Некоторые вопросы теории катастроф

Папа и Герберт Литтлтон сформулировали гипотезы о целях и задачах «Ночных дозорных», исходя из данных об убийстве 1971 года и взрыве офисного здания в центре Хьюстона 29 октября 1973 года. Литтлтон считал, что сенатор Маккаллох стал первой (насколько известно) жертвой, поскольку в 1966 году оказался замешан в громкую историю с токсичными отходами. На текстильной фабрике «Шохаук индастриз» в Западной Виргинии незаконно сбросили в реку Пули более семидесяти тонн токсичных отходов. К 1965 году резко выросло количество раковых заболеваний в шахтерских городках Бьюдд и Моррисвиль. Когда разразился скандал, Маккаллох – в то время занимавший должность губернатора – публично выразил скорбь и возмущение, а его героическое решение очистить реку, невзирая на расходы (которые легли на плечи налогоплательщиков), обеспечило Маккаллоху сенатское кресло на выборах в следующем году (см. статью «Губернатор Маккаллох навещает пятилетнего мальчика, больного лейкемией» в кн. «Анатомия материализма», Литтлтон, стр. 193).

Однако в 1989 году Литтлтон обнародовал факты, доказывающие, что на самом деле Маккаллох не только знал о готовящемся сбросе и его последствиях для населенных пунктов ниже по течению, но и получил солидную сумму за молчание – от 500 000 до 750 000 долларов.

Папа считал, что взрыв в Хьюстоне 1973 года продемонстрировал решимость «Ночных дозорных» вести войну против «капиталистической алчности и эксплуатации во всемирном масштабе». На этот раз мишенью стал не отдельный человек, а штаб-квартира корпорации «Оксико ойл энд газ» (ООГ). На этаж, где размещалось правление, подбросили взрывчатое устройство на основе азотнокислого аммония и дизельного масла. Выполнил это сам Джордж Грейси, переодетый электриком; на записях камеры наружного наблюдения видно, как он рано утром выходит из здания, а за ним следуют еще двое, в масках из вязаных шапок и кепках дворников; предположительно, один из них – женщина. При взрыве погибли три человека из руководства компании, в том числе ее давний президент Карлтон Уорд.

По мнению Литтлтона, причиной этой акции стало решение Уорда в 1971 году одобрить секретные меры по сокращению расходов, связанных с владениями «Оксико» в Южной Америке. В общих чертах, предполагалось прекратить бетонировать резервуары для отходов на нефтеперерабатывающем заводе в Эквадоре. «Наглядный пример пренебрежения человеческими жертвами ради повышения прибыли»: пусть отходы просачиваются в почву и отравляют окружающую среду, зато сэкономим по три доллара на баррель. К 1972 году в результате загрязнения был отравлен запас питьевой воды, которой пользовались более тридцати тысяч местных жителей, в том числе женщины и дети, а к 1989 году не только увеличилось количество раковых заболеваний и врожденных дефектов у детей – пяти местным племенам уже грозило вымирание (см. «Безногая девочка» в кн. «Анатомия материализма», Литтлтон, стр. 211).

Взрыв в Хьюстоне ознаменовал кардинальное изменение тактики «Ночных дозорных». Папа утверждал, что именно тогда «закончилась реальность плаксивых радикалов и началась легенда». Убийство руководящих сотрудников «Оксико» обескуражило секту (иные говорили, «уничтожило»). Политика компании в Южной Америке не изменилась после взрыва. Всего лишь усилили охрану, сотрудников заставляли проходить бесконечные проверки, многие потеряли работу. При взрыве погибла также ни в чем не повинная секретарша, мать четверых детей. Грейси вынужден был уйти в подполье. В предпоследний раз его видели в городе Беркли, штат Калифорния, в ноябре 1973 года – через месяц после хьюстонского взрыва. Он обедал в столовой неподалеку от университета. С ним была «неизвестная девочка-подросток, темноволосая, лет тринадцати-четырнадцати».

В начале своей деятельности «Ночные дозорные» были у всех на виду, – по крайней мере, их взрывы привлекали общее внимание. Однако в январе 1974 года Грейси и двадцать – двадцать пять его соратников решили в дальнейшем выполнять свои задачи незаметно, «без помпы», как говорил папа. Возможно, многие революционеры (и даже сам товарищ Че) назвали бы такой метод глупым и пораженческим. «Что такое гражданская война, если она не ведется открыто, шумно и красочно, поднимая массы на вооруженную борьбу?» – говорит Лу Суонн, простоватый папин коллега, автор благосклонно принятой читателями книги «Железная рука» (1999). «Украл мое заглавие», – мрачно заметил по этому поводу папа; сам он подобное решение считал весьма остроумным стратегическим ходом. В своих статьях папа не раз утверждал: «Если борцы за свободу вынуждены прибегнуть к насилию, это нужно делать втайне, только так можно достичь результата в долгосрочной перспективе» (см. «Ужас в Кейптауне», Ван Меер, «Федеральный форум», т. 19, № 13). (На самом деле идея папе не принадлежит; он ее сплагиатил из «Гримасы» [неизвестный автор, 1824].)

