Немного ненависти

– Сам сдай назад, козел вонючий!

Из толпы полетели предметы: камни, инструменты, детали механизмов отскакивали от стен конторы, грохотали о кирасы охранников. Что-то угодило Валлимиру в голову, сбив с него шляпу, и он пригнулся, прижимая ладонь к окровавленному лбу. Рядом с дверью разбилась бутылка. Савин плотно закрыла ее, заложила тяжелый засов и попятилась вглубь крошечного помещения. Несмотря на удушающую жару, ее пробирал холод до самого бритого скальпа. Она ожидала какой-нибудь безобразной сцены на выходе – может быть, нескольких брошенных оскорблений, нескольких недовольных, которых утащат в камеры, в то время как она невозмутимо скользнет обратно в привычную роскошь. Разве могла она ожидать такого? Это же вооруженный бунт!

Она слышала собственное прерывистое дыхание – дыхание загнанного зверя. Глупыми, непослушными пальцами вытащила клинок. Ведь именно это полагается делать, когда твоя жизнь в опасности? Была ли ее жизнь в опасности? Шум снаружи становился все громче, все ближе. Сквозь бесконечное жужжание машин до нее доносились вопли, ругань, бессмысленное рычание, лязг стали. Потом раздался долгий, пронзительный визг, он начался и уже не прекращался.

Ей хотелось помочиться. Ужасно хотелось помочиться. Рукоять клинка скользила во внезапно вспотевшей ладони. Ее взгляд метнулся к окнам – они были забраны толстыми решетками. К мебели – куда ни спрячься, найдут в одно мгновение. К полу… и к неплотно пригнанной доске.

Савин бросилась на колени, принялась ковырять деревяшку пальцами, рвать полированными ногтями. Стиснув зубы, она протолкнула пальцы под доску, не обращая внимания на занозы, потом засунула в щель кончик клинка, принялась молотить по рукояти основанием ладони, загоняя его глубже.

Она вскинула голову.

– Открой дверь, дорогуша! – Голос снаружи, медово-сладкий, но с ноткой угрозы. Голос мясника, зазывающего сбежавшего поросенка обратно в загон. – Не заставляй нас ее ломать, не то мы можем сломать и тебя тоже!

Послышались грубые смешки, и Савин вздрогнула, когда дверь сотряс тяжелый удар. Она изо всех сил налегла на рукоять клинка, каждая жилка в ее теле напряглась и дрожала. Наконец гвозди с жалобным визгом подались, и Савин шлепнулась на зад; ее клинок, погнутый, отлетел в сторону.

Она подобралась к дыре. Внизу между двух балок виднелись пыльные коробки. Достаточно ли широко, чтобы протиснуться? Она принялась лихорадочно расстегивать пуговицы жакета окровавленными пальцами, оставляя на материале красные пятна, наконец сорвала его с себя. Кое-как расстегнула серебряную пряжку своей замечательной портупеи и отшвырнула ее прочь. Клинок она пропихнула в дырку – к счастью, шум был заглушен грохотом механизмов. Нет времени на подготовку. Нет времени на сомнения. Она спустила ноги в дыру, соскользнула и принялась извиваться совершенно неблаговоспитанным образом – но не существует благовоспитанного способа убежать от банды убийц.

– Слышь, сука! Считаю до пяти! – Тот же голос за дверью, но теперь в нем кипела жажда насилия. – До пяти, и потом мы входим!

– Посчитай до тысячи, говнюк! – рявкнула она, пропихивая в дыру бедра.

Тесно, слишком тесно! Доски впивались ей в тело сквозь одежду.

– Раз!

Она застряла. Стиснув зубы и отчаянно извиваясь, она схватилась за балки, пытаясь пропихнуть себя в дыру.

– Два!

Зарычав, Савин сделала усилие и с громким треском рвущейся ткани провалилась вниз, ссадив одно плечо и ударившись о доску подбородком. Она шлепнулась боком, приложившись головой о край бочонка.

– Три! – слабо донеслось до нее сверху через звон в ушах.

Пошатываясь, она поднялась на ноги и поняла, что ничего не видит. Чувствуя укол паники, поднесла дрожащую руку к глазам: парик съехал ей на лицо. Савин сорвала его с себя, швырнула на пол. Что-то держало ее, не давая двигаться. Ее разорванная рубашка зацепилась за шляпку гвоздя в балке наверху. Савин рванула шнуровку, выскользнула из рубашки, оставив ее висеть позади.

