Жизнь как роман

Гроза набирала силу. Казалось, дождь, оглушительно барабанящий по поднятой брезентовой крыше моей машины, с минуты на минуту пробуравит саму земную кору. В салоне уже нечем было дышать. Мне осталось одно: пойти ва-банк.

– Вручаю свою судьбу вам, Флора. Если я дам Альмине умереть, то вы получите назад Кэрри. Если я спасу жену, то дочери вам больше не видать. Решайте.

Такого она не ждала. Выражение ее лица моментально изменилось, стало хорошо мне знакомым – каменно-суровым.

– Какой же вы негодяй!

– Вся ответственность на вас.

Она в негодовании ударила кулаком по стеклу. Я попробовал поднажать:

– Ну же, решайтесь! Как насчет того, чтобы самой оказаться ПО ТУ СТОРОНУ?

Она обессиленно, опустошенно опустила глаза.

– Мне нужна только правда, больше ничего.

Под ее взглядом я открыл дверцу и вылез под дождь. Мы оба зашли в тупик. Я читал в ее глазах свою собственную боль, в ее бессилии – свое отчаяние. Я решил промокнуть под дождем, чтобы ее удержать, но она уже исчезла. Я понял, что никогда больше не увижу Флору Конвей.

Чувствуя себя побежденным, я опять спустился по белой каменной лестнице на пристань и оттуда вызвал по сотовому «Скорую помощь».





10. Во власти боли




Жизнь, эта навязанная ноша, слишком нам тяжела, приносит слишком много страданий, разочарований, неразрешимых проблем. Чтобы ее вытерпеть, нам не обойтись без болеутоляющих.

Зигмунд Фрейд. Недовольство культурой





1.


Кейп-Код, Массачусетс

«Скорая», поднимая облака, торопилась по грунтовой дороге, вилявшей между дюнами. Клонившееся к горизонту солнце удлиняло тени от сосен и кустарника и припорашивало зелень оранжевой патиной.



Флора, прочно держа обеими руками руль, решительно смотрела вперед и почти не сбавляла скорость на ухабах. На северном мысу, вдававшемся в залив Уинчестер-Бей, на холмике, стоял старый восьмиугольный маяк высотой 12 метров, прозванный «маяком 24 ветров». К маяку был пристроен симпатичный, обитый деревянным сайдингом белый домик с остроугольной шиферной крышей, смотревший на океан. Это было второе жилище Фантины.

Флора подъехала по гравиевой дорожке к самому дому и припарковала рядом с внедорожником своего издателя угнанную за несколько часов до этого машину. Здесь, в окружении скал и волн, ею овладели противоречивые чувства. Когда ярко сияло солнце и стихал ветер, пейзаж казался буколически беспечным, как на открытке или на картинах с морскими или сельскими пейзажами, из тех, что украшали дома в Мартас-Винъярд и в Кейп-Код. Но в ветреную облачную погоду все здесь приобретало суровый, даже трагический облик. Сейчас, на закате, трагизм преобладал. В наступивших сумерках гранитные скалы делали панораму застывшей и угрожающей, искажая перспективу, как на некоторых тревожных полотнах Хоппера.

Флора бывала здесь уже дважды, до того, как Фантина перестроила дом. Сейчас она решительно взбежала по лестнице к двери под коротким козырьком и громко постучала. Уже через несколько секунд Фантина отперла дверь.

– Флора?.. Я… Ты не предупреждала…

– Я тебе помешала?

– Наоборот, я очень рада тебя видеть.

Фантина при любых обстоятельствах, даже здесь, на краю света, оставалась элегантной. Сейчас на ней были узкие джинсы, синяя блузка с перламутровыми пуговицами, мягкие кожаные туфли без каблука.

– Откуда ты приехала? – спросила она, подозрительно косясь на машину «Скорой помощи».

– Из дома. Дашь попить?

Издательница снова заколебалась – совсем чуть-чуть, но это не ускользнуло от бдительного взгляда Флоры.

– Конечно, входи!

Внутри дом был загляденье: мощные балки под потолком, панорамное окно с видом на бескрайний океан. Все свидетельствовало о хорошем вкусе хозяйки: крупный дубовый паркет, натертый до блеска, деревянная мебель светлых тонов, банкетка в стиле Флоренс Кнолл с пудровой обивкой. Флора представила Фантину сидящей на этой банкетке с кашемировом пледом на плечах: читая напыщенные рукописи, она отхлебывает из чашки настой трав с фруктовым ароматом, заваренный по рецепту хозяина лавочки в Хайаннис-Порт.

– Чем тебя порадовать? Я только что сделала чай со льдом.


– Годится.

Отпустив Фантину на кухню, Флора подошла к окну. Вдали, у самого горизонта, белел, готовясь пропасть из виду, одинокий парус. В небе громоздились тучи. Ей опять показалось, что реальность колеблется, появилось чувство, что она заперта в клетке, несмотря на бескрайний океан перед глазами. Крики чаек, шум прибоя, вид отвесных скал оглушали и слепили.