Года три или четыре «Ночные дозорные» тихо перегруппировывались, учились и набирали новых членов. «Число участников выросло в три раза – не только в Америке, но и в других странах», – сообщает голландский исследователь, владелец сайта De Echte Waarheid – «Подлинная правда». Организация превратилась в сложную сеть. В центре паутины – Грейси и другие так называемые «мыслители», а дальше многочисленные рядовые члены группы; многие ни разу даже не видели Грейси и друг друга.

«Никто не знает, чем занимались большинство участников», – пишет Рэнди на своем сайте www.dobryebuntari.net.

А вот я догадывалась чем. Чарли Квик в своей книге «Военнопленные. Почему в Южной Америке не прижилась демократия» (1971), неизменно входившей в папин список обязательного чтения, пишет, что для будущего борца за свободу необходим своеобразный период «вынашивания планов», когда он только «изучает своего врага – вплоть до того, что враг ест на завтрак, каким лосьоном для бритья пользуется и сколько у него волосков на большом пальце левой ноги». Я думаю, именно этим и поручили заниматься рядовым «дозорным» – собирать информацию о намеченных Грейси мишенях, с тщательностью и терпением коллекционера, подкарауливающего редкую бабочку. Например, Ханна, судя по ее рассказам в ресторане «Гиацинтовая терраса», досконально изучила Смока Харви; она знала историю его семьи времен Войны Севера и Юга, знала мельчайшие подробности о людях, которых никогда в жизни не встречала и, наверное, даже издалека не видела. Возможно, Грейси был вроде Гордона Гекко («Хочешь еще один шанс? Тогда прекращай болтать и начинай приносить пользу»), а рядовые члены организации – вроде Бада Фокса[471] («Утро провел в „Кан Зайдельман“ в отделе „мусорных“ облигаций… ланч в „Ле Сиркз“ с хорошо одетыми ребятами»).

Я быстренько добавила эти свои соображения к «ЗАМЕТКАМ ПО ДЕЛУ» и стала читать дальше.

Примерно в это же время организация отказалась от чересчур заметных и не приносящих практической пользы общих собраний – в марте 1974-го полиция чуть не захватила врасплох очередное сборище «Ночных дозорных» на заброшенном складе в городе Брейнтри, штат Массачусетс. Теперь они встречались более скрытно, один на один. По данным сайта www.zhitnepopravilam.net/gracey, встречи эти, как правило, начинались «в закусочной у шоссе или стоянки грузовиков, а затем продолжались в недорогой гостинице или мотеле, чтобы стороннему наблюдателю они казались обычным свиданием на одну ночь и не привлекали внимания» (я, конечно, чуть не запрыгала от радости, увидев этот комментарий, но заставила себя сосредоточиться и читать дальше).

По сведениям сайта www.vamnegovoryat.net/nächtlich, в начале 1978 года пошли слухи, будто бы «Ночные дозорные» возобновили свою деятельность. В то время один из руководителей «МФГ Холдингс» Питер Фицвильям погиб при пожаре у себя в поместье в Коннектикуте. Причиной пожара стала неисправность электропроводки. Фицвильям тайно вел переговоры о слиянии с компанией «Сав-Март» – сетью дешевых магазинов. После его смерти переговоры были прерваны, а в октябре 1980-го «МФГ» обанкротилась и цена ее акций упала до нуля. (Фабрики «МФГ» в Индонезии, нещадно эксплуатирующие работников, правозащитная организация «Глобальный гуманитарный надзор» причисляла к «самым бесчеловечным в мире».)

В 1982 году радикальную группу Грейси – на этот раз под именем Nie Schlafend – вновь широко обсуждали в журналах левого толка («Либерал» и еще какой-то «Ежеквартальный Контроль над разумом») в связи с гибелью за три месяца четырех руководящих работников, непосредственно отвечавших за конструирование и продажу модели «форд-пинто»[472]. Двое скоропостижно скончались от сердечного приступа (причем один из них, Хауи Макфарлин, был помешан на здоровом образе жизни и регулярно посещал спортзал), еще один нечаянно выстрелил себе в голову, а четвертый, Митчелл Кантино, утонул в собственном бассейне. При вскрытии уровень алкоголя в его крови оказался равен 2,5 промилле; также в организме обнаружили большую дозу метаквалона – снотворного, которое покойному прописал врач как средство от бессонницы и повышенной тревожности. Кантино в то время разводился с двадцатичетырехлетней женой. Та сообщила полиции, что он уже полгода встречается с другой женщиной.

«Говорил, что ее зовут Кэтрин. Влюбился без памяти. Я ее никогда не видела, знаю только, что блондинка. Я нашла светлые волосы на расческе, когда заезжала домой за вещами», – сказала полицейским бывшая жена Кантино (см. www.angelfire.com/save-ferris8os/pinto).

Полиция сочла, что Кантино утонул в результате несчастного случая. По данным следствия, в ночь происшествия он был дома один.

