Нож

– Хочу. Но пожалуй, лучше промолчу.

Издав стон, Катрина поставила локти на стол, сложила ладони и прислонилась к ним лбом.

– Ладно уж, иди.



Харри закрыл глаза. Он чувствовал спиной широкий березовый ствол и яркие лучи весеннего солнца, согревающие лицо. Перед ним стоял простой коричневый деревянный крест: лишь имя Ракели, ни дат жизни, ни других надписей. Сотрудница похоронного бюро назвала его «временным знаком», который обычно устанавливают в ожидании каменного надгробия, но Харри, конечно, не смог удержаться и истолковал все по-своему: это знак того, что Ракель ждет его.

– Я сплю, – сказал Харри. – Надеюсь, это нормально. Потому что если я проснусь, то моя жизнь рухнет, а тогда я не смогу поймать убийцу. А я поймаю его, клянусь. Помнишь, как ты боялась плотоядных зомби из «Ночи живых мертвецов»? Ну вот… – Он достал из кармана фляжку. – Теперь я один из них.

Харри сделал большой глоток. Возможно, он уже принял достаточно, потому что ему казалось, будто спирт на него больше не действует. Харри соскользнул по стволу на землю, с которой еще не сошел снег.

– Кстати, ходят слухи, что ты хотела, чтобы я вернулся. Все дело в Старом Тикко, да? Тебе не обязательно отвечать.

Он снова поднес фляжку к губам, потом отнял ее и открыл глаза.

– Мне одиноко, – сказал он. – До того как встретить тебя, я много времени проводил в одиночестве, но никогда не был одинок. А сейчас все иначе. Вот парадокс: когда мы были вместе, ты не заполняла собой пустое пространство, но когда ты ушла, то оставила огромное зияющее пустое пространство после себя, это точно. По-моему, весьма убедительный аргумент в пользу того, что любовь – заведомо проигрышный проект. А ты как думаешь?

Он снова закрыл глаза и прислушался.

Свет с наружной стороны век ослабевал, стало холоднее. Харри знал, что, скорее всего, солнце прикрыло какое-то случайное облако, и, погружаясь в сон, ждал, когда тепло снова включится. И вдруг оцепенел, услышав рядом чужое дыхание. Похоже, дело вовсе не в облаке: кто-то стоял перед ним. И Харри не услышал приближения этого кого-то, хотя со всех сторон от него лежал снег. Он открыл глаза.

Солнечный свет образовывал нимб над головой силуэта.

Правая рука Харри полезла во внутренний карман куртки.

– Я искала тебя, – тихо произнес силуэт.

Его рука остановилась.

– И ты меня нашла, – ответил Харри. – Что теперь?

Силуэт отошел в сторону, и на мгновение Харри ослепило солнце.

– Теперь мы пойдем ко мне домой, – сказала Кайя Сульнес.



– Спасибо, конечно, но разве мне это надо? – Харри скорчил недовольную гримасу, понюхав чай в кружке, которую ему протягивала Кайя.

– Пей давай, – улыбнулась Кайя. – Как душ? Освежает?

– Даже слишком. Я замерз.

– Это потому, что ты простоял под ним три четверти часа.

– Правда? – Харри уселся на диван, держа кружку обеими руками. – Прости.

– Все нормально. Одежда подошла по размеру?

Харри критически осмотрел брюки и свитер.

– Мой брат был не таким крупным, как ты, – с улыбкой пояснила хозяйка дома.

– Значит, ты передумала и решила все-таки помочь мне?

Харри попробовал чай. Он был горьковатым на вкус и напоминал чай с шиповником, которым его потчевали в детстве во время простуды. Маленький Харри ненавидел этот напиток, но мама говорила, что он повышает сопротивляемость организма, что в одной его чашке содержится столько же витамина С, как в сорока апельсинах. Возможно, из-за передозировки шиповника он с тех пор не простужался. И апельсинов тоже не ел.

– Да, я помогу тебе, – сказала Кайя и села на стул напротив. – Но не в расследовании убийства.

– А в чем же тогда?

– Знаешь ли ты, что у тебя налицо все классические симптомы ПТСР?

Харри вопросительно посмотрел на нее.

– Посттравматическое стрессовое расстройство, – расшифровала Кайя.

– Я знаю, что обозначает эта аббревиатура.

– Хорошо. А симптомы можешь назвать?

Харри пожал плечами:


– Травмирующая ситуация переживается вновь и вновь. Сны, вспышки воспоминаний, которые невозможно выбросить из головы. Нежелание обсуждать то, что произошло. Человек превращается в зомби. И чувствует себя соответственно: этаким зомби, аутсайдером, сидящим на антидепрессантах, теряет вкус к жизни. Существование кажется ему бессмысленным, окружающий мир – ненастоящим, чувство времени меняется. Когда срабатывает защитный механизм, человек начинает разбирать травму на кусочки, вспоминает отдельные детали, но держит их на расстоянии друг от друга, чтобы все произошедшее и связь между частями целого оставались скрытыми во мраке.

