Несущий огонь

– Пусть черви пожрут их потроха, о Господи! – визжал он. – А опарыши поселятся в их мочевых пузырях! Они отвратительны в глазах твоих, о Господи, так раздави их своей мощью! Пошли светлых ангелов твоих в отмщение за нас! Сгнои плоть недостойных и сокруши их кости! Будь милосерд, Господь! Будь милосерд!

Я направился к нему, галька хрустела под моими сапогами. Никто из людей епископа не попытался меня остановить.

– Испепели их неугасимым огнем, Боже! Утопи в вонючих испражнениях дьявола! – Обращенные к небу глаза Иеремии были плотно зажмурены. – Пусть Сатана наблюет им в глотки и скормит их мерзкую плоть псам своим, Господи! Накажи их, Боже! Покарай! Молю Тебя о том во имя Отца, и Сына Его, и…

– …и еще одного, – закончил я за него, стукнув плашмя клинком Вздоха Змея по его плечу. – Здорово, Иеремия.

Он открыл свои голубые глаза, посмотрел на меня, помедлил с удар сердца, затем предъявил мне улыбку чистую, как у младенца.

– Здравствуй, господин. Как любезно с твоей стороны навестить меня.

– У меня к тебе разговор.

– Как замечательно! – расцвел он. – Я люблю слова! Люблю! А ты, господин, любишь слова?

– Ага, – сказал я и коснулся лезвием меча его впалой щеки. – И мое любимое слово – «банахогг».

Это означает «смертельный удар», и я усилил его звучание, уткнув епископу в лицо Вздох Змея.

– Это замечательное норманнское слово, господин, – пылко заявил Иеремия. – Самое замечательное слово. Но из всех норманнских слов мне больше всего нравится «тилскипан». Как думаешь, мы можем прийти к тилскипан?

– Ради этого я и прибыл, – сообщил я ему. – Чтобы прийти к соглашению с тобой. А теперь поднимайся.

Нам предстояли переговоры.



– Нет, господин! Нет! Нет! – рыдал Иеремия. Слезы катились из этих удивительно голубых глаз, сбегали по глубоким морщинам и исчезали в короткой бороде. – Нет, прошу тебя! Нет!

Последнее «нет!» было стоном отчаяния. Он стоял на коленях, сцепив в мольбе руки, и смотрел на меня, судорожно вздыхая.

В ночной церкви ярко вспыхнуло пламя. Языки его взметнулись, поплясали с минуту, затем опали.

– Что это, по твоим словам, было? – спросил я.

– Ложка Иакова, господин.

– Теперь она превратилась в пепел, – радостно заявил я.

– Иаков размешивал этой ложкой похлебку для Исава, – сообщил Иеремия между вздохами.

Ложка, грубо вырезанная из древесины бука, превратилась в белый пепел в очаге с каменным углем – тот освещал и обогревал собор Иеремии. Еще немного света давали свечи в алтаре, но за окнами царила непроглядная, темная ночь. Здание, которое он настойчиво именовал собором, было каменным храмом, построенным давным-давно, задолго до моего деда, и некогда являлось важным для христиан местом. Но потом пришли даны. Монахов перебили, церковь и монастырь стояли в руинах до тех пор, пока тут не поселился Иеремия. Тогда он еще звался Дагфинром и был дружинником у Рагнара Младшего. Но однажды утром дан пришел голым в большой зал в Дунхолме и заявил, что отныне он сын христианского Бога и принимает имя Иеремия. Он потребовал, чтобы язычник Рагнар поклонялся ему. Брида, женщина Рагнара и ненавистница христиан, желала предать Дагфинра смерти, но Рагнар, приняв во внимание долгую его службу, сжалился над безумцем и отправил его с семьей на развалины монастыря, наверняка полагая, что этот чокнутый дурак долго не протянет. Но Дагфинр выжил. Безземельные, изгои, не имеющие хозяина воины, начали стекаться к нему и клясться в верности, и так он превратился в правителя Гируума и окрестных земель. Ходила молва, что вскоре по прибытии на руины Иеремия собрался выкопать колодец, но вместо воды обнаружил серебряный клад, спрятанный монахами Гируума. Не знаю, правда это или нет, но ему хватило денег, чтобы прикупить «Гудс Модер» и обзавестись флотилией шаланд, которые добывали близ устья реки сельдь, треску, лосося, щуку и мерланга. Рыбу коптили или засаливали и продавали по побережью. Брида, ставшая на деле правительницей Нортумбрии после смерти Рагнара, Иеремию не трогала. Либо распознала в нем эхо собственного безумия, либо, что более вероятно, забавлялась возмущением настоящих христиан и дурацкими выходками Иеремии.

Старинная церковь, с кое-как отремонтированной кровлей из соломы, была набита деревянными ящичками, в каждом из которых хранилось какое-нибудь из сокровищ Иеремии. К этому времени я успел сжечь ложку Иакова, прядь волос из бороды Елисея, соломинку из яслей младенца Иисуса, фиговый листок, которым Ева прикрывала левую сиську, и раздвоенную палку – при помощи нее святой Патрик изловил последнюю в Ирландии змею.

– А это что? – осведомился я, вскрывая очередной ящик.

– Нет, господин, только не это! Все что угодно, только не его!

Я заглянул внутрь и увидел сморщенное свиное ухо.

– Что это? – повторил я вопрос.

– Ухо слуги первосвященника, – пробормотал Иеремия сквозь рыдания. – Святой Петр отсек его в Гефсиманском саду.