Именно в этот период, 1983–1987, начала складываться легенда о Кэтрин Бейкер. Ее называют Бражник Мертвая Голова, Мотылек или Die Motte[473] – так ее окрестили на гамбургском сайте анархистов (см. www.anarchieeine.de). (Как я поняла, у всех Ночных дозорных были прозвища. Грейси был Нерон, другие [настоящие их имена неизвестны] звались Бычий Глаз, Мохаве[474], Сократ и Франклин. Мотылька папа и Литтлтон почти не упоминают; она появляется в послесловии к работе Литтлтона, а папа говорит о ней в самом конце статьи, где речь идет о том, «какой огромной силой обладает сказка о свободе, когда борцам за справедливость приписывают атрибуты кинозвезд и персонажей комиксов». Я думаю, дело тут в том, что Грейси-то – личность вполне реальная, документально подтвержденная: турок по происхождению, вследствие какой-то травмы перенес операцию на бедренной кости, с тех пор у него правая нога на полдюйма короче левой… А Кэтрин Бейкер напоминает сюжет фильма-нуар или, вернее, детектив с запутанной интригой, невнятными хитросплетениями, логическими пробелами изложения и множеством следов, ведущих в никуда.

Кое-кто утверждал, что, строго говоря, она не принадлежала к числу «Ночных дозорных» (www.geocities.com/revolooshonlaydees). А что от города, где видели Грейси, до места совершенного ею преступления всего двадцать три мили (и два часа) – это случайно так совпало, и ФБР напрасно поторопилось усмотреть здесь «связь с экстремистами».

Невозможно узнать наверняка, была ли блондинка, замеченная вместе с Грейси 19 сентября 1987 года на автостоянке возле аптеки фирмы «Лорд» в Ариэле, штат Техас, той самой блондинкой, которую остановил патрульный на пустынном шоссе поблизости от Валлармо. Полицейский Болдуин Саллинс, пятидесяти четырех лет, сообщил по рации, что преследует синий «меркьюри-кугар» 1968 года, чтобы оштрафовать за неисправную заднюю фару. Что-то, видимо, показалось ему подозрительным – полицейский попросил женщину выйти из машины (если верить информации на сайте www.copkillers.com/cbaker87, он хотел заглянуть в багажник, где прятался Грейси). Кэтрин, в синих джинсах и черной футболке, выбираясь из-за руля, выхватила револьвер RG.22 – так называемый «револьвер субботнего вечера» – и дважды выстрелила полицейскому в лицо.

(А я надеялась, что Ада Харви добавила эту подробность ради пущего эффекта; могло же быть «нечаянно спустила курок» или «забыла поставить на предохранитель», но увы – Ада не приукрашивала.)

Патрульный Саллинс успел сообщить номер подозрительной машины. Она была оформлена на имя некоего Оуэна Тэкла из города Лос-Эбанос, штат Техас. Как удалось установить, за три месяца до этого Тэкл выставил автомобиль на продажу в автосалоне «Машины по дешевке» в Ариэле. Купившая машину накануне происшествия высокая блондинка назвалась Кэтрин Бейкер и расплатилась наличными. Буквально за несколько секунд до выстрела мимо проехал «линкольн-континенталь». За рулем была женщина – Ширли Лавиния, пятидесяти трех лет, – по ее показаниям и был сделан единственный существующий портрет Кэтрин Бейкер.

(Фоторобот в крайне низком разрешении выложен на сайте www.vne_zakona.net/mertvayagolova; правду сказала Ада – он нисколько не похож на Ханну Шнайдер. С таким же успехом на нем мог быть изображен любимый пудель июньской букашки Филлис Миксер.)

О Мотыльке еще много чего можно прочесть в сети. На сайте www.members.aol/vklubahtabachnogodyma/moth говорится, что она похожа на Бетти Пейдж[475], а на www.zheleznyzanaves.net – что ее часто принимали за Ким Бейсингер[476]. Я чуть в обоморок не упала от таких подробностей, не говоря уже об аптеке «Лорда» (в рассказе Ханны якобы именно там полиция задержала Джейд после ее странствий по дорогам). Но я заставила себя продолжать чтение, сохраняя полную невозмутимость, как британская исследовательница, старая дева Мэри Кингсли (1862–1900), которая не моргнув глазом отправилась в путешествие по кишащей крокодилами реке Огове в Габоне, чтобы изучать каннибализм и полигамию.

Некоторые источники уверяли, что Кэтрин Бейкер по происхождению англичанка или француженка (или даже уроженка Эквадора; по версии www.amigosdaliberdade.br, ее брат-близнец умер от рака желудка, вызванного заражением речной воды по вине «Оксико», потому Кэтрин и присоединилась к «Ночным дозорным»). Однако большинство склонялось к мнению, что она – та самая тринадцатилетняя Кэтрин Бейкер из Нью-Йорка, о чьей пропаже летом 1973 года заявили родители. И конечно, «почти наверняка» именно она была та «неизвестная девочка-подросток, темноволосая, лет тринадцати-четырнадцати», с которой видели Грейси в Беркли через месяц после хьюстонского взрыва.

