Немного ненависти

– Это кажется… несколько избыточным. – Даже для дочери самого ненавидимого человека в Союзе.

– Мне показалось, что их присутствие лишь усугубит напряжение. Видите ли, для обеспечения прибыльности фабрики потребовалось введение определенных… мер. Увеличение рабочего дня, укороченные перерывы. Сокращение бюджета, выделенного на продовольствие и жилье. Введение наказаний за разговоры и свист.

– Весьма разумная экономия, – одобрительно кивнула Савин.

– Однако кое-кто из более старых работников объединились, чтобы противостоять этим мерам, и их пришлось уволить. В какой-то момент мы были вынуждены прибегнуть к насилию. Возникла необходимость в запрете на любую организованную деятельность среди рабочих – впрочем, нам облегчили задачу изданные королем новые законы против собраний.

Фактически, эти новые законы разработал отец Савин, и она лично приложила руку к составлению черновиков.

– Кроме того, новые методы, введенные в нашем третьем корпусе, встретили… – Валлимир хмуро взглянул на самое новое из трех зданий, более длинное, приземистое и с еще более узкими окнами в уже покрывшихся копотью стенах, – …весьма враждебное отношение.

– Я часто обнаруживаю, что чем эффективнее метод, тем больше враждебности он вызывает. Возможно, нам стоит начать нашу экскурсию оттуда?

Валлимир поморщился.

– Не уверен, что условия внутри будут для вас… достаточно комфортными. Там чрезвычайно шумно. И слишком тепло. Совершенно неподоходящее место для дамы вашего положения.

– Ой, да бросьте, полковник! – отозвалась Савин, уже направляясь к корпусу. – С материнской стороны мои предки – самые обычные простолюдины, крепкие и выносливые.

– Мне это известно. Я был знаком с вашим дядей.

– С лорд-маршалом Вестом?

Ее дядя умер еще до ее рождения, но мать порой упоминала о нем. Если можно брать в расчет сентиментальные банальности, какие обычно говорят о давно усопших родственниках.

– Собственно, однажды он даже вызвал меня на дуэль.

– Да неужели? – Этот искренний проблеск воспоминаний пробудил в ней интерес. – Из-за чего?

– Необдуманные слова, о которых я впоследствии часто сожалел. Вы в некотором роде напоминаете мне его. Это был очень увлеченный человек. Очень целеустремленный. – Валлимир бросил на нее взгляд, извлекая ключ и отпирая дверь. – И порой он мог быть очень грозным.

Он распахнул дверь, и гул механизмов превратился в оглушительный рев.

Все пространство внутри содрогалось от непрекращающейся ярости машин. Хлопанье ремней, лязг шестеренок, грохот челноков, визг металла под жестоким давлением. Пол цеха был сильно заглублен в землю, так что они стояли на чем-то наподобие балкона. Савин подошла к ограждению, сдвинув брови, взглянула вниз на рабочих – и остановилась, гадая, не обмануто ли ее зрение расстоянием.

Нет, все так и есть.

– Там дети, – проговорила она, не позволяя эмоциям прокрасться в свой голос.

Сотни детей, тощих и грязных, стояли длинными рядами возле ткацких станков, сновали между машинами, катали бобины пряжи величиной в собственный рост, сгибались пополам под рулонами готовой ткани.

– Один товар в Вальбеке всегда в избытке, – прокричал Валлимир ей в ухо, – это сироты и брошенные дети! Попрошайки, лишний груз для государства! Здесь мы предоставляем им возможность заняться полезным делом.

Он мрачно усмехнулся:

– Добро пожаловать в будущее!

В одном углу корпуса располагались длинные ряды полок, по пять или шесть в высоту, снабженные переносными лестницами, но устланные лишь тряпьем. На глазах Савин с одной из них слезла девочка со спутанными волосами. Так, значит, это их постели! Они жили в этом месте. Запах был тошнотворным, жара подавляющей, шум оглушительным, а сочетание всего этого – поистине адским.

Савин попыталась заговорить, но закашлялась. Даже здесь наверху, на балконе, воздух был густо насыщен пылью, в столбах света из узких окошек роились пылинки.

– Полагаю, жалованье у них минимальное?

Валлимир как-то странно покривился.

– В этом вся прелесть идеи. Помимо выплаты в дом призрения, который их предоставил, и минимальных трат на пищу и одежду, они не получают никакого жалованья. По существу, они… приобретаются нами в пользование.

– Приобретаются. В пользование. – Савин по-прежнему говорила совершенно бесстрастно. – Как и любая другая деталь механизма.

Она взглянула вниз, на свою новую портупею, доставленную ей на днях. Как она тогда радовалась! Настоящий шедевр. Сипанийская кожа, серебряные вставки, инкрустированные драгоценными камнями и изображающие сцены из «Падения магов». Сколько детей она могла бы купить на эти деньги? Сколько детей она купила на эти деньги?

