоянии, – напомнила мадам Леклер, щеголявшая перед соседями в легком неглиже.

– Что говорят в отделении неотложной помощи? – спросила миссис Уильямс, торопясь на выручку своему супругу.

– Там молчат. У бедняги открытый перелом правой ноги, правда, потеря крови минимальная. Он оглушен, но в сознании. Я с ним разговаривал, его ответы были вполне разумны, – уточнил профессор.

– Будем надеяться, что по этой части ему ничего не грозит, – изрек со вздохом Зелдофф, украдкой поглядывая на декольте мадам Леклер.

– Наверняка при поступлении в больницу ему сделали томограмму мозга, – подхватила его жена и привела мужа в чувство, пнув его в лодыжку.

– Куда его отвезли? – бесстрастно осведомился Дипак.

– Я попросил доставить его в медицинский центр «Бет», один тамошний врач – мой друг, – ответил Бронштейн.

– Полагаю, всем вам хочется как можно быстрее разойтись по своим квартирам, но для этого придется сделать две ездки, поэтому давайте разделимся на две группы, – скомандовал Дипак, словно капитан терпящего бедствие корабля.

Последовала перекличка пассажиров: Зелдоффы, спящий стоя Моррисон – живая загадка, миссис Коллинз… Поискав ее взглядом, Дипак увидел, что она стоит за его конторкой и копается в ящике. Закрыв его, она стала что-то высматривать у себя под ногами.

– Чем я могу вам помочь? – шепнул ей Дипак.

Миссис Коллинз нашла то, что искала, – книжку карманного формата, которую незаметно сунула себе в карман.

– Можете на меня рассчитывать, – успокоил он ее. – Будьте так любезны, пройдите в лифт и по пути разбудите мистера Моррисона. Я буду вам бесконечно признателен…

Накатав сотню метров по вертикали и потратив на это несколько минут, Дипак, оставшись один в кабине лифта, откинул раскладное сиденье, сел и стиснул ладонями виски. Первым делом надо было предупредить жену, что вечером он задержится. Жильцам потребуется его помощь при возвращении домой в конце дня; а потом он поедет в больницу. Кто будет нести службу ночью? Сколько времени жильцы согласятся в его отсутствие ходить по лестнице? Пока что у него не было ответа на этот ключевой вопрос, но грудь сжимало тяжкое предчувствие.



Жизнь возобновила почти нормальное течение. Дипак исполнял свои привычные обязанности. Подняв на нужный этаж горничную Леклеров, он спустил вниз их золотистого ретривера, чтобы передать его парню, выгуливающему собак. В девять часов в холле появился мистер Грумлат.

– Странный у вас нынче вид, – бросил он лифтеру, входя в кабину.

На счастье, контора бухгалтера располагалась на втором этаже, так что отвечать Дипаку не пришлось.

В десять часов его услуги понадобились Уильямсу. Когда Дипак ехал на восьмой этаж, ему позвонил Зелдофф. Останавливать кабину не было необходимости, потому что люди, желающие спускаться вниз, терпеть не могут подниматься наверх, так что он решил подобрать Зелдоффа на обратном пути. Зелдофф и Уильямс поздоровались во второй раз за день.

– Нет, серьезно, что занесло его на лестницу в пять часов утра? – пробормотал себе под нос обозреватель «Фокс Ньюс», никогда не упускавший возможности кого-нибудь в чем-нибудь заподозрить.

– Представить себе не могу, – отозвался со вздохом Зелдофф, у которого вообще были проблемы с воображением, оно разыгрывалось только в присутствии соседки-француженки с седьмого этажа.

Дипак чувствовал их взгляды на своих плечах или, быть может, на своей фуражке… Обращаться к ним он поостерегся, только пожелал всего доброго, отодвигая решетку. На тротуаре мужчины разошлись в разные стороны.

Немного погодя настал черед Леклеров, всегда покидавших дом вместе.

Миссис Уильямс работала на дому, миссис Зелдофф вообще не работала, миссис Коллинз по утрам никогда никуда не ходила, Моррисон не высовывал носа на улицу до трех дня, отсыпаясь после вечерней попойки, горничная Леклеров выходила за покупками только в обеденное время, выключив в полдень пылесос. Иными словами, Дипак мог посвятить кое-какое время себе.

Он устроился за своей конторкой, открыл старый телефонный справочник и набрал номер больницы.