По сообщениям сайта www.gdezheoni.com/felns/cb3, родители пропавшей Кэтрин Бейкер были сказочно богаты. Отец ее – потомок Эдвардса П. Лариотта, американского капиталиста и нефтяного магната, в свое время – второго по богатству в Соединенных Штатах (люто враждовавшего с Джоном Д. Рокфеллером). Бунтарский характер Кэтрин, ее недовольство обстановкой в доме и детская влюбленность в Грейси (вероятно, они познакомились в Нью-Йорке в начале 1973 года) заставили ее бежать без оглядки от «капиталистических привилегий и бездушной роскоши».

Такое прошлое подходило Ханне куда больше, чем описанное сержантом Харпер сиротское детство в Нью-Джерси, – точно так же соболий палантин куда лучше сидел бы на ее худых плечах, чем спортивная курточка. Если верить Аде Харви (а не верить ей я не видела причин), главная ошибка Файонетт Харпер состояла в том, что доблестный сержант расследовала прошлое пропавшей без вести Ханны Шнайдер, сиротки, чью личность Кэтрин Бейкер, очевидно, присвоила (словно, примерив пальто в магазине, так в нем и ушла, не заплатив). Но ни подтвердить это, ни опровергнуть у меня не выходило, сколько ни бейся. Поиск по словосочетаниям «Ханна Шнайдер» и «без вести пропавшие» не давал результатов. Сначала я этому удивлялась, а потом вспомнила, что говорила Ханна, когда я у нее ночевала: «Дети, сироты, сбегают из приютов, их похищают, убивают… Через год полиция прекращает поиски. От человека остается только имя, да и его в конце концов забудут».

Это и случилось с девочкой, чье имя Ханна забрала себе.

Я узнавала все новые удивительные факты из жизни Кэтрин Бейкер (особую осведомленность проявили авторы www.velikykommimyatezh.net/women/baker – они даже сделали библиографию со ссылками на дополнительные материалы) и с каждой очередной подробностью снова и снова возвращалась мысленно к тому ночному разговору, вспоминая каждое слово, каждый жест, смену выражений ее лица.

Когда Ханна говорила об Аристократах, вздыхая и затягиваясь сигаретой, на самом деле она рассказывала о себе. Каждому из той компании она подарила кусочек собственного прошлого, аккуратно сшила невидимыми стежками и украсила изысканными аксессуарами («проститутка», «наркотики», «провалы в памяти»), чтобы на меня подействовало безотказно. Когда детали настолько ошеломляют, реальность всей истории не вызывает сомнений.

Это у нее, а не у Джейд отец «разбогател на нефти, так что на его совести кровь и страдания тысяч бедняков». Она, а не Джейд, сбежав из дома, добралась от Нью-Йорка до Сан-Франциско, и «эти шесть дней перевернули всю ее жизнь». В тринадцать лет она, а не Лула сбежала с турком («красивым и страстным», так она выразилась). Ей, а не Мильтону необходимо было хоть во что-то верить, чтобы удержаться на плаву. Она и вступила, только не в «уличную банду», а к «ночным кому-то там» – к «Ночным дозорным». Убийство полицейского она тоже взяла из своего прошлого и прицепила к родителям Найджела, будто наряжая бумажную куклу.

«В жизни все решают одна-две секунды, и никогда не угадаешь заранее, когда они наступят», – сказала в ту ночь Ханна, и по одной ее интонации можно было бы сообразить, что она говорит о себе, и ни о ком другом.

«Интонацию мрачной задумчивости в стиле Хитклифа люди всегда приберегают для истории собственной жизни, больше ничьей, – говорил папа. – Нарциссизм сочится из всех пор западной цивилизации, как машинное масло – из „эдсела“».[477]

«Кто-то спускает курок и разносит вдребезги все вокруг, – сказала Ханна в буквальном смысле с горящими глазами. – А кто-то спасается бегством».

Выдающийся криминалист Мэттью Неймод в своей книге «Задыхаясь в одиночестве» (1999) пишет, что люди, пережившие тяжелую травму, – дети, потерявшие родителей, или преступники, совершившие одно-единственное жестокое преступление, – «часто, сознательно или подсознательно, зацикливаются на каком-либо слове или образе, связанном с обстоятельствами этой травмы» (стр. 249). «Они повторяют это слово, когда волнуются, или же, задумавшись, выводят его на листке бумаги, на подоконнике или на пыльной полке. Посторонним это слово может показаться бессмыслицей и не привлечь внимания» (стр. 250). В случае Ханны слово очень даже привлекло внимание: Лула видела, как Ханна в рассеянности несколько раз написала его на листке бумаги возле телефона, однако Ханна сразу спрятала листок, и Лула в спешке неверно прочла. Вероятно, там было не «Валерио», а «Валлармо» – название техасского городка, где Ханна убила человека.