– Сперва мы нанимали опытных ткачей, прежде работавших вручную, но на практике необходимость в них оказалась невелика. Дети обучаются обслуживать машины едва ли не быстрее, а хлопот с ними в десять раз меньше. – Валлимир повел рукой, указывая на жужжащие машины, на кишащие вокруг них маленькие фигурки. Впрочем, это казалось скорее жестом судьи, указующего на преступление, нежели зазывалы, приглашающего на спектакль. – Учитывая более современную технику, плюс сниженную стоимость труда и размещения рабочих, этот корпус приносит больше прибыли, чем два других, вместе взятых. И его гораздо легче контролировать.

Валлимир кивнул в сторону массивного бригадира, расхаживавшего по цеху. Савин увидела, что за спиной тот держал палку. Или было бы правильнее назвать это хлыстом?

– И как долго они работают? – прохрипела она сквозь ладонь, непроизвольно прижатую ко рту.

– Смены по четырнадцать часов. Дольше оказалось непроизводительным.

Савин всегда гордилась своей выносливостью, однако нескольких минут, проведенных здесь, оказалось достаточно, чтобы у нее закружилась голова и она схватилась за ограждение. Четырнадцать часов тяжелого труда в этой пыли и шуме, день за днем! К тому же тут было жарко, как в печи Делателя, – любимое выражение ее отца. Она уже чувствовала, как пот щекочет кожу головы под париком.

– Почему здесь так жарко?


– Немного прохладнее, и пряжа начинает слипаться, машину может заесть.

Она сомневалась, что где-либо прежде в пределах одного места сознательно порождалось столько человеческих страданий.

– В том, что касается бизнеса, единственная правда – это прибыль, – произнесла Савин, кладя руку на плечо Валлимира. – А убыток – единственное преступление.

– Разумеется.

Что-то подсказывало Савин, что у них обоих были свои сомнения. Но она могла свалить все на него, этого бескровного ублюдка, а он обвинить во всем ее, эту суку с кремнем вместо сердца, и без сомнения, их прибыли послужат смазкой для любых скрипящих сочленений в их совести. В конце концов, если они не добьются эффективной работы своих предприятий, всегда найдется какой-нибудь другой фабрикант с более крепким пищеварением, ожесточенным неудачами. Станут ли их рабочие плакать по ним, если их вышвырнут из бизнеса? Или тут же бросятся к другому нанимателю, на которого смогут изливать свои мелочные жалобы?

– Хорошая работа! – прокричала она в ухо Валлимиру, хотя ее голос звучал несколько сдавленно. Из-за жары, разумеется. А также шума. И пыли. – Я просила вас сделать фабрику прибыльной, и вы это сделали, невзирая на чувства!

– Чувства для фабриканта еще более опасны, чем для солдата.

Где-то готовили еду, и до Савин долетела струйка запаха. Что-то похожее они давали собакам в поместье ее матери. Она прижала руку ко все еще ноющему животу, но почти не ощутила его под костями корсета. Ей вспомнилась ее фабрика по производству пуговиц и пряжек в Хольстгорме, где маленькие пальцы лучше годились для мелкой работы. Неужели и там такие же условия? Или еще хуже? Савин облизнула губы, сглотнула кислую слюну.

– Тем не менее, я бы рекомендовала вам рассмотреть возможности улучшить им условия. Может быть, соорудить во дворе отдельные жилища? Чтобы они спали в чистом месте. И еду получше.

Валлимир поднял одну бровь.

– Роскошь – это расточительство, – пояснила Савин, – но тяжелые условия могут снизить производительность. По моему опыту, здесь необходимо найти баланс. В конце концов, с лучшими условиями у вас, возможно, получится удлинить смены.

– Интересное предложение, леди Савин.

Валлимир медленно покивал, двигая челюстями и глядя вниз на детей. От этого зрелища сжалось бы не одно сердце – но сердцам нечего делать в бизнесе. По крайней мере, сердцам, которые легко сжимаются.

Савин раздвинула губы в улыбке:

– Ну что, может, теперь я наконец взгляну на ваши книги?

Середину первого, и самого большого, корпуса занимала огромная станина, посередине которой вращался вал, приводящий энергию от реки посредством нагромождения шестеренок, рычагов, кривошипов и ремней, способных свести с ума любого механика, к двум рядам больших ткацких станков, выстроенных вдоль цеха. С гигантских бобин тянулась паутина сматываемых нитей; со скрежещущих катков сползала ткань различных расцветок и узоров. Вокруг станков хлопотали люди, мокрые от пота, черные от смазки, со сжатыми губами и жесткими взглядами. Если работники третьего корпуса были способны разбить ей сердце, работники первого, похоже, предпочли бы скорее размозжить ей череп.

Савин не ожидала встретить у рабочих теплые чувства к себе. В конце концов, она создала себе репутацию, выставляя напоказ собственное богатство, а такие вещи не пользуются успехом у бедноты. Однако в том, как эти люди смотрели на нее, было что-то особенное. Холодная, спокойная сосредоточенность их ярости беспокоила сильнее, чем любые гневные вспышки. Она уже не считала свою охрану избыточной, наоборот, ей начинало казаться, что охранников могло бы быть и побольше.

