Невеста для Хана. Книга 1

И этого он никогда ей не простит. Маленькой, белокожей сучке, которая как нельзя кстати оказалась у него в доме. В виде еще одного экзотического развлечения. Он любил развлекаться. Любил делать это на широкую ногу. Феерические эротические шоу с лесбиянками, групповой секс, дикие и грязные оргии. Травка в кальяне, самый дорогой в мире алкоголь, гонки и ринг. После боя трахать сразу двух сучек или смотреть как они трахают друг друга, а потом обе отсасывают у него причмокивая и давясь. Он перепробовал все, любую грязь, любую дикость. Привык потакать любому своему желанию. Если не он себя будет баловать, то кто? Сама Смерть преподносит ему подарки в виде не мереного количества бабла, постоянных побед и раздвигает перед ним ноги… обычные девки готовы лизать ему пятки лишь бы один раз засветиться перед камерой с самим Дугур-Намаевым.

Но всегда хочется большего. Всегда хочется нового, особенного, не испробаванного. Именно это ощущение появилось при взгляде на огромные глаза девчонки. Очень чистые, светлые, красивые, как у дорогой куклы в витрине магазина. Она напоминала ему лебедя. Белого, стройного, с длинной шеей и грациозным телом. Несмотря на то, что Хан понимал, что девчонка продажная ему все равно казалось, что в ней чисто. Что он впервые вбивает свой член в чистоту и не пачкает его после других, что в ней не было чьей-то спермы, языка, пальцев. Пломбу снял он сам. И это заводило. Сильно. Так заводило, что ему хотелось послать все на хер и трахать ее двадцать четыре на семь.

Нет, он не был героем-любовником и не причислял себя к таковым. Последнее, что волновало Хана — это как к нему относится та или иная «дырка» за которую он заплатил. Они могли выть и кончать, могли просто подставлять ему свои отверстия. Он не делал ничего для их удовольствия потому что считал, что это ОНИ здесь для ЕГО удовольствия. А чьи-то радости волнуют в этой жизни меньше всего. Единственная женщина за чью улыбку он мог умереть была его мать. Она же была единственным человеком, который его любил. С тех пор Хан не знал и понимал значения этого слова. Пока не появилась Кайя…

Его одинаково возбуждал как женский оргазм, к которому он не прикладывал никаких усилий, так и скукоженные от боли лица, потому что его член редко куда вмещался без треска. Ему было тесно почти всегда и везде, а им… ему было насрать каково им. Это все равно что думать насколько бифштексу нравится, когда его пожирают.

С русской блондинкой каждый раз выходило иначе. Он сдерживался. Смотрел на ее наполненные слезами глаза, на дрожащие нежные губы и сдерживался. Ему не хотелось сломать ее раньше, чем она надоест. Не хотелось порвать или причинить адскую боль. Но ему невыносимо ХОТЕЛОСЬ. Словно вся похоть этого гнилого мира сконцентрировалась между ног этой голубоглазой малышки. Входил в узкую дырочку и матерился, грыз щеку, чтобы не заорать от заоблачного кайфа, смотрел на тоненькую талию, выпирающие позвонки, лопатки, округлую маленькую задницу и хотелось погладить, провести пальцами, приласкать. Впервые ему вообще чего-то хотелось, кроме как совершать фрикции. Она вызывала эти непонятные и чуждые зверю ощущения. И ее грудь небольшая, упругая с мелкими сосками, от вида которых он был готов по звериному шипеть. Когда входил в нее в ванной, пристраиваясь сзади, раздвигая коралловую плоть своим ноющим от похоти членом невольно любовался кукольностью и нежностью даже там, от вида как его узловатый член втискивается в эту узкость он готов был тут же спустить и залить всю ее спермой. Никогда раньше не присматривался к их плоти. А здесь возбудился до оргазмических спазмов.

Думал вытрахает эту блондинку и надоест. Как обычно. Сразу и с первого раза. Пресыщение до тошноты и коленом под зад. Не надоело. И во второй раз было фееричнее, чем в первый. Появилось ощущение, что он хочет возвращаться домой и всегда иметь возможность поставить русскую на колени и долбиться в ее белую плоть, очищаться внутри самому и пачкать ее… Да. Она его птица. Белая лебедь. Руки-крылья. Сломать в локтях, чтоб не улетела и клевать коршуном ее грудь, ее отверстия, погружать в них пальцы и член. Играться с ней. Трогать. Раздевать, одевать, кормить.

Еще до того, как дед позвал его к себе Хан решил, что никаких тридцати дней не будет, а слизняк Паша слишком долго коптит это небо.

Ему пора в ад в покрытый копотью котелок, где черти будут шпарить кочергой его раздолбаный зад. Заодно пусть прихватит с собой и одну из шалав, которая сыграет для публики новоиспеченную жену Звезды. Ангаахай будет только его. Хана. Новые документы, новая жизнь. В ней нет никого кроме Тамерлана. Он ее хозяин. А теперь милостью деда, гореть ему в аду, и муж. Пожалуй, выгоднее сделки не придумать. Потом, когда надоест, стать вдовцом проще простого.

Увеличил звук на приемнике: «Ужасная смерть… жуткая потеря и катастрофа. Разбился самолет с молодоженами. Павел Звезда и его юная жена Верочка погибли. А ведь всего лишь несколько дней назад мы радовались выбору… радовались счастью нашего любимого…»

Вырубил на хер лицемерное соплепускание и включил на всю громкость Менсона, газ до упора. Бросил машину возле ворот и ловко, как пантера перелез через ограждение, приземлился на ноги.

Прислушался к тишине и стрекотанию кузнечиков. Шорох в стороне, и он представил себе, как девчонка бежит босиком по узким коридорам его любимого лабиринта, который с высоты птичьего полета выглядел, как цветок. Еще одно творение Тамерлана. Лабиринт красной розы. Созданный в честь матери. Такой же жуткий и сложный, как и ее жизнь.

Тигрица бежала за девчонкой, преследовала, загоняла жертву. Хан увидел, как мелькнула сбоку огромная тень, сжал в ладони кинжал и стиснул челюсти. Кайя заманивает добычу в тупик. Она наигралась. Теперь можно устроить пиршество. И если он не успеет от маленького лебедя останутся одни перья. Он бежал по следам Кайи, что есть мочи, бежал так быстро как не бегал с времен изнуряющих тренировок. И в этот момент не знал точно, что именно им движет желание насолить деду или вид окровавленных перьев, валяющихся на зеленом газоне. Он сам себе не хотел признаваться, что с лебедем расставаться не хочет… Не сейчас.

Выскочил на участок перед ограждением и увидел, как Кайя склонила голову перед прыжком. У него будет ровно секунда на то чтобы вонзить кинжал ей в артерию. Убить одним ударом и … разорвать тишину собственным воем.

— Псс, — кошка обернулась. Глаза горят фосфором, пасть вот-вот раскроется в оскале перед броском. Выпрямился во весь рост и отрицательно качнул головой, не отпуская взгляд зверя.

— Нет, Кайя.

Позади нее девчонка. Бледная, как смерть. С изодранными в кровь коленками. Взгляд застыл. Смотрит перед собой и ничего не видит. Глупая… такая глупая невинность. Таких сейчас нет. То ли грандиозная дура то ли… то ли не повезло ей. Таких безжалостно крошат в пыль. И он бы раскрошил. Но пока что она нужна ему. Может быть потом. Когда придет время стать вдовцом.

Сдавил нож сильнее, понимая, что, если Кайя не остановится ему придется убить свою любимую девочку, разбереденную запахом крови и охотой.

— Иди к папочке, — сказал по-монгольски и поманил к себе ударом ладони по ноге. Тигрица повернула морду к девчонке, повела носом, потом снова посмотрела на хозяина. Тряхнула головой и, развернувшись спиной к насмерть перепуганной жертве, подошла к Хану. Потерлась блестящими боками о его ноги, ткнулась холодным носом в руку. Он выдохнул с облегчением.

— Домой иди. Все. Поигралась и хватит.

Потрепал по бархатной шерсти между ушами, скупо потрепал, не особо балуя, а тигрица довольно заурчала, облизала пальцы хозяина и пошла в сторону дома. В два шага преодолел расстояние между собой и девчонкой. Сдавив кулаки на секунду ошалел от желания свернуть этому глупому лебедю голову. Луна осветила красивое женское лицо, застывшее в гримасе ужаса с мольбой в глазах. Замахнулся, ударил по бледной щеке, развернулся на пятках и пошел к дому.

Навстречу ему вышла Замбага и склонила в почтении голову.

— Что?

— Сегодня плохо ела и плакала. Рисовать больше не хочет. Скучает.

— Я зайду к ней. Позже. Приготовь все к отъезду.

— Передала это вам.

Протянула лист бумаги. Хан изменился в лице на какие-то доли секунд. Забрал лист, свернул вчетверо и сунул, не глядя в карман.





