Жизнь как роман

– Этот эпизод не настолько трагичен: мне грозит всего лишь потеря связи с сыном. Жена обвела меня вокруг пальца и лишила права опеки, а теперь и вовсе решила увезти его в штат Нью-Йорк, в какую-то секту сбрендивших экологов.

– Сколько ему лет?

– Шесть.

Я стал искать в своем телефоне фотографию Тео в плаще а-ля Гарри Гудини, в цилиндре, с нарисованными карандашом усиками, с волшебной палочкой в руке. Она поступила так же: показала мне фотографии из своих счастливых времен. Кэрри играет в классики. Кэрри на манеже в парке в Кони-Айленд. Кэрри и ее шаловливая улыбка от уха до уха. Кэрри, выпачканная шоколадным мороженым. Смесь ностальгии и бескрайней грусти, коктейль из веселого смеха и горьких слез.

– Я думала над вашими словами, – сказала Флора, помолчав. – Я тоже, когда пишу, люблю ставить своих героев над пропастью и смотреть, как они балансируют.

– Таковы правила игры, – подхватил я. – Приходится дрожать вместе с ними в надежде, что они справятся и выйдут сухими из воды, даже когда выхода нет. Даже в самой отчаянной ситуации не перестаешь надеяться, что они отыщут лазейку. Но при этом остаешься капитаном корабля. Писатель не может позволить себе спасовать на глазах у своих персонажей.

В комнатушке было нестерпимо жарко, вода в чугунном радиаторе бурлила так, что даже чертям стало бы тошно. Не иначе, они закатили в системе отопления разгульный пир.

– Но даже в собственном романе творец, как вам хорошо известно, не располагает безграничной свободой, – возразила Флора.

– В каком смысле?

– У персонажа собственная правда. Стоит персонажу возникнуть, как он навязывает писателю свою идентичность, свою истинную сущность, свою тайную жизнь.

Я гадал, куда она клонит.

– Наступает момент, – продолжила она, – когда иллюзии вынужденно рассеиваются, когда маскам приходится упасть.

Я начинал понемногу ее понимать, но не испытывал сильного желания следовать за ней по этой скользкой тропке.

– Сочинитель – должник своих персонажей, Ромен. Такова их часть истины. Обещайте мне мою часть!

Я встал, и в лицо мне ударили лучи солнца, догоравшего за разноцветными фасадами «Астории». Было так жарко, что я рискнул распахнуть окно. В следующую секунду до моего слуха донеслись крики. Высунувшись, я увидел у входа в больницу драку: Марк Рутелли ввязался в драку с журналистской стаей. Оператор, недавно мечтавший посрамить самого Скорсезе, получил от него в лицо кулаком. В какой-то момент было неясно, одолеет ли Рутелли сначала шестерых, потом семерых его коллег. Но копу помог лишний вес: он раскидал своих недругов, как мух. Набежали санитары, чтобы положить конец драке. Тут в палате зазвонил телефон – так пронзительно, что у меня заложило уши. Флора сорвала трубку, прижала ее к уху и тут же протянула мне.

– Это вас.

– Правда?

– Да, это ваша жена.





4.


– Это вас.

– Правда?

– Да, это ваша жена.



Париж, 3 часа ночи.

В темной гостиной завибрировал на ореховой крышке письменного стола телефон. На дисплее настырно вспыхивало и гасло имя АЛЬМИНА. То было жесткое возвращение в реальность. Я обхватил руками голову. Впереди маячили сплошные беды, одна горше другой. По неведомой мне причине Альмина примчалась из своей Лозанны среди ночи и хватилась Тео! Но тут я вспомнил про транспортную забастовку. Решив не отвечать на звонок, я спешно зашел на сайт французских железных дорог. Сайт невыносимо тормозил, я с трудом дождался лаконичного предупреждения, что я не клиент, а простой пользователь. Страничка вокзала Лион-Пар-Дьё предоставила мне нужные сведения: скоростной поезд Париж – Лозанна застрял в Лионе. По всей видимости, Альмине осточертело ждать другого поезда, вот она и решила вернуться в Париж. Переведя взгляд на телефон, я увидел, что она оставила мне длинное сообщение.

Я включил воспроизведение, но запись не содержала ничего, кроме дыхания и одной фразы, в которой я ни слова не понял. Возможно, моя тревога была беспочвенной. Возможно, Альмине подвернулся какой-то другой способ попасть в Швейцарию, а этот ее звонок был случайностью. Но полностью успокоиться у меня не получилось. Не справившись с плохим предчувствием, я решил перезвонить Альмине, но нарвался на автоответчик.

КАК БЫТЬ?

Я накинул куртку и вышел через черный ход. Снова зарядил дождь – частый, сильный. Мой автомобильчик стоял в боксе с выездом на перпендикулярную улицу. Это был «Мини Купер», которым я почти не пользовался, что не помешало ему завестись с пол-оборота. Я проделал тот же путь, что утром. В три часа ночи, в пустом городе, я меньше чем за десять минут очутился на другом берегу Сены, приехал в Арсенальный док и сразу нашел местечко на парковке на бульваре Бурдон, прямо напротив заводи.

Натянув куртку на голову, я сбежал по лестнице к причалу. Белые камни блестели под дождем, как лакированные. Через несколько шагов мне преградила путь металлическая ограда. На воротах красовался деревянный щит с напоминанием, что ночью вход на пристань закрыт и что нарушителей ждет встреча с бдительным сторожем и его собакой.

Вокруг не то что собак – кошки было не отыскать. Высунуться наружу в такое ненастье мог только ненормальный. Я смело перелез через ограду. Мне не удавалось вспомнить место, где был пришвартован кораблик; впрочем, место его швартовки могло много раз поменяться. Минут за пять я при свете уличных фонарей дошел туда, куда нужно. Альмина не просто сбежала от меня, а буквально уплыла на tjalk, голландском паруснике со срубленной мачтой – подарке, который она у меня вытребовала на пятилетнюю годовщину нашей свадьбы. Я редко бывал на этом суденышке, на его борту мне всегда становилось не по себе.

Я спрыгнул на палубу. Освещение, пусть слабое, указывало на присутствие человека.

– Альмина?

Я постучал в дверь рулевой рубки, но ответа не последовало.

С мостика я подался в главную каюту – довольно комфортабельную, со столиком, диваном и телевизором. Лесенка вела оттуда на крышу, где была устроена терраса. Я посмотрел в иллюминатор. Корыто покачивалось на грязных водах Сены. Я всегда страдал морской болезнью, даже на реках.

– Альмина, ты где?


Я включил на своем телефоне фонарик и направился на корму, где располагались еще две каюты. Но путь мне преградило тело жены, лежавшее поперек коридора.

Я присел на корточки над ее головой. Она была без чувств, губы посинели, ногти стали фиолетовыми, кожа была влажной и холодной.

– Альмина, Альмина!..

Рядом с ней валялся сотовый телефон, бутылка водки и пузырек опиоидов. Теперь мне легко было представить сценарий вечера. Альмина вернулась растерянная, ей нездоровилось, она была нетрезва. Возможно, она так и не узнала, что сына нет. Водкой она запивала опиоиды и, наверное, снотворное – верный способ нарушить дыхательный рефлекс.

Я потрепал ее, приподнял поочередно оба века. Зрачки сузились до размера игольного ушка. Сон был таким глубоким, что нечего было и думать ее растолкать. Я проверил ее пульс, оказавшийся замедленным. Дыхание было слабым, хриплым.

Я много раз предупреждал ее, что она слишком часто превышает предписанную дозу опиоидов, да еще мешает их с крепким спиртным, со снотворным, с анксиолитиками. Бывало, я заставал ее за толчением лекарств, что, как известно, значительно усиливает их действие.

Это была не первая ее передозировка. Двумя годами раньше у нее случился обморок, и именно я приводил ее в чувство при помощи спрея налоксона. С тех пор я всегда держал это средство в нашей домашней аптечке. Оставалось надеться, что, уходя от меня, Альмина захватила и его. Тщательно обыскав ванную, я обнаружил искомое.

Я вскрыл упаковку. Назвать налоксон чудо-снадобьем было нельзя, но все же он блокировал действие морфина – ненадолго, пока не приедет «Скорая».

Неожиданно для себя я замер. Произошло нечто странное. Из действующего лица я превратился в стороннего наблюдателя. Время растянулось, явив передо мной реальность как бы сверху. Я мог спасти Альмину, а мог избрать бездействие, предоставить ее избранной ею самой участи – позволить умереть. Вместе с ней исчезли бы все мои проблемы. Тео продолжил бы учебу в Париже, я бы получил опеку над ним. Гибель Альмины от передозировки перечеркнула бы выдвинутые против меня обвинения и спасла бы меня от юридических и денежных затруднений. Ее смерть послужила бы волшебной палочкой, которая поменяет мою жизнь к лучшему.

У меня учащенно забилось сердце. Наконец-то штурвал у меня в руках, как происходило в моих романах. В конечном счете вы заслуживаете того, что с вами происходит; я вспомнил суровое лицо Кадижы, обвинявшей меня в трусости. В этот раз я не должен дрогнуть. Альмина оказалась в таком незавидном положении исключительно по собственной вине. Я был хозяином своей судьбы, единственным, от кого зависело, в какую сторону направить свою жизнь. Я буду растить сына, готовить ему по утрам горячий шоколад, читать ему перед сном сказки, проводить с ним каникулы. Прощай, страх его потерять. Наконец-то!





5.


Я поднялся на палубу. Дождь лил сильнее прежнего. Вокруг по-прежнему ни души. На расстоянии десяти метров уже не было видно ни зги. Никто не видел, как я сюда заявился. Где-то неподалеку могли висеть камеры наблюдения, но я был не уверен в их наличии. Да и кому придет в голову проверять записи? Передозировка – очевидный и надежный диагноз. К тому же не я убил Альмину, она сама распорядилась своей судьбой. Все ее поведение, ее безумие, ее желание наделать гадостей привели к неизбежной развязке.

Я побежал под дождем. Я был полон решимости не возвращаться назад. Открыв машину брелоком, я плюхнулся на водительское сиденье и спешно запустил двигатель, желая как можно скорее убраться подальше от этой посудины. Я включил заднюю передачу – и испуганно вскрикнул.

– Что за черт! Вы меня напугали!

Рядом со мной сидела Флора Конвей – короткое каре, прожигающие меня насквозь зеленые глаза, джинсовая куртка поверх шерстяного платья-свитера.

– Как вы здесь очутились?

– В машине нет никого, кроме вас, Ромен. Все происходит у вас в голове, сами знаете. Вы сами талдычите в своих интервью про персонажей, донимающих породившего их писателя.

Я на несколько секунд закрыл глаза и сделал глубокий вдох, надеясь, что когда я открою глаза, Флоры Конвей больше не будет у меня в машине. Но ничего не получилось.

– Шли бы вы куда подальше, Флора.

– Я здесь для того, чтобы не дать свершиться убийству.

– Я никого не убивал.

– Собираетесь убить. Принести в жертву вашу жену.

– Нет, это ошибочный взгляд на предмет. Она сама держит меня за горло.

– В данный момент она захлебывается собственной рвотой.

По лобовому стеклу хлестал дождь. Небо разорвали почти без интервала две молнии, потом по нему прокатился грозный громовой раскат.

– Пожалуйста, не осложняйте мне жизнь. Возвращайтесь туда, откуда явились. У каждого свои проблемы.

– Ваши проблемы – мои, мои – ваши, вам ли этого не знать!

– Вот именно! Гибель Альмины решит все мои проблемы.

– Не говорите так, Ромен, вы не такой.

– Все люди – потенциальные душегубы. Вы сами написали, что убить может и ребенок, и прабабушка.

– Позволите Альмине умереть – окажетесь по ту сторону. Там, откуда не возвращаются.

– Не увлекайтесь банальностями.

– Поймите, прежним Роменом Озорски вам тогда уже не бывать. Жизнь больше не вернется в былое спокойное русло.

– Чтобы не отдавать сына, я должен поступить так, другого выхода нет. Даже если я спасу Альмину, эта фурия не одумается, наоборот, удерет в Штаты, только ее и видели!

– Если вы станете убийцей, то это будет терзать вас день и ночь столько, сколько вам суждено прожить.