И тут меня озарило. Я себя не помнила от азарта. Выпусти меня на беговую дорожку – побила бы все рекорды, а заставь прыгать в высоту – взмыла бы в воздух, как на крыльях. Я поняла, что скрывалось за историей о спасении человека в горах!

Поврежденное бедро, операция, одна нога короче другой… Этим человеком был Джордж Грейси! Он скрывался в Адирондаках – а может, как раз эту подробность Ханна выдумала. Он мог скрываться где угодно на протяжении Аппалачской тропы[478] или хоть в Грейт-Смоки-Маунтинс, как Зловещая Троица из романа «Беглецы» (Пилларс, 2004). Ханна доставляла ему еду и прочие припасы – потому и стала такой бывалой походницей. Сейчас он живет на острове Паксос у западного побережья Греции, а Ханна каждый раз в начале учебного года говорит Эве Брюстер, что мечтает поехать в Грецию, чтобы «любить себя».

Но с чего она вдруг решила таким окольным способом рассказать мне историю своей жизни? Почему жила в Стоктоне, а не в Греции с Грейси? И чем сейчас занимаются «Ночные дозорные» – если вообще чем-нибудь занимаются? (Разгадывать загадки, связанные с преступлением, – все равно что истреблять мышей в доме; одну прикончишь, глядь – еще полдесятка уже шмыгают по углам.)

Возможно, Ханна почуяла, что у меня одной из всей компании хватит мозгов раскрыть ее тайну (у Джейд и прочих недостаточно дисциплинированный ум; а у Мильтона так вообще и ум, и тело джерсейской коровы).

«Лет через десять будешь решать», – сказала Ханна. Очевидно, она хотела, чтобы кто-нибудь узнал правду, но не сейчас, а после того, как она разыграет свое исчезновение. В ту ночь, когда я к ней явилась без приглашения, Ханна уже, конечно, знала про Аду Харви. Наверняка она опасалась, что эта решительная южная красотка, пылающая жаждой мести за смерть Большого Па, раскопает настоящую личность Ханны и передаст эти сведения ФБР.


Ехать к Грейси было нельзя, поскольку они оба все еще находились в розыске. А может, их роман выдохся, как откупоренная бутылка минеральной воды «Пеллегрино». «Средний срок годности для великой любви – пятнадцать лет, – пишет Венди Олдридж в книге „Правда о том, как они жили долго и счастливо“ (1999). – После этого уже требуются сильнодействующие консерванты, зачастую вредные для здоровья».

Широкая общественность пребывала в убеждении, что «Ночные дозорные» живы и полны сил. (С мнением большинства соглашался и Литтлтон, хотя никаких доказательств у него не было. Папа проявлял больше скептицизма.) «Благодаря умелой вербовке их численность сейчас даже больше, чем прежде, – пишет Гийом на сайте www.hautain.fr. – Однако вступить в их ряды не так-то просто. Они наблюдают за вами и выбирают, кто им подходит. Это позволяет им оставаться невидимыми». В ноябре 2000 года Марк Лесенк, сотрудник компании, занимающий ответственный пост и замешанный в скандале с финансовыми махинациями, внезапно повесился у себя дома, в фамильном особняке к северу от Батон-Руж. Рядом на полу нашли заряженный пистолет – не хватало только одного патрона. Самоубийство Лесенка всех потрясло, потому что незадолго до этого и он сам, и его адвокаты во время телеинтервью держались спокойно и самоуверенно. Поползли слухи, что его смерть – дело рук борцов за справедливость из Les Veilleurs de Nuit.[479]

В других странах также происходили тайные убийства разных крупных шишек, промышленных магнатов и коррумпированных чиновников. Анонимный главный редактор сайта www.newworldkuomintang.org пишет, что с 1980 года по настоящее время более трехсот олигархов (чье суммарное состояние оценивается в 400 миллиардов долларов) из тридцати девяти стран, включая Саудовскую Аравию, были «тихо и четко ликвидированы» стараниями «Ночных дозорных». Неясно, правда, какую пользу внезапная кончина олигархов принесла угнетенным и обездоленным, но, по крайней мере, корпорации занялись выяснением внутренних проблем и дележкой руководящих постов, благодаря чему отвлеклись от простых людей, которыми в ином случае могли бы пожертвовать ради увеличения прибыли. Многие служащие вышеупомянутых корпораций жаловались на резкое падение производительности после гибели руководящих работников или попечителей. Некоторые употребляли даже такое выражение, как «нескончаемый бюрократический кошмар». Невозможно ничего решить и ни один проект невозможно осуществить, поскольку любой пустяк требует подписей начальников из самых разных отделов. На некоторых сайтах, особенно в Германии, высказывают гипотезу, что «Ночные дозорные» внедрились в руководство корпораций и нарочно раздували масштабы бумажной волокиты, чтобы корпорации день за днем сжигали миллионы в бесконечной игре на выжидание и «постепенно сожрали сами себя изнутри» (см. www.verschworung.de/firmaalptraume).

Мне хотелось верить, что «Ночные дозорные» и в самом деле еще ведут активную деятельность, – это значило бы, что ежемесячные поездки Ханны в Коттонвуд были не тем, чем казались. Она не подбирала мужчин у дороги, словно старые консервные банки, а участвовала в конспиративных встречах «один на один» для платонического обмена важными сведениями. И может, именно Док, славный старый Док с лицом, похожим на макет гористой местности, и шарнирными ногами сообщил Ханне о расследовании Смока Харви. После этой встречи (в первую неделю ноября) Ханна решила убить Смока. Больше ей ничего не оставалось, если она хотела оградить от опасности убежище своего бывшего любовника на острове Паксос.

Как же она осуществила свой замысел?

Этот вопрос поставил в тупик Аду Харви, а я, прочитав о других убийствах, совершенных «Ночными дозорными», могла теперь ответить с закрытыми глазами (и с небольшой помощью книги Хелига «Незримые козни»).

Если верить слухам, получается, что «Ночные дозорные», поставив себе в январе 1974 года задачу стать невидимыми, начали и убийства совершать как можно более незаметно, не оставляя следов. Наверняка в их арсенале имеется нечто, подобное «стрекозе в полете», о которой рассказано в «Истории линчевания на американском Юге» (Киттсон, 1966). (Я уверена, что именно так был убит Марк Лесенк, чью смерть признали самоубийством.) По всей вероятности, они используют и другой, еще более надежный способ – его впервые официально задокументировал врач из Лондона Коннолт Хелиг – тот самый, кто по просьбе полиции осматривал тело Мэри Келли, пятой и последней жертвы серийного убийцы по прозвищу Кожаный Фартук, более известного широкой публике как Джек-потрошитель.

В главе 3 своей книги Хелиг, весьма уважаемый медик, подробно описывает «единственный возможный способ совершить безупречное недоказуемое убийство».

Безупречное – потому что, строго говоря, это не убийство, а цепочка специально подстроенных обстоятельств, неизбежно приводящая к смерти. Задуманное исполняется не одним лицом, а «по сговору от пяти до тринадцати единомышленников». Каждый из них в определенный день совершает заранее оговоренное действие по поручению главного «дирижера» (стр. 21). Каждое из этих действий само по себе вполне законно и даже обыденно, однако в совокупности они приводят к «такому положению вещей, при котором намеченной жертве не остается ничего иного, кроме как умереть» (стр. 22). «Каждый участник действует в одиночку, не зная других в лицо и даже не зная целей всей операции, – пишет Хелиг на стр. 21. – Такое неведение необходимо для успеха всего замысла, поскольку подтверждает невиновность каждого. Весь план от начала до конца известен только «дирижеру».

Для осуществления всего плана требуется тщательно изучить частную и профессиональную жизнь выбранной жертвы – только тогда можно подобрать «идеальный яд» (стр. 23–25). Это может быть какая-нибудь вещь, физический недостаток или давняя привычка – например, любимая коллекция оружия, крутые ступеньки у входа в особняк в Белгравии (оказавшиеся «исключительно скользкими в то морозное февральское утро»), тайное пристрастие к опиуму, лисья охота на резвом скакуне, общение с зараженными уличными проститутками под мостом через Темзу или – что удобней всего – ежедневная доза лекарства, прописанного семейным доктором. Суть идеи в том, что использованное оружие принадлежит самой жертве и, таким образом, смерть неизбежно сочтут случайной, «даже если расследование будет производить самый искусный и хитроумный сыщик» (стр. 26).

Этот способ и применила Ханна – вместе с другими, конечно. Скорее всего, на той вечеринке среди гостей присутствовали ее помощники – в масках, весьма кстати. Например, Элвис в костюме «Привет с Гавайев!» очень подозрительно на всех косился, или тот астронавт, который разговаривал по-гречески с китаянкой в костюме гориллы. («Организация набирала новых членов и за пределами Америки», – сообщает Якобус на сайте www.deechtewaarheid.nl.)

«Автор преступного замысла, – в дальнейшем будем его называть „Номер Первый“ – заранее готовит яды», – пишет Хелиг на стр. 31.

Ханна и была Номером Первым. Она втерлась в доверие к Смоку и определила набор ядов: таблетки от давления – «Минипресс», любимый сорт выпивки – «Джеймсон», «Бушмилс», «Талламор Дью» («Виски он уважал, врать не стану», – говорила Ада). По данным сайта www.drug_data.com, это лекарство не сочетается с алкоголем и при их совместном приеме возможны такие симптомы, как головокружение, дизориентация, кратковременное отключение сознания и даже длительный обморок. Ханна заранее купила таблетки, а может, они у нее уже были. Возможно, те девятнадцать пузырьков в шкафчике в спальне были не для нее самой, а про запас, для будущих жертв. Она растерла в порошок энное количество лекарства (в точности соответствующее дневной дозе, чтобы при вскрытии не возникло никаких сомнений, – коронер просто предположит, что покойный по ошибке второй раз принял таблетки). Порошок всыпала в стакан виски и подала его Смоку, как только тот приехал.