Глава 11




— Нет, не надо!

Бесит. Это ее «не надо». Бесит и заводит. Они никогда не говорили ему «нет». Ни одна. У всех были притворно-счастливые лица и увлажненные лубрикантами дырки, открытые рты и вываленные языки, ждущие его член и яйца, готовые их отполировать по первому щелчку пальцев. А она плакала и просила, вызывая внутри этого мерзкого червяка, щекочущего внутренности, заставляющего сомневаться, останавливаться. Это злило. Он не привык себя останавливать, не привык медлить. Трахаться — это почти так же как есть. Хочется — бери, насыщайся. Но эти трепыхания, эти слезы. Ему хотелось, чтоб их не было. Чтоб как с другими… И в то же время именно это и отличало ее от всех других. Ведь ее тело для него не такое. Оно сладкое, оно манит, оно будоражит и чем он сам не знал. Но у него вставал от одной мысли о ее гладком лобке и расселине чуть ниже. ее плоть напоминала ему цветок с закрытыми лепестками.

— Открой рот.

Приоткрыла розовые губы очень мягкие, по-детски припухлые. Он повел по ним двумя пальцами, окунул их внутрь, касаясь маленького языка.

— Оближи мои пальцы.

Смотрит на него этим загнанным взглядом и там ненависть вперемешку со страхом. Ему когда-то нравились обе эмоции. Яркие, сочные, то, что надо. Пока не надоело. Но от чего-то сейчас они его даже раздражали. Она должна себя вести иначе. Как угодно, иначе. Она умеет. Он знал, что умеет. Видел, как они блестели эти глаза, когда на Пашу своего смотрела, жалась к нему, висела на его руке и преданно в рот заглядывала. Если б он ее разложил, то точно не ныла бы, а раздвинула ноги. И радостно отдала ему свою целку. Стонала бы с ним и кончала. С красавчиком своим гребаным.

Проводит языком между его пальцами, по фалангам, щекочет их, и Хан ощущает мощный прилив крови к паху. Яйца налились, набухли до пульсации. Головка члена мучительно упирается в штаны. Наблюдая как, девчонка старается и при этом все равно дрожит.


— Соси их. Обхвати губами и соси.

Втянула в себя, создавая вакуум и он чуть не зарычал вслух. Вся в белом. В том самом платье, в котором он увидел ее впервые, в фате и цветах, с его пальцами во рту. Смуглая рука на фоне белой кожи кажется грязной. Просунул пальцы дальше, еще дальше. К горлу. Она останавливается и злит его еще больше своими мокрыми ресницами и выражением страдания на лице.

Резко поднял за талию и усадил на обеденный стол, предварительно столкнув тарелки с праздничным ужином.

— Подними платье и сними трусы. Отметим первую брачную ночь.

— У меня… у меня там очень болит. — опустив ресницы и с румянцем на бледных щеках.

Передернул плечами, сам стянул трусики и раскидал ее ноги в стороны, поставив их пятками на стол, раскрывая ее для себя. Обожгло раскаленным железом, когда увидел аккуратные розовые складки, очень светлые и нежные. Потянул корсаж ее свадебного платья с треском вниз, так чтоб вытащить грудь. Дернулся от вида маленьких сосков. Ему всегда нравилась женская грудь, но ее небольшие и округлые полушария буквально заставляла взвиваться от похоти. Как будто нарисовали нарочно для него. Под заказ. Точно по вкусу. Снова погрузил пальцы ей в рот.

— Намочи их. Сильно. — засмотрелся на ее старания, на впадающие от усилий скулы и выпяченные губы.

Провел дорожку по груди вниз и коснулся плоти, потер, глядя в голубые глаза с дрожащими слезами на длиннющих кукольных ресницах. Обычно он никогда этого не делал. Не стремился доставить им удовольствие. Но сейчас захотелось. Захотелось увидеть, как из ее глаз исчезнет страх, захотелось чтоб там появилось иное выражение. Отыскал клитор между складками. Очень маленький, розовый, как и она вся. Потер вкруговую, вверх-вниз. Давно он так не прикасался к женщине. С тех пор как… Передернулся всем телом, отгоняя все мысли и сосредотачиваясь на плоти блондинки. Рассматривая, изучая, сканируя и возбуждаясь все сильнее.

— Не надо. — застонала, когда он раздвинул нижние губы широко в стороны, наклоняясь и с хриплым дыханием пожирая взглядом ее естество. Она красивая даже там. Похожа на розу.