Кайя кивнула:

– Не забудь еще про гиперактивность. Депрессия сочетается с раздражением и агрессивностью. Возникают проблемы со сном. А откуда ты так много знаешь об этом?

– Наш штатный психолог мне рассказывал.

– Столе Эуне? И он утверждает, что у тебя нет ПТСР?

– Ну, он этого не исключает. С другой стороны, подобные симптомы наблюдались у меня с подросткового возраста. И поскольку я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь был другим, Столе сказал: возможно, это просто черты моей личности. Или же синдром возник в ранней юности, после смерти матери. Горе ведь легко спутать с ПТСР.

Кайя уверенно помотала головой:

– Я уже получила свою порцию, так что я знаю, что такое горе. А ты, Харри, очень напоминаешь мне солдат, которые уезжали из Афганистана в период обострения ПТСР. Некоторые из них впоследствии стали инвалидами, другие покончили с собой. Но знаешь что? Хуже всего было тем, кто вернулся без этого диагноза. Они проплыли мимо радаров психологов и превратились в неразорвавшиеся бомбы, которые представляют опасность как для себя самих, так и для окружающих.

– Но я ведь не был на войне, я просто потерял близкого человека.

– Ты был на войне, Харри. И пробыл на ней слишком долго. Ты – один из немногих полицейских, которым пришлось несколько раз убивать по долгу службы. А уж поверь мне, мы в Афганистане навидались подобного, так что я знаю, что может произойти с человеком, убившим кого-то.

– Не драматизируй. Я тоже знаю подобные случаи и не раз видел, как одни запросто стряхивают это с себя, а другие и вовсе ждут следующей возможности.

– Ты прав, все очень индивидуально. Но для сколько-нибудь нормального человека огромное значение имеет также причина убийства. Согласно данным исследования, проведенного корпорацией РЭНД[25], как минимум двадцать, а скорее даже почти тридцать процентов американских солдат, служивших в Афганистане или Ираке, заработали ПТСР. То же самое касается американских солдат, воевавших во Вьетнаме. А вот аналогичные показатели для солдат антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне в два раза ниже. Психологи объясняют это мотивацией: все прекрасно понимали, почему надо сражаться с Гитлером. Тогда как солдаты, служившие во Вьетнаме, в Ираке и Афганистане, не понимали, за что они воюют. И когда эти люди вернулись домой, общество не только не устраивало парадов в их честь, но, напротив, смотрело на них с подозрением. А солдаты без посторонней помощи не могут включить тему убийства в убедительный рассказ, оправдывающий их. В таком контексте легче убивать за Израиль. В армии этого государства количество военнослужащих с ПТСР составляет всего восемь процентов. Не потому, что там насилие носит не такой гротескный характер, а потому, что солдаты воспринимают себя защитниками маленькой страны, окруженной врагами, и имеют широкую поддержку своих сограждан. Это дает им оправдание для убийства – простое, конкретное и этичное. То, что они делают, необходимо и наполнено смыслом.

– Хм… Ты хочешь сказать, что и я, когда убивал, действовал из соображений необходимости? Да, убитые приходят ко мне по ночам, но я без раздумий и промедлений вновь спускаю курок. Раз за разом.

– Ты относишься к тем восьми процентам, у которых диагностируют ПТСР, несмотря на то что у них имеются все основания для оправдания своих убийств, – пояснила Кайя. – Однако эти люди неосознанно, но активно ищут способ возложить вину на себя. Вот, например, ты сейчас считаешь, будто виноват в…

– Слушай, давай закроем эту тему, – перебил ее Харри.

– …в том, что Ракель мертва.

В гостиной стало тихо. Харри смотрел в никуда, непрерывно моргая.

Кайя сглотнула.

– Прошу прощения, я, кажется, допустила бестактность. На самом деле я вовсе не хотела, чтобы это так прозвучало.

– Ты права, – сказал Харри. – Одна маленькая поправка: я вовсе не ищу способ возложить на себя вину. Я действительно виноват в том, что произошло. Если бы я не убил сына Свейна Финне…

– Ты просто делал свою работу.

– …то Ракель была бы жива.

– Я знаю хороших врачей, специализирующихся на ПТСР. Тебе нужна помощь, Харри.

– Да. Помощь в поимке Финне.

– Твоя самая большая проблема не в этом.

– Ошибаешься, именно в этом.

Кайя вздохнула:

– Сколько времени ты искал его сына?

– Кто считает годы? Главное, что в конце концов я нашел его.

– Никто не поймает Финне: он подобен бесплотному неуловимому духу.

Харри вопросительно взглянул на собеседницу.

– До перехода в отдел убийств я работала в отделе нравов, – пояснила Кайя. – Я читала рапорты о Свейне Финне, это было обязательно.

– Значит, говоришь, бесплотный неуловимый дух? Так-так…

– Что?

– Спасибо тебе за душ и за чай. – Харри поднялся. – И за подсказку.

– За какую еще подсказку?