Нож

Старик не отрывая взгляда смотрел на синее платье, струящееся и развевающееся в речной воде. Для мух-однодневок жизнь – это танцевальное представление. Ты стоишь в комнате, пропахшей тестостероном и духами, притопываешь в такт музыке и улыбаешься самой красивой девушке, потому что считаешь: она предназначена тебе. До тех пор, пока ты не пригласишь ее, а она не откажется, глядя тебе за спину в ожидании другого. Потом, когда ты склеишь куски разбитого сердца и перенастроишь свои ожидания, ты пригласишь на танец следующую по красоте девушку. А потом третью. И так, пока не дойдешь до той, которая скажет тебе «да». И если тебе повезет и вы окажетесь хорошей парой, ты пригласишь ее на следующий танец. И еще на один. Ну а потом вечер закончится и ты спросишь, не хочет ли она разделить с тобой вечность.

«Я согласна, любимый, но мы ведь мухи-однодневки», – говорит она и умирает.

А потом наступает ночь, настоящая ночь, и все, что у тебя остается, – это воспоминания, манящее синее платье и надежда, что до того момента, когда ты сможешь уплыть за нею, осталось не больше суток. И только синее платье позволяет тебе мечтать о том, что однажды ты снова будешь танцевать.

– Мне нужна фотоловушка. – Глубокий хриплый голос донесся со стороны прилавка.

Старик повернулся. Там стоял высокий мужчина, широкоплечий, но худой.

– У нас есть несколько моделей… – сказал Альф.

– Я знаю, некоторое время назад я уже купил у вас фотоловушку. Но теперь мне нужна самая навороченная. Та, что отправляет сообщение на мобильный, как только кто-нибудь попадет в зону видимости. И чтобы ее можно было спрятать.

– Понял. Сейчас принесу то, что может вам подойти.

Зять удалился в направлении полки с фотоловушками, а высокий мужчина повернулся и встретился взглядом со стариком. Старик вспомнил это лицо не только потому, что раньше видел его в магазине, но и потому, что в прошлый раз не смог определить, кому принадлежит этот взгляд – жвачному животному или хищнику. Странно, потому что сейчас сомнений не осталось. Мужчина был хищником. Но в этом взгляде сквозило и кое-что еще, нечто очень знакомое. Старик напряг зрение. Альф вернулся, и высокий покупатель вновь встал лицом к прилавку.

– Когда эта ловушка засечет движение перед объективом, она автоматически сделает снимок и немедленно отправит его на номер телефона, который нужно предварительно ввести…

– Спасибо, я возьму ее.

Когда высокий мужчина вышел из магазина, старик опять перевел взгляд на телеэкран. Однажды все эти синие платья порвутся на мелкие кусочки и уплывут, а воспоминания отпустят и исчезнут. Он каждый день видел шрам, знаменующий потерю и покорность судьбе, на собственном отражении в зеркале. Вот что он узнал во взгляде этого человека. Потерю. Но не покорность, нет, до этого пока еще не дошло.



Харри слушал хруст гравия под сапогами и думал, что чем старше становится человек, тем чаще он бывает на кладбищах. Знакомится с будущими соседями в месте, где ему предстоит провести вечность. Он остановился у маленького черного камня, опустился на корточки, вырыл в снегу ямку и поставил в нее горшочек с белыми лилиями. Он уплотнил снег по бокам от горшочка и поправил стебли цветов. Харри сделал шаг назад и удостоверился, что все выглядит как надо. Он поднял взгляд и осмотрел шеренги надгробий. Если существует правило, согласно которому человека следует хоронить как можно ближе к месту его проживания, то Харри будет почивать где-нибудь здесь, а не рядом с Ракелью, покоящейся на кладбище при церкви Воксен. От своей квартиры до этого места Харри дошел за семь минут; если бы он бежал, то успел бы за три с половиной – он засек время. По закону всего через двадцать лет в могилу можно подзахоронить еще один гроб. Так что, если судьбе будет угодно, они с Ракелью могут воссоединиться в смерти. Волна озноба прокатилась по его телу, и Харри закутался в куртку. Он посмотрел на часы, а потом быстро зашагал к выходу.



– Как дела?

– Нормально, – сказал Олег.

– Нормально?

– То получше, то похуже.

– Ясно. – Харри плотнее прижал телефон к уху, как будто хотел сократить расстояние между ними, между своей квартирой на улице Софиес-гате, где Брюс Спрингстин в вечернем мраке протяжно пел «Stray Bullet», и находящимся в двух тысячах километрах отсюда домом Олега, из окна которого открывался вид на военный аэродром и на залив Порсангер-фьорд. – Я звоню, чтобы попросить тебя соблюдать осторожность.

– Осторожность?

Харри рассказал ему о Свейне Финне.

– Если Финне мстит мне за то, что я убил его сына, то ты тоже можешь оказаться в опасности.

– Я приеду в Осло, – решительно заявил Олег.

– Нет!

