Жизнь как роман

Она пожала плечами.

– Захотели стать писателем, чтобы тиранить своих персонажей, потому что у вас от этого эрекция?

Я вздохнул. Если она рассчитывала меня разжалобить, то добивалась этого негодными средствами. С другой стороны, ее речи облегчали мне задачу.

– Послушайте, Флора, я буду с вами откровенен. День и ночь, семь дней в неделю, я не знаю покоя. Меня все мучают: жена, издатель, агент, налоговое ведомство, судебная система, журналисты. Да хоть бы чертов водопроводчик, которого я вызывал уже три раза, а он никак не устранит у меня дома протечку. Все те, кому хочется, чтобы я перестал есть мясо, не летал на самолетах, потушил сигарету, ограничивался одним бокалом вина, ел по пять фруктов и овощей в день. Те, кто на полном серьезе уверяет, что мне не влезть в шкуру женщины, подростка, старика, китайца, а если я пытаюсь, то лучше бы мне перечитать свои тексты, чтобы убедиться, что они никого не оскорбят. Все они так мне надоели, что…

– Хватит, я, кажется, уловила вашу мысль, – перебила меня Флора.

– Мысль сводится к тому, что я не позволю меня донимать еще и вам – героине романа, существующей только у меня в голове.

– Знаете что? Вы не зря консультируетесь у психиатра.

– Вам бы тоже не помешало найти себе такого, причем поопытнее. Ну теперь мы все друг другу сказали.

– То есть вы не вернете мне Кэрри?

– Нет, потому что не я ее у вас отнял.

– Видно, что у вас нет детей.

– Вы действительно считаете, что я начал бы писать эту историю, не будь у меня ребенка?

– Позвольте, я кое-что вам скажу, Озорски. В ваших силах стереть из компьютера этот файл, но из своей головы вы его не выкинете.

– Вы против меня бессильны.

– Хотите – считайте так.

– Что ж, чао.

– Как вы намерены исчезнуть?

– Очень просто: раз, два, три! – сосчитал я на пальцах.

– Вы по-прежнему здесь.

Я прижал к ладони большой и указательный пальцы, оставив торчать в ее сторону только средний.

Наблюдая, как я испаряюсь, она качала головой.





8. Альмина




В жизни нет правила понимать других. История жизни состоит в том, чтобы заблуждаться на их счет снова и снова, заблуждаться всегда и с ожесточением, хорошенько подумать – и снова ошибиться.

Филип Рот. Американская пастораль



– Вы по-прежнему здесь.

Я прижал к ладони большой и указательный пальцы, оставив торчать в ее сторону только средний.

Наблюдая, как я испаряюсь, она качала головой.



В Бруклине разом погас свет: я опустил крышку своего ноутбука, вполне довольный своей небольшой вылазкой. В Париже было три часа ночи. В гостиной царил мрак, только в камине тлели угли. Путешествие в Нью-Йорк оставило меня без сил, но я чувствовал облегчение, считая, что дешево отделался. Проглотив еще одну таблетку долифрана, я покинул кресло, сделал несколько шагов и растянулся на диване.





1.



13 октября 2010 г., среда



Назавтра я проспал допоздна и проснулся отдохнувшим, в превосходном настроении. Давненько мой сон не был таким безоблачным. Даже болезнь стала отступать: мне гораздо свободнее дышалось, обруч, давным-давно стягивавший голову, наконец-то разошелся.

Подъем! Я был готов увидеть во всем этом добрый знак и убедить себя, что произошла перемена. Я сварил себе двойной эспрессо и сделал тартинки, чтобы съесть их на свежем воздухе. Осень выкрасила мой маленький садик восхитительными красками: пока не наступила зима, растительность, не торопившаяся редеть, спешила отпылать последним огнем. Терн, папоротник, цикламены соревновались друг с другом яркостью листвы, рядом со старым сикомором ждал подрезки куст остролиста.

Экспедиция в мою фантастическую страну придала мне сил. Я сумел расставить точки над i и избавиться от наваждения по имени Флора Конвей, подтвердить свою независимость и писательскую свободу. Но довольствоваться только этой символической победой было нельзя. Для переноса эксперимента в реальную жизнь необходимо было перейти в наступление. Остались ли у меня на руках карты, чтобы переиграть Альмину? Принесет ли пользу последняя попытка ее вразумить?