– Четыре!

Она увидела свой клинок, поблескивающий в тени, сомкнула пальцы на рукояти и поползла, прижимаясь к полу, скользя в пыли за бочонками. Тот нечеловеческий визг все продолжался, время от времени прерываясь на всхлипывающий вдох и тут же начинаясь снова.

– Пять!

Дверь конторы содрогнулась от удара, засов загрохотал в скобах.

Она где-то порезала ладонь, два ногтя были наполовину оторваны, оставляя кровь на всем, до чего она дотрагивалась; ее нижняя одежда была вся в кровавых пятнах и полосах. Адская будет работа их выводить. Выводить… Нужно выбираться отсюда!

Савин поползла вперед. В голове грохотало, плечо саднило, челюсть ныла, бедра были содраны до крови; она ползла так быстро, как только могла, прижав язык к зубам. Ползла, чувствуя, как струйки крови щекочут бровь, бросая взгляды через щели между бочонками.

Валлимира тащили прочь, его окровавленная голова моталась. Хохочущий рабочий размахивал полковничьей фуражкой, насаженной на острие огромного ножа. Один из охранников лежал неподвижно, его шлем был сорван, волосы слиплись, вокруг разбитой головы расплывалась темная лужа. Другой стоял на четвереньках, собравшиеся вокруг рабочие не спеша избивали его палками, глухо лязгавшими по измятой кирасе.

Потом он с трудом поднялся, протянул нетвердую руку, чтобы на что-нибудь опереться, и его дернуло в сторону – рука попала между двумя шестернями, ее потащило вглубь механизма. Охранник испустил ужасный, пронзительный вопль. Изломанную руку затянуло по самое плечо, фонтаны крови брызгали ему в лицо. Савин ощутила, как несколько капель попало и на ее щеку; никто не слышал ее потрясенного возгласа за диким грохотом машин, за диким визгом искалеченного человека.

Машина дернулась, почти остановившись, заскрежетала, вопли охранника превратились в булькающий вой; потом механизм рывком возобновил работу, колеса снова завертелись. Савин старалась не смотреть туда. Смотреть прямо перед собой. Этого просто нет. Ничего этого нет. Как это может происходить? Люди кричали – гаркали, гавкали, словно свора псов. Слов нельзя было разобрать, только ярость и сокрушительные удары в дверь наверху.

Она проследила взглядом главный вал механизма – он уходил в темную дыру в кирпичной кладке по ту сторону станков. Может быть, ей удастся проползти туда через темное, пыльное пространство под механизмами. Да, туда. Может быть, туда.

Корчась на животе, Савин поползла под валами. Она была амбициозной как гадюка – и теперь извивалась как гадюка, как червь, мокрая от пота в липкой жаре, чувствуя, как от страха встают дыбом волоски на коже, чувствуя, как рамы с грохотом и жужжанием носятся вокруг нее. Сквозь вращающиеся механизмы она видела молодого парнишку, луч света падал на его возбужденное лицо, но он смотрел не на нее. Они все смотрели в сторону конторы. Выжидающе, как волки на курятник. Дожидаясь, пока выбьют дверь. Чтобы вытащить ее наружу.

Она ползла вперед, цепляясь сломанными ногтями – вперед, через огромную лужу крови несчастного охранника, вперед, под огромный, жирно поблескивающий, бешено вращающийся вал, приводивший энергию в цех; вперед, вздымая пыль с пола своим прерывистым дыханием.

В любой момент она ожидала услышать восторженный вопль: «Вот она!» В любой момент была готова ощутить грубые руки, хватающие ее за лодыжку. «Тащи эту суку сюда!» Ее потную спину покалывало от предчувствия. Со вздымающейся грудью, кашляя и отплевываясь от пыли, она продвигалась вперед, прикусив язык в попытке заглушить отчаянный ужас.

Когда перед ней наконец замаячила дыра в стене, Савин едва не расплакалась от облегчения. Хватаясь за неровные кирпичи, она втащила себя внутрь, скатилась в темный проход, распласталась на полу. Там оказалось по щиколотку воды, она невольно хлебнула зловонной жижи, и ее чуть не вырвало.

Здесь было темно. Лишь слабый отблеск очерчивал края мокрых кирпичей, дрожащих от гула машин, отражавших эхо искаженных воплей. Впереди виднелся свет – неясный, мерцающий, – и она стала потихоньку двигаться в том направлении. Промокшие сапоги хлюпали и чавкали в грязи, грохот все нарастал. Впереди что-то двигалось.