На стр. 42 Хелиг пишет: «Номер Первый берет на себя задачу привести жертву в благодушное состояние, чтобы ослабить ее защиту. Весьма полезно, если Номер Первый обладает исключительной красотой и обаянием».

Смок с Ханной поднялись по лестнице, как раз мимо нас с Найджелом, недолгое время разговаривали у нее в комнате, а потом Ханна под каким-нибудь предлогом вышла – может, сказала, что принесет еще напитки. Забрав с собой оба стакана, она тщательно вымыла их в кухне и тем самым уничтожила единственную улику. Так завершился подготовительный этап – Хелиг называет его «первым актом пьесы». С этой минуты Ханна к Смоку и близко не подходила.

Второй акт состоит из якобы случайных перемещений жертвы, когда ее, словно эстафетную палочку, передают от одного заговорщика другому, «мягко направляя к неизбежному финалу» (стр. 51). Ханна, скорее всего, знала, что Смок будет одет в оливково-зеленую военную форму Китайской народно-освободительной армии, и потому ее соратники прекрасно знали не только общие приметы объекта, но и какой костюм высматривать. Второй, Третий, Четвертый номера (не знаю, сколько их всего) появлялись в условленных местах, подходили к Смоку, знакомились, начинали разговор, предлагали выпить и таким образом вели его от комнаты Ханны вниз по лестнице, в патио – все как один симпатичные, раскованные, слегка в подпитии. Возможно, среди них попадались мужчины, однако большинство составляли женщины. (Эрнест Хемингуэй, весьма суровый к женскому полу, говорил: «Барышня с красивыми глазами и очаровательной улыбкой может заставить старика сделать практически что угодно» [ «Дневники», Хемингуэй, 1947].)

Этот тщательно отрепетированный балет продолжался час или два, и в конце концов Смок очутился у самого края бассейна. Лицо его раскраснелось, в глазах мельтешили перья, чешуя и ангельские крылышки, голову словно трухой набили. Тут в общей толчее на него налетел Номер Шестой. Смок потерял равновесие и упал в воду, а уже в воде Номер Седьмой – кто-нибудь из гостей в костюмах мышек, что резвились с мячом, – придержал его голову под водой или просто подтолкнул к дальней, более глубокой части бассейна и оставил одного.

Итак, жертва погибла. Завершился второй акт – «самый примечательный акт нашей пьесы» (стр. 68). Третий акт начался, как только обнаружили тело, и к концу его все участники заговора «рассеялись по свету, как лепестки засохшего цветка, чтобы никогда более не собираться вместе» (стр. 98).



Я добавила последний кусочек к «ЗАПИСКАМ ПО ДЕЛУ» (они уже занимали двенадцать страниц в общей тетради). Отложила ручку, протерла глаза и откинула голову на спинку папиного крутящегося кресла. В доме было тихо. Темнота повисла на окне под самым потолком, словно брошенная впопыхах ночная рубашка. Обшитая деревом стена, которую когда-то украшали мамины бабочки, тупо таращилась на меня.

Стоило вспомнить Смока Харви, шаг за шагом проследить его долгий путь навстречу смерти – и все красивые идеи тайной революции против капиталистической алчности разом поблекли.

В том и беда с подобными идеями, напоминающими макдональдсовский «Счастливый обед» со спрятанной внутри дешевой игрушкой: рано или поздно они становятся точь-в-точь похожи на своего врага – того самого, с кем непримиримо борются. «Свобода» и «демократия» – громкие слова, их так удобно выкрикивать, размахивая кулаками (или скулить со слезами на глазах), а по сути это заморские невесты, приехавшие из далекой неведомой страны: спервоначалу кружат голову, а как попривыкнешь к ним да присмотришься получше, то замечаешь, что они никак не приживутся на здешней почве, никак не выучат обычаи и язык. Не получается их пересадить из учебника в реальную жизнь.

– Персонаж в книге не может быть умнее автора, – говорил папа в своей лекции «Замкнутая Швейцария». – Они могут оставаться миролюбивыми и сохранять нейтралитет исключительно потому, что страна такая крохотная. Точно так же никакое правительство не бывает умнее самих правителей. И пока у нас не случилось нашествие зеленых человечков с Марса – а читая очередной выпуск «Нью-Йорк таймс», я невольно думаю, что это было бы не так уж плохо, – правительства всегда будут состоять из обыкновенных земных людей, трогательно парадоксальных, способных как на невероятное сочувствие, так и на невероятную жестокость. Вы, наверное, удивитесь, но коммунизм, капитализм, социализм, тоталитаризм и всякие прочие «измы» не настолько и важны. Так или иначе, равновесие между человеческими крайностями всегда будет очень хрупким. Так мы и живем – осознанно выбирая то, во что верим, вот и все.

На часах было 21:12, а папа все еще не вернулся домой.

Я выключила компьютер, поставила на полку книги и «Федеральный форум», собрала «ЗАМЕТКИ ПО ДЕЛУ», выключила свет и поднялась к себе. Сгрузив бумаги на стол, натянула через голову черный свитер.