Она мягко тронула Лизбит за локоть.

– Тебе не будет сложно выйти наружу и распорядиться, чтобы экипаж подогнали к воротам?

От жары щеки горничной раскраснелись, на них проступили неровные пятна.

– Но разве нам стоит сейчас уезжать, миледи? – пробормотала она, бросая озабоченные взгляды на рабочих.

– Лучше не показывать свою слабость. Ни нашим работникам, ни партнерам, – отозвалась Савин с прежней обходительной улыбкой. Дама со вкусом всегда должна улыбаться.

Она была не из тех, кого может обескуражить чужая ненависть – ни со стороны рабочих, ни со стороны соперников, ни со стороны всех, кого она запугивала, подкупала или шантажировала, чтобы добиться своего. Ведь лишь когда тебя по-настоящему ненавидят, ты можешь знать наверняка, что победила. Поэтому она встретила их бурлящую неприязнь с выражением непринужденного превосходства, проходя мимо них с развернутыми плечами и высоко поднятым подбородком. Если ей суждено быть заклейменной как злодейке, пусть будет так. Вообще-то именно среди злодеев обычно встречаются самые интересные типажи.

Контора Валлимира располагалась в самом конце цеха – нечто наподобие коробки, водруженной на раму, под которой были беспорядочно составлены бочонки и ящики. Снаружи имелся балкончик, откуда владелец мог наблюдать сверху за рабочими, взирая на них, словно король на своих подданных. Или императрица – на своих рабов.

Полковник чопорно поклонился, приглашая ее подняться:

– Прошу вас. Не торопитесь, изучите все как следует. – Он повернулся и нахмурился, бросив взгляд на десятки угрюмых рабочих. – Впрочем, может быть, сильно задерживаться тоже не стоит.

Дверь закрывалась на два замка и крепкий засов; она была настолько массивной, что Савин лишь с некоторым усилием смогла закрыть ее за собой. Она тут же рванула крючок, застегивавший воротник ее жакета, пытаясь взмахами ладони слегка освежить потную шею, но атмосфера в конторе была не намного менее удушающей, чем в цеху, а выматывающий нервы грохот механизмов почти настолько же угнетал.

Под ее ногой простонала плохо пригнанная доска, когда она шагнула по направлению к столу Валлимира с наваленными на нем стопками гроссбухов. Савин терпеть не могла халтурно сделанные вещи, тем более на предприятии, которое она частично оплачивала, однако в данный момент у нее были заботы посерьезнее. Она проскользнула мимо стола к окну, потирая одной рукой горло, где от растущего беспокойства ощущалась почти болезненная сдавленность.

Улица снаружи была безлюдна. Ну разумеется, ведь все на работе, а что, кроме работы, могло привести людей в этот проулок с шипастыми стенами и запертыми воротами, возвышающимися корпусами и грохочущими механизмами? И тем не менее в этом спокойствии было что-то неправильное. Какая-то тяжесть в воздухе, словно затишье перед бурей. Савин посмотрела вдоль пустого переулка, хмурясь и кусая губу, думая о том, удастся ли ей убраться отсюда, пока…

Из-за кирпичного угла соседней фабрики выскользнул человек. За ним последовали другие – группа человек в двадцать или больше. Рабочие в бесцветной одежде, точно такие же, каких Савин могла видеть в Хольстгорме, в Адуе, в любом другом городе Союза. Точно такие же, как те, что работали внизу, за единственным исключением: они двигались украдкой, словно составляли единое животное, имевшее одну цель.

Затем она уловила блеск стали и со странной дрожью поняла, что все они были вооружены. Одни держали возле ног палки, другие несли тяжелый инструмент. У вожака совершенно явственно виделся старый меч. Он постучал в ворота в стене; те открылись, словно по предварительной договоренности, и люди поспешили вовнутрь.

Савин резко повернулась: из цеха позади нее донесся крик, за ним другие, еще громче. Поднявшийся шум перекрывал даже рев механизмов. Она прокралась к двери, неуверенно положила руку на засов, одновременно и желая, и боясь отпирать.

– Назад! – услышала она вопль Валлимира, все же приоткрыв дверь. – Назад, черт бы вас драл!

Рабочие побросали свою работу и столпились в этом конце цеха – плотная масса мужчин, обративших к ней искаженные гневом лица, сжимающих в кулаках инструменты, железные прутья и камни. У Савин распахнулся рот.

Валлимировы охранники сдерживали толпу, выстроившись у подножия лестницы отчаянным полумесяцем, но на каждого из них приходилось двадцать человек рабочих. Савин в ужасе окинула взглядом это отвратительное сборище. Эту… шайку.

Валлимир стоял на балконе лицом к ним, с побагровевшей от напряжения шеей, и орал:

– Всем сдать назад! Сейчас же!

Человек в покрытом пятнами рабочем жилете, с руками, похожими на старые веревки, указал на Валлимира дубинкой и завопил: