Ночь на хуторе близ Диканьки

– А шо це за зверь такой – «провокация»?

– Ну, это по-научному значит: если к тебе кто-нибудь прямо тут будет приставать с разными интересными предложениями, не поддавайся!

Судя по красным щекам и маслено заблестевшим глазкам, Вакула на тот момент как раз таки был очень даже не против поддаться на какую-нибудь хорошенькую «провокацию». Пьяненькие с одного глотка (а много ли им надо?), девушки уже вовсю хохотали, гонялись друг за дружкой, визжали, верещали и вполне себе празднично проводили время. Однако если ведьма среди них и была, то она и сейчас точно так же не отрывалась от коллектива.

– А давайте во что-нибудь поиграем?

– В ворона! Будем играть в ворона!

Девушки встали в круг, изображая бдительных куриц, охраняющих цыплят, а одна должна была искать брешь, пытаться пробиться в центр и утащить жертву.

– Шо-то она як-то вяло играет, – тоном опытного театрального критика протянул кузнец, встряхивая возвращённую бутылку над ухом. – Усё вже выпили, мокрохвостки…

Действительно, выбранная русалка как-то не очень старательно подошла к исполнению своих обязанностей. Она путалась в длинном подоле рубашки, бестолково размахивала руками, дважды просто падая на ровном месте и всё время хныча…





– Я не хочу быть вороном! – Так и не сумев пробиться в круг, девушка просто села на сырую траву и расплакалась. – Мне жалко отнимать птенцов у бедной матери.

– А давайте я буду вороном? – тут же вызвалась другая.

Эта русалка справлялась со своей ролью не в пример лучше. Она быстро бегала, ловко бросалась на девушек, и, когда наконец настигла жертву, лицо её на миг исказила хищная радость, а на пальцах даже вроде бы выросли когти…

– Вот она, ведьма! Вот эта! – в один голос возопили Николя и Вакула.

Только никто не обратил на это внимания. Та же сотникова дочь, приняв свои пятьдесят грамм, весело кружилась с остальными, а ловля какой-то там ведьмы для неё перешла в разряд проблем неважных и неинтересных.

– Панночка! Подождите, вы же сами просили? Ну так вот она, ведьма! Да вы… хоть послушайте, а?! В конце концов, можно подумать, это нам нужно?!

– Паныч, а ну в сторону! Уйдёт же, подлюка крашена…

Кузнец сунул руку в мешок, извлёк сеть с крючьями и одним широким махом накрыл почерневшую от ярости ведьму.

– Спаситя-а! Ратуйтя-а! Увага-а, парубки девственности ли-шаю-уть!!! – в голос разоралась пойманная русалка, в один миг обернувшись черноволосой тёткой, худой, как вилка, и злобной, как двадцать драных кошек в одном мешке с валерьянкой.

– Девочки, наших бьют! – вдруг крикнул кто-то ещё, и менее чем через минуту приятели уже стояли в кольце решительно настроенных русалок.

– Панночка?! – осторожно подал голос Николя, озираясь по сторонам.

Увы, прекрасная дочка сотника, ни на кого не обращая внимания, упаковала свою мачеху-ведьму в ту же сеть и, небрежно закинув её себе за спину, спокойно пошла в пруд. Топить, что ли, собралась? Так вроде ведьма и так утопленница – какой смысл? Ну разве что по второму разу или там в иле поглубже закопать, кто ж разберет таинственную душу прекрасной малоросской русалки…

– А шо нам-то теперь робить, паныч Николя? – дрогнувшим голосом спросил бесстрашный кузнец. Драться с девушками он не умел по определению, тем более с такими красивыми, не очень одетыми, уже мёртвыми, и вообще ни разу не пробовал…

– Бред какой-то, – уныло признал гимназист, прижимаясь спиной к спине друга. – Девчат, вы чего? Мы же хорошие! Мы вам ведьму нашли!

В ответ зловещая тишина, горящие глаза, холодное дыхание и появившиеся из никоткуда острые щучьи кости в руках. Приятели уже приготовились к худшему, как вдруг панночка обернулась:

– Спой им песню, парубок…

– Та шоб я, православный козак, всякой нечисти под луной нежные песни спивал?! – в полный голос гневно взревел Вакула, размахивая тяжёлым багром, потом собрался с духом и начал:

Там, де гори й полонини,

Де стримки с горилкой рики,

Де смеричок, гай, розмай,

Льеться письня на простори,

Широченна, наче море,

Про Диканьку, ридный край!