Я поднялся наверх, чтобы привести себя в порядок, включил в ванной радио и встал под душ. С полными ушами шампуня я кое-как расслышал новости «Франс Интер»:

«Сегодня, в среду, продолжится массовое выступление против правительственного проекта пенсионной реформы. Профсоюзы надеются собрать по всей Франции более трех миллионов демонстрантов…»

Я тем временем пытался думать об Альмине без всякого негатива – оцените эвфемизм! – на ее счет.

«Лидер профобъединения «Форс Увриер» Жан-Клод Майи осуждает проект реформы, составленный с целью угодить финансовым рынкам. Профобъединение CGT клеймит «президента богатых» за «налоговый щит», за несправедливую ультралиберальную политику, а теперь и за намерение увеличить возраст выхода на пенсию до 72 лет…»

Я, конечно, горько раскаивался в том, что был неосмотрителен, оставляя без присмотра свой телефон. Для меня ведь не был секретом дурной характер жены, как же я допустил такую оплошность, как поверил, что она не пойдет на такую подлость?

«Министр экономики Кристин Лагард оценивает потери для страны за один день забастовки примерно в 400 миллионов евро и считает, что это серьезно помешает восстановлению экономики…»

Как бы лягушка ни переживала, скорпион остается скорпионом, такова его натура. По своей наивности я поставил в тяжелейшее положение своего сына.

«Вопреки утешительным заверениям министра энергетики Жан-Луи Борлоо, увеличивается вероятность дефицита бензина…»

Я всегда считал, что в случае несправедливых нападок институты моей страны меня защитят. Но ни полиция, ни судебная система не пошевелили и пальцем. Истина никого не заинтересовала.

«Такого не бывало со времен больших стачек против плана Жюппе в 1995 году!»

Способен ли я, невзирая на эти неприятности, снова подчинить себе ход своей жизни? Хотелось в это верить. Ведь первое время у нас с Альминой все же бывали счастливые моменты. И у нас родился наш замечательный сын.

«Как показывают опросы, общество поддерживает бастующих, 65 процентов опрошенных осуждают непримиримость Николя Саркози в борьбе с недовольством…»

Даже в наши кризисные времена всегда наступал момент, когда побеждали доводы разума. У Альмины сегодняшняя правда не равнялась завтрашней.

«…неожиданное присоединение к движению лицеистов, возобновление блокады нефтеперерабатывающих заводов…»

После душа я побрился, побрызгался одеколоном, натянул чистые джинсы, белую рубашку и узкий костюмный пиджак. Зеркало увидело самую обворожительную из моих улыбок. Метод Куэ: убедить себя, что ты возвращаешься в большую игру жизни.

«Премьер-министр Франсуа Фийон отвергает любые уступки и осуждает склонность крайне левых и социалистов к…»

На улице меня встретило яркое солнце. В голове начал складываться кое-какой план. На улице Шерш-Милит было оживленно. Забастовка помешала мне сесть в метро на станции «Сен-Пласид». Незанятых такси не нашлось, и мне пришлось идти пешком до ближайшего пункта проката велосипедов. Издали могло показаться, что там есть свободные велосипеды, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что все они непригодны для езды: спущенные шины, погнутые обода, сломанные тормоза. Не отчаиваясь, я добежал до следующего пункта, но там было все то же самое. Местный житель чинил один из велосипедов, принеся собственный комплект инструментов. Париж во всей красе!

Я махнул рукой на технику и решил перейти через Сену пешком. Кучки демонстрантов шли по улице Вожирар к бульвару Распай со знаменами и красными транспарантами CGT. Толпа на бульваре приплясывала от нетерпения. Выступление кортежа намечалось на два часа дня, пока же репетировались куплеты, готовились мегафоны, настраивался звук, гудели рожки, звучала песенка про то, в какое место будет отправлен премьер Фийон вместе со всеми его реформами, проверялось звучание таких лозунгов, как «Саркози, деспот, дери налоги со своих дружков!», «Из карликов не вырастут гиганты!», «Посмотри на свой «Ролекс»: настало время бунта!» Кое-где перекусывали: в профсоюзной палатке жарили всевозможные сосиски, которые, засунутые вместе с кольцами лука в ломти багетов, продавались демонстрантам по боевой цене – два евро порция. Еще за евро можно было получить стакан пива или теплого вина. Манифестантка в перуанском берете, с сумочкой через плечо и с красным бантом на груди просила на полном серьезе, как в ресторане, сделать ей «вегетарианский сандвич».