Одно из огромных водяных колес, вращавших приводной вал. Оно стрекотало и скрипело, мелькали огромные спицы, кинжалы света втыкались в промежутки между черными балками, поперечные планки погружались в воду, взбивая ее в пену, и осыпали все вокруг брызгами, когда снова вырывались на поверхность в дожде сияющих капель.

Колесо было, наверное, в четыре человеческих роста в поперечнике. Пробраться насквозь было невозможно. Однако между его бесконечно движущимися спицами и скользкой стеной фабрики имелся зазор. Зазор, в котором Савин увидела мутный дневной свет и слабый намек на галечный пляж.

Она бросила взгляд назад, в темный туннель: никакого следа погони. Но дверь не сможет держаться вечно. Они придут за ней. И если они ее поймают…

Получится ли проскользнуть между колесом и стеной? Возможно ли это вообще?


Прижав кончик языка к нёбу, она попыталась оценить размеры зазора. Что будет, если он окажется слишком узок? Ее утащит под воду, и она утонет? Или затянет в колесо и разорвет на части? Или ее череп расколется как орех, попав между колесом и станиной? Может быть, она умрет не сразу, и ее еще долго будет мять, рубить, кромсать и молотить, а она будет пытаться вырваться на свободу, пока не истечет кровью из сотен ран, беспомощно вращаясь в безжалостном колесе? Ей вспомнился отчаянный вопль охранника, когда его руку начал жевать механизм. Но другого выбора у нее не было.

Савин прижалась к стене, слыша, как вырывается сквозь зубы ее дрожащее от страха и истощения дыхание, и медленно, крохотными шажочками, выдвинула одно плечо за угол. Потом спустила в воду один измазанный грязью сапог, нащупывая дно, чувствуя, как вымокшая нижняя юбка липнет к покрывшейся пупырышками ноге. Когда нога погрузилась до бедра, Савин ощутила под ступней ил. Она продолжала сползать, не отрываясь от угла, прилепившись к нему лопатками, так, словно от этого зависела ее жизнь. Собственно, так оно и было.

Она отчаянно, бессмысленно цеплялась спиной за стену, стараясь распластаться по ней, сжав мокрую рукоять клинка, закусив губу от пристального сосредоточения. Солнечный свет мелькал и взблескивал в мелькающих спицах колеса. Решившись довериться своей опоре на илистом дне реки, Савин постепенно, постепенно опустила туда и вторую ногу, зажав в кулаке юбку и крепко прижав к себе, чтобы та не всплыла и ее не затянуло в колесо. Погибнуть из-за собственной одежды в попытке бегства с текстильной фабрики – в этом чувствовалась какая-то ирония.

Савин вскрикнула: торчавший из дерева болт зацепил ее грудь, оторвав кусок кружева и едва не утащив ее за собой в молотящие спицы колеса. Ей с трудом удалось удержать равновесие, вцепившись обломанными ногтями в осыпающуюся известку позади себя и клацая зубами от страха. Мало-помалу она передвинулась вбок, чувствуя липкую тяжесть цепляющейся к ногам намокшей юбки; вода окатывала ее дождем брызг, она едва могла дышать от гнилой, едкой вони речной воды. Одна ее щека скребла по кирпичной стене, глаза были зажмурены почти полностью, череп раскалывался от грохота, лязга, стрекота колеса, его бессмысленной ярости.

И наконец, всхлипнув от ужаса, она соскользнула в воду, погрузилась в реку с головой, забарахталась, дрожа и булькая, то ли плывя, то ли ползя по дну. На трясущихся ногах и руках Савин выбралась на мокрую гальку. В первый момент у нее возникло желание поцеловать землю – до тех пор, пока она не увидела, какая грязная, пенистая мерзость ее покрывает.

Она подняла голову, утирая мокрое лицо тыльной стороной дрожащей ладони.

Река несла мимо свои хлюпающие воды, лилово-оранжево-зеленые, покрытые огромными пятнами неестественных цветов с красильного производства выше по течению, усыпанные качающимся мусором, взбитые в вонючую пену десятками молотящих водяных колес. На левом берегу было нечто вроде пляжа, покрытого полосами мертвых бурых водорослей, с раскиданными по нему отбросами большого города – обрывками тряпья и шкур, ломаными стульями, битым стеклом, ржавой проволокой и чем-то еще, разложившимся до полной неузнаваемости. Измученная река выблевала все это на свой берег, и теперь тут рылись стаи птиц, перемазанных настолько, что их можно было принять за крылатых крыс.