Русалки замерли. Хищный блеск их глаз немного погас, на кукольных личиках появилось выражение живого интереса. Видимо, проводя основную часть времени под водой, где с молчаливыми рыбами и словом не перекинешься, а болтливые лягушки, кроме себя, никого не слушают, девушкам действительно не хватало элементарных народных песен. Простых, чистых, незамысловатых и невероятно поэтичных. Импровизированный концерт продолжался часа два…

– Ещё! Ще больше писен гарных та разных!!! – тут же закричали все, когда Вакула попросил перерыв и уже начал похрипывать после такой сольной программы на свежем воздухе.

– Не, не можу…


– Вакула, ты чего? Ты мне тут давай не выкобенивайся, пой!

– Не можу, паныч, – просипел кузнец. – Бо я голос сорвав. Горилки бы хлебнуть…

– Они всё выпили, – похолодел Николя. – Девушки, поздно уже. Рассвет скоро, а вы ещё и не ложились. Может быть, наградим нашего певца бурными аплодисментами, разойдёмся по домам да и баиньки?

Это в общем-то вполне миролюбивое и даже компромиссное предложение было встречено гробовым молчанием.

Кузнец шагнул вперёд и демонстративно прохрипел:

– Ось бачьте, шо не можу! Нияк не можу!

– Не может, – переглянулись русалки, и милые личики их вновь стали суровыми. – Так нехай нам другой парубок заспивает.

– А… я не умею!

– Паныч, – тихо прошептал ему на ухо Вакула, – вы жить хотите? До солнышка, може, час-два, спивайте уже хоть как, я уши заткну…

– Сердце красавиц склонно к измене и к перемене, как ветер мая-а! – ужасно фальшиво, на итальянский распев, начал бледный от страха и красный от стыда (да, одновременно) молодой гимназист.

– А шо? Нехай по-москальски поёт, мы ж уси русские люди, – поддержали его первые три русалки, и остальные одобрительно закивали. Николя принял позу и выдал:

Сердце красавиц

Склонно к измене

И к перемене,

Как ветер мая!

Клятвами страсти

Ввергнет в напасти,

Сердце отпустит,

В губы укусит,

Но-о изменя-а-ю им первый я!

Я! Я! Оа-ха-ха-ха-а…





Слава Тебе, Господь наш на небесах, что услышал это немелодичное пение и в безмерной милости своей допустил рассвет ровно на час раньше положенного природой срока. По крайней мере, именно так показалось всем присутствующим. Солнечный свет вспыхнул над горизонтом в тот самый момент, когда очередная итальянская ария в исполнении пана гимназиста (то есть на слух с безбожным перевиранием мелодии и текста) подходила к концу.

Но не успели лучи его коснуться земли под ногами наших героев, как русалки в едином порыве бросились в пруд – тока булькнуло! А у ног Вакулы и Николя насчиталось двенадцать полновесных жемчужин, видимо, плата за концерт, не иначе…

– Забирай себе. Просверлишь дырки и сделаешь подарок своей Оксане.

– На ожерелье маловато будет, – не стал спорить охрипший кузнец. – Но на браслетку аль серьги хватит! Так шо, до дому, до хаты?

– Дай отдышаться хоть. – Николя тяжело опустился задом на мокрую от росы траву. – Совсем погано пел, да?

– Не то слово, паныч. Без обид?

– Пошёл ты…

Друзья обменялись приятельскими зуботычинами и с наслаждением втянули свежий воздух рождающегося утра. Ах, кто бы знал, кому бы рассказать, кому бы суметь объяснить простыми человеческими словами, как дивно сладок прохладный воздух тихой Украины…

Когда ещё только взошло солнце, ещё нет той жары или того невыносимого пекла, что обжигает страстью своей степи, поля и нивы. Да и кто бы не восхитился дивной родиной нашей на краю великой Российской империи, создавшей свой колорит, свою культуру, свой образ жизни, открытый всей душой любому доброму человеку…

– Пойду до хаты, бо вже так спать охота, ажно челюсти сводит. – Кузнец потянулся до хруста в суставах и широко зевнул, лязгнув зубами, как подковами. – А то я за вашими заботами вже и забыв, як ночью спати. Тока и знай бегаем, як два скаженных кобелюки, да и ладно б ще за девками, а то ж от них!

– Никому не рассказывай, – подумав, предупредил Николя.

– Та вы шо, я ж могила!

Ну, далее, как и положено в романтическом произведении, наши герои скромно усмехнулись своей негромкой победе, устало сощурились навстречу весёлому солнышку, глотнули всей грудью свежего ветра и плечом к плечу пошли домой.

– Тока трохи сеть жалко.