— Замолчи! — рыкнул на нее и посмотрел на свои пальцы, двигающиеся по нежной коже. Ему нравилось то, что он делает, нравилось перекатывать клитор между подушечками, опускаясь вниз к узкой дырочке, раздвигая ее, погружать кончик пальца внутрь и с возвращаться к твердеющему узелку. Но влажно там не становилось, и он с трудом протискивался в горячую тесноту. Хан заставил девчонку снова облизать его пальцы и вернулся к своему занятию. Сам он никогда их на вкус не пробовал. Брезговал. Отлизывать всяким шалавам.

Она молчала, и он молчал. Трогал ее влагалище, ощупывал его, растирал, погружал в нее опять смоченный ее же слюной палец и смотрел как он исчезает внутри, крепко зажатый мышцами. Блядь, какая же она узкая, тесная, крошечная. Его член болел и ныл, дергался и разрывался от возбуждения. Поднял голову и увидел отрешенный взгляд, направленный в одну точку. Внутри что-то дернулось и затопило черной яростью.

Нет, ей не нравилось. Ничего не нравилось из того, что он делал. Чертова дрянь. Брезгует им. С самого первого дня брезгует. Ну и на хер все. Резко толкнул ее вперед, опрокинул на спину, развел ноги в стороны и с ревом вонзил в нее свой закаменевший и готовый разорваться адскими струями, член. Дернулся несколько раз и бурно кончил, мотая головой из стороны в сторону. Потом какое-то время смотрел на ее лицо, накрытое от мощных толчков вспенившейся и растрепанной белой прозрачной вуалью. Кукла… красивая, безжизненная, идеальная. Хочется одновременно и сломать, и играться. Второе перевешивает первое.

— Завтра с семьей своей познакомлю. И поедем в путешествие. Ты же хотела путешествовать с тем недоноском?

— Мне все равно.

Отвернулась, смотрит в никуда.

— А мне нет. Будем веселиться.

— Мне не весело.

— Какая мне разница каково тебе.

Слез с нее, застегнул ширинку, поправил штаны и снова сел за стол, жадно вгрызся в мясо, наблюдая, как девчонка слезла со стола, поправила платье и пошла в сторону двери.

— Сядь. Я не хочу есть один.

Так же молча вернулась и села за стол. Сидела пока он не доел. Бледная, истонченная, дрожащая. Ему вдруг показалось, что она как будто вся просвечивает и сжатая какая-то. Напряженная до предела. Неужели и правда настолько больно? Он же ее не драл, как обычно дерет своих любовниц. Давал к себе привыкнуть. И аналом с ней не занимался. Пожалел, можно сказать.

— Что? Так сильно болит?

— Какая вам разница?

Так же глядя в одну точку.

— Никакой. Я буду брать тебя даже если болит. Начни привыкать или подстраиваться.

— Как?

— Как-нибудь.

— Вы меня теперь никогда не отпустите?

Снова ее «шарманка» про отпустить. От чего-то это тоже ужасно бесило. Можно подумать ей будет лучше в ее вонючей квартирке с тараканами, старой теткой и дырами в карманах. Да, он все о ней узнал. Это труда не составило. Информации на полстраницы. Ничего интересного. Но проверить стоило перед тем как назвать своей женой. Хотя, по документам за него вышла замуж совсем другая женщина правда с ее фотографией со студенческого билета.

— Никогда. Ты ведь моя жена. Ангаахай. Теперь только смерть тебя от меня освободит.

Тонкие пальцы сжали вилку, и он усмехнулся. Она его ненавидит и скорее предпочла бы смерть. И это даже было бы интересно, если бы не было настолько безразлично. Скучно. Ненависть ему прискучила, страх прискучил, все насточертело. Ей тоже нечем его удивить. Только своим телом и красотой, которая пока что не надоедает. И… слезами. Но и они уже начинают слишком горчить.

— Зачем вам это надо?

— Меньше знаешь — дольше живешь. Выучи наизусть.

Вытер рот салфеткой, положил на стол.

— Пошли спать. Я устал.

Увидел ужас на ее лице и зло засмеялся.

— Да, я буду тебя трахать еще и еще. Утром, днем и вечером. Скоро привыкнешь. А не привыкнешь — значит не повезло. Придется терпеть.

Отодвинул стул и направился к двери. Он не видел, как девчонка медленно встала со стула и наклонилась чтобы поднять с пола клочек бумаги, который он обронил.