Старая сгорбленная женщина копалась среди отбросов. Она дикими глазами поглядела на Савин, на клинок, который та все еще сжимала в руке – и поспешно засеменила прочь, перекинув свой распухший мешок через распухшее плечо.

Пошатываясь, Савин двинулась вперед по гальке. Намокшая одежда липла и хлопала по телу. Надо было найти что-нибудь, чтобы прикрыться. Она ковыляла, приподнимая облепленные тряпьем ветки деревьев, заглядывая в разбитые коробки, кашляя от гнилого зловония. Рой мух жужжал над чьим-то трупом – то ли свиньи, то ли овцы, то ли собаки; теперь от него оставались только слипшаяся шерсть и грязные кости.

Рядом Савин заметила кое-что подходящее – старую куртку с оторванным рукавом. Подкладка висела из дыры, словно потроха из трупа, но она ухватилась за свою находку с гораздо большим восторгом, чем если бы это были лучшие шелка от адуанских портных. Те, в конце концов, вряд ли могли спасти ей жизнь. А эта куртка могла.

Ее сапоги покрывал такой толстый слой грязи, что никто бы не догадался, что они стоят больше, чем целый дом в этом городе, однако ее нижняя юбка, пусть даже грязная от речной воды и тяжелая, как панцирь, от речного ила, все еще могла ее выдать. Савин попыталась развязать завязки окровавленными пальцами, но в конце концов просто перепилила их о свой погнутый клинок. Она сидела на этом омерзительном берегу на корточках, в облепивших тело трусах. Корсет, разодранный, с торчащей наружу косточкой, пришлось оставить: Савин так и не смогла дотянуться до шнуровки.

Она натянула поверх корсета пропитанную грязью куртку – вещь, в которой даже старуха-нищенка не нашла никакой ценности. Она источала запах гнили с химическим оттенком, от которого у Савин запершило в горле, но все равно она была благодарна. По крайней мере, теперь ее никто не примет за ту законодательницу мод, грозу бальных залов и дамских салонов, кошмар инженеров и инвесторов – Савин дан Глокту.

Сейчас она ничего не желала больше, чем зарыться в отбросы, спрятаться и затихнуть. Но они шли за ней. Они знали, кто она такая. Знали, кто ее отец. К этому моменту они, должно быть, уже вломились в контору и обнаружили выломанную из пола доску. Они пойдут за ней по кровавому следу, мимо станков, мимо колеса. В любую минуту они могут оказаться здесь.

Савин наскребла грязи с пляжа, вымазала ею свой щетинистый скальп, свое лицо. Сгорбилась, подражая той старухе-нищенке, прошлась, подволакивая один грязный сапог. Хромоту ей почти не пришлось имитировать – она где-то подвернула щиколотку, и та уже начинала пульсировать болью. Болело все. Она обернула вокруг себя вонючую куртку, прижала к себе, засунув клинок поглубже внутрь, и похромала прочь, оставив на гальке изорванное, безнадежно испорченное белье тончайшего гуркского полотна стоимостью в две сотни марок.

Она перебралась через низкую стену, спрыгнула в проулок позади здания фабрики. Это был тот самый проулок, где она видела вооруженных людей. Что-то щекотнуло ей шею… о боже, серьги! Те самые, яркие, которые выбрала для нее Лизбит. Савин сорвала их с себя и уже собралась выбросить, когда сообразила, сколько они могут стоить. Она запихнула их в разорванную подкладку своего корсета.

Грохот машин прекратился. Остались только более слабые и отдаленные шумы: металлические удары, треск рвущейся ткани, звон бьющегося стекла. Ну, в конце концов, они же ломатели. Пускай разносят хоть весь город, ей наплевать, только бы ее саму оставили целой и невредимой.

Она доползла до конца стены, заглянула за угол, где находились ворота фабрики.

Экипаж был на месте и выглядел точно так же, как когда она садилась в него утром. Возчик сидел, уткнувшись подбородком в шарф, одна из лошадей фыркала и вскидывала голову, тихо позвякивая упряжью. Улица была пуста, все казалось удивительно спокойным и нормальным.