Затесавшись в толпу, я не устоял перед соблазном делать мысленные фотографии и запоминать как можно больше подробностей: обрывки разговоров, характерные звуки, запахи, разносившиеся из колонок песни. Все это я помещал в папку, специально заведенную в уголке моего мозга. Там накапливался мой мысленный архив, библиотека, которую я всегда носил с собой. Через год или через десять лет, если потребуется для романа, я бы воспользовался этой папкой и описал с помощью ее содержимого демонстрацию. Все это давалось нелегко, но уже превратилось в мою вторую натуру, с которой бесполезно бороться, в изнурительный механизм с отказавшей кнопкой отключения.





2.


Покинув кортеж, я обогнул Люксембургский сад и оказался перед театром «Одеон». В ритме моих шагов по тротуару перед моими глазами прокручивался фильм о годах жизни с Альминой, в котором сложно было обнаружить сюжетную связность. Она родилась в Англии, под Манчестером, у матери-ирландки и отца-англичанина. Увлеклась классическим танцем, поступила в Лондонский королевский балет, но в 19 лет попала в тяжелую мотоциклетную аварию со своим тогдашним дружком, выдававшим себя за гитариста, но чаще державшим в руках кружки с пивом «Гиннесс», чем гитары марки «Гибсон». Альмина пролежала в больнице больше полугода и с тех пор уже не могла профессионально танцевать. У аварии остались последствия, в частности хронические боли в спине, из-за которых она пристрастилась к обезболивающим препаратам. Это была подлинная драма ее жизни, о которой она не могла вспоминать без рыданий. Из-за этого я долго смотрел спустя рукава на многие ее выходки. В 22 года – была середина 90-х годов – она вышла на подиум и осталась на нем.



(Улица Расин, бульвар Сен-Жермен.)

1,74 м, 85-60-88. Помимо этих параметров, Альмину узнают в те времена по короткой рваной стрижке и платинового цвета волосам, в которых проглядывает ирландская рыжина, позволяющая ей выдерживать безжалостную конкуренцию. Эта особенность привлекает к ней внимание и позволяет раз за разом подниматься на подиум для участия в престижных дефиле. Она становится маленькой знаменитостью, появляясь в журналах в образе, в котором смешались рок и секс: легкая улыбка, морской бриз, дырявые джинсы, обувь Dr. Martens. Изображая страсть к «металлу» и тяжелому року, она утверждает, что пересекла на мотоцикле Штаты. Дела идут неплохо, на гребне популярности – в 1998–1999 годах – она трижды появляется на обложке Vogue, становится лицом одной из линеек духов Lancome и заключает контракт с Burberry, рекламируя их коллекцию осень – зима 1999 года.

К моменту нашего знакомства в 2000 году Альмина, уже уйдя с подиума, подвизается на эпизодических ролях в рекламе и в кино. Она по-прежнему красива, и эта красота заставляет меня мириться со всем остальным. Проведя много времени взаперти, прикованным к компьютеру, я ощущаю дефицит жизни и стремлюсь его восполнить. Я годами пытался вдохнуть в свой вымысел жизнь, а теперь мне нужно обогатить свою жизнь вымыслом. Я исчерпал все обещания жизни по доверенности и теперь желаю сам испытать чувства, которые описываю в своих романах, тоже хочу побыть персонажем книги Ромена Озорски. Мне подавай страсть, романтику, путешествия, сюрпризы. С Альминой я все это получу. В моей голове иногда бывает беспорядок, в ее же царствует полный хаос. Все решает мгновение. Завтра кажется неизмеримо далеким, послезавтра вообще не существует. Сначала я очарован. Наша история – это скобка, заминка в моем четком ритме. Заминка, растягивающаяся из-за моего тщеславия, из-за того, что со стороны мы кажемся «красивой парой», и из-за того, что в нашей жизни появляется Тео, поглощающий наше внимание.



(Институт арабского мира, мост Сюлли, Национальная библиотека Франции.)



Но поезд резко сошел с рельсов. В разгар финансового кризиса 2008 года у Альмины случилось озарение: оказывается, мы страдаем при авторитарном режиме, Николя Саркози – диктатор. Мы жили вместе уже почти восемь лет, и раньше я не замечал у нее каких-либо политических взглядов. Под влиянием одного фотографа она зачастила на сходки анархистов-автономистов. Она, привыкшая тратить много времени (и денег) на приобретение нарядов, быстро распродала весь свой гардероб, чтобы поддержать борьбу.

Она коротко постриглась и нанесла себе на плечи и на шею выразительные татуировки: символ анархистов – «А» в круге, истошно орущую черную кошку и знаменитую аббревиатуру ACAB – All Cops Are Bastards[13].