– Да это свиное ухо, болван!

– Нет! Это ухо, исцеленное Господом нашим! Христос касался его! Он приставил его назад к голове слуги!

– И как тогда оно оказалось здесь, в этом ящике?

– Да снова отвалилось, господин.

Я поднес высушенное ухо к пылающей жаровне:

– Иеремия, ты соврал мне.

– Нет! – взвыл он.

– Ты лгал мне, – продолжил я. – Лгал раз за разом. Я видел тебя в Дамноке.

Рыдания прервались, по лицу Иеремии пробежала лукавая усмешка. Имелась у него способность к мгновенным перепадам настроения, – возможно, то было следствие его безумия?


– Господин, я так и знал, что это ты, – сказал он тоном хитреца.

– Но ничем этого не выдал.

– Я увидел твое лицо и в первый момент не был уверен. Поэтому я помолился, а Богу потребовалось время на ответ, и немного погодя он дал мне его. А когда я передал слова Бога лорду Этельхельму, тот счел меня чокнутым.

– И все-таки послал людей искать меня, – напомнил я.

– Вот как? – изображая удивление, воскликнул Иеремия.

– Это ты убедил его, что я был там! – Я разозлился. – Ты предал меня – своего господина!

– Я молился, чтобы Господь защитил тебя.

– Лживый ты опарыш!

– Господь – Отец мой. Он внемлет мне. Я молился!

– Мне следовало бы перерезать тебе глотку, – заявил я, и он заскулил. – Ты сообщил Этельхельму о своих подозрениях, чтобы услужить ему, так?

– Господин, ты ведь язычник! Я полагал, что исполняю волю Отца своего.

– Предавая меня.

– Да, – прошептал Иеремия. Потом нахмурился. – Ты язычник, господин. Я просто исполнял волю моего Отца.

– А на следующий день я видел «Гудс Модер» вместе с кораблями Эйнара. Так на чьей же ты стороне?

– Повторяю, я делаю работу, угодную Богу, – творю мир! Блаженны миротворцы, ибо их назовут детьми Божьими! Это мне архиепископ сказал. Сам архиепископ! Это слова Хротверда! Нет!

Последнее слово вырвалось отчаянным криком, когда я уронил высушенное ухо в пламя жаровни. Огонь вспыхнул, запахло паленым, и Иеремия снова всхлипнул:

– Архиепископ сказал, что я должен творить мир!

– Просто убей этого ублюдка, – прорычал из тени Финан.

– Нет! – Иеремия отполз к алтарю. – Нет! Нет! Нет!

– Лорд Этельхельм, привечавший тебя в Дамноке, в союзе с моим двоюродным братом, – напомнил я. – А ярл Эйнар, встретивший тебя и твой корабль по пути на север из Дамнока, служит в данный момент Константину. Оба считают, что ты на их стороне.

– Блаженны миротворцы, – пробормотал Иеремия.

– У меня мало времени, – продолжил я. – Всего лишь одна эта ночь. Но ее вполне достаточно, чтобы спалить все, что тут есть.

– Нет, господин!

– Позволь мне потолковать с ним, – попросил Финан.

Иеремия покосился на Финана и вздрогнул:

– Господин, мне этот человек не нравится.

– Он христианин, – возразил я. – Ты обязан его любить.

– Благослови тебя Бог, сын мой. – Иеремия осенил Финана крестом. – Но он все равно мне не нравится. Жуткий человек.

– Жуткий, – согласился я. – Но, быть может, ему удастся добиться от тебя правды?

– Я же сказал! Блаженны миротворцы!

Я помедлил, глядя на него. Вдруг он и в самом деле чокнутый? Часть времени он пребывает в совершенно здравом рассудке, а потом внезапно его разум переносится в некий отдаленный чертог, где существуют только он сам и его Бог. Расстройство, выказанное им, когда я сжигал его игрушки, было вполне искренним, как и страх, и все-таки он продолжал упорно врать. Финану не терпелось выбить из него правду, но я подозревал, что Иеремия даже обрадуется этому своего рода мученичеству. Да и выбивая из человека правду, ты никогда не можешь быть уверен в ней, потому как перепуганная жертва говорит то, что желает ее мучитель. Мне хотелось узнать правду, но чего, внезапно пришла мысль, хочет Иеремия? И почему он упомянул про архиепископа? Вспомнилось, что он ездил в Эофервик и разговаривал с Хротвердом, новым владыкой. Не может ли быть зерна истины в этих диких воплях о мире?

Я подошел к безумцу, тот инстинктивно отпрянул и стал хватать ртом воздух.

– Я не хочу… – начал он, но не смог договорить, разрыдавшись.

– Не хочешь чего? – спросил я.

– Говорить тебе! – яростно заявил Иеремия. – Ты не миротворец! Ты язычник! Ты Утредэрв! – Это означало Утред Проклятый, прозвище, данное мне христианами. – Ты поклоняешься идолам и изображениям медным! Ты оскорбляешь отца моего небесного! Я скорее умру, чем расскажу тебе! – Он зажмурил глаза и обратил лицо к кровле, где курился среди стропил дым жаровни. – Прими меня, о Господи! – возопил Иеремия. – Прими страждущего раба твоего в свои любящие руки. Прими! Прими! Прими!

Я присел на корточки рядом, наклонился и прошептал ему на ухо:

– Ты справился.

Он резко прекратил молиться, открыл глаза и посмотрел на меня. На миг он показался даже более испуганным, чем когда я жестко говорил с ним.