Она попятилась к камину. Здесь, у огня, все было, как и во всей комнате, аккуратно и уютно: корзина с дровами, новые мехи, блестящая металлическая стойка со щипцами и кочергой. Над камином красовалось бронзовое «яблоко» Клода Лалана и медная табличка, такая же, как на ограде, окружавшей дом. На металле была выгравирована роза ветров, известных людям древности. Под розеткой было написано на латыни: «Когда подуют двадцать четыре ветра, не останется больше ничего».

– Вот и чай.

Флора резко обернулась. Фантина стояла в метре от нее, держа большой стакан со льдом. Вид у нее был немного обеспокоенный.

– Ты уверена, что все в порядке, Флора?

– Все отлично! Это у тебя встревоженный вид.

– Зачем ты взяла кочергу?

– Ты меня боишься, Фантина?

– Нет, но…

– А зря!

Издательница отшатнулась и попыталась закрыть лицо ладонями, чтобы защититься от ударов, но была недостаточно стремительна. Сам дьявол задернул перед ее глазами черный занавес. Ее посетило удивительное чувство: прежде чем потерять сознание, она услышала звук падения на паркет собственного тела.





2.


Когда Фантина открыла глаза, уже наступила ночь – такая темная, что, наверное, было уже поздно. Шея от ключицы до затылка горела огнем. Она представила себе страшный отек, пузырь на обожженной коже. Веки были такие тяжелые, как будто она выходила из анестезии. Ей потребовалось время, чтобы сообразить, где она находится: ее затащили на верхушку маяка, в клетушку, где некогда располагался фонарь. Запястья и предплечья были прочно примотаны к знакомому стулу с ее веранды. Ногами, связанными рыболовной леской, тоже невозможно было пошевелить.

Обливаясь холодным потом, Фантина силилась повернуть голову, но все тело так болело, что даже это простое движение оказалось ей не под силу. Стекло, ограждавшее верхнюю площадку маяка, содрогалось от ветра. Внезапно из-за туч, высоко в небе, вышел полумесяц и отразился в море.

– Флора! – крикнула она.

Ответа не последовало.

Фантину охватила паника. Ее тошнило от пропитавших все запахов соли, пота и рыбы – хотя откуда здесь, наверху, эти запахи? До этого уголка своих владений она не добралась с реновацией и чувствовала себя здесь чужой, потому что, несмотря на открывавшийся отсюда потрясающий вид, она сюда прежде ни разу не заходила.

Внезапно скрипнул пол, и перед ней появилась Флора – с неподвижным лицом, но с горящими безумным огнем глазами.

– Что за игры, Флора? Развяжи меня!

– Заткнись. Не желаю тебя слушать.

– Что на тебя нашло? Я твоя подруга, Флора, всегда ею была.

– Нет, ты бездетная женщина, тебе меня не понять.

– Это какая-то бессмыслица!

– Сказано тебе, заткнись! – крикнула Флора и отвесила своей издательнице пощечину.

В этот раз Фантина прикусила язык. По ее щекам текли слезы. Флора, опершись о деревянное ограждение, рылась в медицинском чемоданчике, принесенном из «Скорой помощи». Найдя то, что искала, она шагнула к издательнице.

– Знаешь, я шесть месяцев только и делала, что думала…

В свете луны блеснул предмет у нее в руках – скальпель длиной около двадцати сантиметров с плоской рукояткой.

– Думала-думала, и вот что надумала: ты только прикидываешься правильной чистюлей, а на самом деле ты сумасшедшая. Одержимая!

Фантина почувствовала, как у нее встают дыбом волосы, живот свело судорогой. Можно бы было заорать, но что толку, все равно никто ничего не услышит. Это место было почти что провалом во времени, здесь стиралась граница между прошлым, настоящим и будущим. Ветер завывал, как в аду, ближайший сосед жил в километре с лишним, да и тому было 85 лет от роду.

Напрягшись, стараясь сдержать неистовство, Флора стала развивать свою мысль:

– С самого рождения Кэрри ты мне вдалбливаешь, что я раскисла, утратила остроту зрения, остроту слуха, способность к творчеству. А теперь главное: ты похитила мою дочь для того, чтобы меня сокрушило горе.

– Чушь!

– Вот и нет, твоим кредо всегда был метод Лобо Антунеша: «Человек страдает, а писатель решает, как использовать в своей работе его страдание». Ты предпочитаешь книги, написанные пером, которое обмакивают в слезы и в кровь. Ты хотела, чтобы я написала роман, вдохновленный моей бедой. Роман чистой боли. Такой книги еще не бывало. В сущности, ты с самого начала хотела одного: выжать из меня эмоции, которые я превращала бы в книги.

– Ты не можешь говорить все это серьезно, это же сумасшествие, Флора! Ты от всего этого свихнулась.