Всхлипнув от облегчения, Савин заковыляла по направлению к карете.





Маленькие люди




Лизбит практиковалась в том, чтобы сидеть прямо. Она не могла понять, как леди Савин удается добиться того, что ее шея так выглядит. Не может же быть, что у нее там больше костей, чем у всех остальных! Однако Лизбит наблюдала за ней в любой свободный момент, и кажется, все же догадалась, в чем дело. Надо отвести лопатки назад, так, чтобы они почти соприкасались, а потом не то чтобы поднять подбородок, а скорее как бы потянуть вверх всю область горла…

Она снова ссутулилась и покрутила плечами. Черт побери, ну и тяжелая же это работа! Открыла крышку часов и какое-то время смотрела, соображая, сколько сейчас времени, потом снова защелкнула. Какой приятный звук! Леди Савин задерживалась, но она, конечно же, подождет – ведь для этого и нужны компаньонки. Если понадобится, она будет ждать, пока не погаснет солнце. Вот какая она преданная служанка! Гораздо лучше, чем эта смуглая сука Зури, которая только и делает, что смотрит свысока и дает порядочным людям распоряжения, словно она лучше, чем они. Во всяком случае, она ничем не лучше Лизбит, и Лизбит это докажет! Ей наконец выпала возможность, и она не собирается ее упускать. Лизбит разгладила тончайшую кружевную манжету надетого на ней тончайшего нового платья, любовно похлопала часы, висевшие на великолепной цепочке у нее на шее, прямо над сердцем. Лизбит Бич, компаньонка. Это даже звучало правильно. Она это заслужила. Гораздо больше, чем эта чертова Зури. Что это за имя вообще? Такое имя можно дать кукле.

Просто эта чертова смуглая сука убедила всех, что она самая умная. А теперь она еще и собирается притащить сюда своих братьев! А леди Савин только и сказала, что: «Давай, привози их! Пускай живут здесь, вместе с приличными людьми!» Лизбит ушам своим не поверила. Словно в Срединных землях мало этого сброда! Она хотела быть доброй, вообще она щедрый человек. У нее большое сердце, спроси кого угодно. Она всегда делится с нищими, если есть чем. Но должен же быть и какой-то предел! В Союзе хватает своих проблем; кому нужно, чтобы толпа этих смуглых ублюдков притаскивала еще свои? В Адуе от них нынче не продохнуть. В городе появились такие места, куда приличному человеку и зайти-то боязно.

Она вытащила маленькое зеркальце, чтобы посмотреть на свое лицо. Эта треклятая жара для пудры просто смерть! Цокая языком по поводу цвета своих щек, Лизбит мельком взглянула в окошко и увидела какого-то нищего – он хромал по улице, направляясь прямиком к карете. Вонючий попрошайка в грязной куртке без одного рукава – из дыры высовывалась тощая голая рука. Лизбит показалось даже, что это женщина! Она скривила губы от отвращения. Нищенка была невероятно грязной, короткую щетину на ее голове покрывала корка крови, дерьма и бог знает чего еще. Судя по виду, она могла быть заразной. Последнее, что было нужно Лизбит, когда вернется леди Савин – это какая-то больная побродяжка с протянутой рукой!

Резко опустив окно, она гаркнула:

– А ну-ка, убирайся отсюда к чертям, живо!

Красные глаза нищенки скользнули куда-то вбок, она по широкой дуге обогнула экипаж и захромала дальше, согнувшись чуть не до самой земли.

Моментом позже дверь с другой стороны кареты загрохотала и рывком распахнулась. Внутрь, пригнув голову, полез какой-то человек. Здоровенный мужик в поношенной рабочей спецовке, с большим пятном сажи, размазанным с одной стороны лица. Какая наглость, вот так взять и вломиться в экипаж леди Савин!

– Пошел вон! – свирепо рявкнула Лизбит.

Однако он не пошел вон. За его спиной уже толпились другие, их ухмыляющиеся лица заглядывали в окна, грязные руки тянулись к ней.

– На помощь! – завопила Лизбит, прижимаясь ко второй дверце. – Помогите!

Она яростно лягнула чумазого и довольно удачно попала ему в челюсть, но один из других ухватил ее за лодыжку, и они выволокли ее, вопящую во все горло, из кареты прямо в канаву. Она не успела и глазом моргнуть, как оказалась в море цепких рук, тяжелых ботинок и разъяренных лиц.

– Где она?

– Дочка Калеки?