Я должна вернуться к Ханне – и не завтра, в безжалостном свете дня, который все делает смешным и жалким, а сейчас, пока истина еще корчится в конвульсиях. Расследование не закончено – о нем никому нельзя рассказать. Нужны вещественные доказательства: «Минипресс» в одном из девятнадцати пузырьков, фотография Ханны с Джорджем Грейси под ручку или статья из «Валлармо дейли» – «Убит полицейский, неизвестная скрылась» от 20 сентября 1987 года. Что-нибудь, что намертво прикует Ханну Шнайдер к Кэтрин Бейкер, Смоку Харви и к «Ночным дозорным». Я-то, конечно, уже не сомневалась. Я знала, что Ханна – это Кэтрин, так же твердо, как я знаю, что бывают черепахи весом в тысячу фунтов (см. раздел «Кожистая черепаха» в кн. «Энциклопедия живых существ», 4-е изд.). Я была с ней в гостиной и на горной вершине, я по крупинке, по осколочку собрала воедино историю ее жизни. Мне всегда мерещилось за ней что-то прекрасное и уродливое, и вот наконец это нечто робко выглянуло из мрака.

Но кто мне поверит? В последнее время я только и делала, что пыталась убедить окружающих при среднем уровне успеха – ноль из восьми. Да уж, миссионер из меня не выйдет. Аристократы уверены, что я убила Ханну, сержант Харпер – что у меня синдром свидетеля, а папа явно опасается, что я потихоньку свихиваюсь. Всем для веры нужны доказательства (оттого сейчас в католической церкви кризис, ряды верующих катастрофически редеют). И доказательства не такие, что шмыгнут по лестнице легкой тенью, а полновесные, как русская учительница, что встала прямо в луче прожектора и с места ее не сдвинешь: тройной подбородок, седые волосы кое-как прихвачены шпильками, пенсне и просторная оранжевая юбка (под которой легко спрячется взрослый орангутан).

Я хоть сдохну, а найду это доказательство!

И тут в моем плане обнаружилось слабое место: едва успев завязать шнурки на кроссовках, я услышала, как к дому подъезжает «вольво». Папа меня ни за что не отпустит, а пока я все объясню и отвечу на его каверзные вопросы (чтобы убедить папу в чем-то новом, надо вооружиться, как Господь Бог в Книге Бытия), солнце уже встанет и я буду вымотанная, словно только что сражалась с гигантским спрутом. (Если честно, хоть я и не сомневалась в своих выводах, все-таки оставался страх, что они могут в одночасье рухнуть, как постоянная Больцмана, как число Авогадро, как квантовая теория поля или модель расширяющейся Вселенной. Потому я и торопилась.)

Хлопнула входная дверь, звякнули ключи – папа их бросил на столик, напевая себе под нос «I Got Rhythm»[480].

– Эй, моя радость!

Я дико заозиралась. Бросилась к окну, изо всех сил толкнула вверх раму, потом отодвинула заржавленную сетку. Высунула голову и поглядела вниз. В отличие от кино, там не было могучего раскидистого дуба, по которому удобно спускаться, как по лестнице, или решетки, увитой розами, – только узенький карниз над эркером в столовой да пара чахлых побегов плюща, словно волоски, прилипшие к свитеру.

Папа внизу прослушивал сообщения на автоответчике: свое, насчет ужина с Арни Сандерсоном, потом Арнольда Шмидта из журнала «Проблемы внешней политики. Новый взгляд», издающегося в Сиэтле, – тот шепелявил и последние четыре цифры своего телефона произнес абсолютно неразборчиво.

– Радость моя, ты у себя? Я еду из ресторана принес!

Я нацепила рюкзак, перекинула через подоконник одну ногу, потом вторую и неуклюже съехала наружу, зацепившись локтями. Повисела так минуту, глядя на кусты далеко внизу, осознавая, что легко могу убиться насмерть или как минимум переломать руки-ноги, а может, и позвоночник. И какие преступления смогу я разгадать, сидя в инвалидной коляске, на какие вечные вопросы найти ответ? В такую минуту полагается задуматься, а стóит ли оно того, – и я задумалась. Я подумала о Ханне, о Кэтрин Бейкер и Джордже Грейси. Представила себе Грейси на Паксосе, как он сидит с бокалом «маргариты» в руке у бассейна, сбоку – загорелые красотки рядами, словно сельдерей на блюде, а за ними плещет океан. Какими далекими показались вдруг Джейд, и Мильтон, и «Сент-Голуэй», и лицо Ханны уже расплывалось и меркло, как набор исторических дат, вбитых в голову к итоговой контрольной. Как одиноко и нелепо болтаться, уцепившись за подоконник… Я вздохнула поглубже и открыла глаза. Я уже больше не та трусиха, которая чуть что спешит зажмуриться. Если это – мой последний миг, а дальше все рухнет, я хочу все это видеть до последней секунды: всю огромную ночь, и каждую дрожащую травинку, и мелькающие за темными деревьями огни проносящейся машины.

Я разжала руки.