– Как это – нет? Если этот мерзавец убил маму, то я что же, по-твоему, буду сидеть здесь и…

– Во-первых, отдел убийств и близко не подпустит тебя к расследованию. Подумай, какие доводы адвокат может выдвинуть против следствия, в котором ты, сын жертвы, принимал непосредственное участие. Во-вторых, вероятно, Финне выбрал твою мать, а не тебя, потому что ты находишься вдали от его охотничьих угодий.

– Я приеду.

– Послушай, Олег! Если он придет за тобой, я хочу, чтобы ты оставался там, где сейчас находишься, по двум причинам. Во-первых, он не поедет две тысячи километров на машине, а значит, полетит на самолете и прибудет в маленький аэропорт, сотрудникам которого ты заблаговременно раздашь его фотографии. В любом случае Свейн Финне не тот человек, который может легко затеряться в маленьком городке. Если ты будешь на месте, у нас повышаются шансы поймать убийцу. Ясно?

– Да, но…

– Причина номер два. Представь себе, что тебя не будет там в тот момент, когда Финне приедет и застанет Хельгу дома одну.

Молчание. Только Спрингстин и пианино.

Олег кашлянул.

– Ты же будешь постоянно держать меня в курсе событий?

– Ну конечно. Значит, договорились?

После того как они закончили разговор, Харри сидел и смотрел на телефон, лежащий на журнальном столике. А Брюс Спрингстин по прозвищу Босс запел следующую песню, которая также не вошла в альбом «The River», – «The Man Who Got Away»[26].

Ну уж нет, черт возьми! В этот раз Финне от него не сбежит.

Телефон был холодным и безжизненным.


В половине двенадцатого Харри не выдержал.

Он натянул сапоги, взял телефон и вышел в коридор. Ключей от машины на комоде, куда он обычно их клал, не было. Обшарив карманы всех брюк и курток, он наконец обнаружил их в окровавленных джинсах, лежавших в корзине с грязным бельем. Харри отыскал «форд-эскорт», уселся в машину, отрегулировал водительское сиденье, повернул ключ в замке зажигания и автоматически протянул руку к радио, но передумал. Его приемник был настроен на «StoneHardFM», потому что на этой станции не разговаривали, а только круглые сутки играли безмозглый обезболивающий хард-рок, но сейчас ему не требовалась анестезия. Харри хотел испытывать боль. И он поехал в тишине по сонным ночным улицам центра Осло, потом вверх по холмам, где дорога, извиваясь, проходила мимо Морской академии и бежала дальше, в Норстранн. Он съехал на обочину, достал из бардачка карманный фонарик, вышел из машины и посмотрел на купающийся в лунном свете Осло-фьорд. Он был черным и блестел, как медь, там, где уходил на юго-запад, в сторону Драммена и открытого моря. Харри достал из багажника фомку и постоял некоторое время, изучая ее. Что-то не укладывалось в общую картину, у него вроде как мелькнула какая-то мимолетная мысль, но тут же ускользнула. Он укусил протез на пальце и вздрогнул, когда зубы соприкоснулись с титаном. Но это не помогло: мысль исчезла, как сон, безвозвратно уплывающий из объятий памяти.

Харри прошел к краю холма и направился по снегу к старым немецким бункерам, куда он, Эйстейн и Треска обычно приезжали, чтобы напиться втроем, пока их ровесники отмечали окончание учебного года, День Конституции, Ночь святого Ханса, или что они еще там праздновали.

После фоторепортажа, появившегося в одной из столичных газет, местные власти повесили замки на двери бункеров. Дело не в том, что ответственные сотрудники администрации не знали, что ими пользуются наркоманы и проститутки, да и фото тоже было отнюдь не первым: газеты и раньше публиковали снимки молодых людей, вкалывающих героин в израненные руки, и иностранок в вульгарных костюмах на дырявых матрасах. Общественность заставила встрепенуться всего лишь одна фотография. Она даже не была слишком жестокой. На матрасе сидел молодой парень, рядом с ним лежали наркотик и шприц. Он смотрел прямо в объектив камеры взглядом усталой собаки. Шок вызывало то, что он выглядел как совершенно обычный молодой норвежец: голубоглазый, в свитере с национальным узором, с коротко подстриженными, ухоженными волосами. Такая фотография вполне могла быть сделана во время пасхальных каникул на семейной даче. На следующий день местные власти повесили замки на все двери и расклеили объявления о наказании за проникновение внутрь и о том, что бункеры будут регулярно патрулироваться. Харри знал, что последнее было пустой угрозой: у начальника полиции не было лишних людей и средств, чтобы этим заниматься.

Харри вставил фомку в щель.

Замок поддался только после того, как он навалился на фомку всем телом.

Харри вошел внутрь. Тишину нарушало лишь эхо от капающей где-то вдалеке воды: у Харри этот звук ассоциировался с пульсацией сонара на подводной лодке. Треска рассказывал, что загрузил из Интернета такой трек, поставил его на повтор и использовал в качестве снотворного. Ощущение нахождения под водой дарило ему покой.

В ударившей в нос вони Харри смог различить только три составляющие: мочу, бензин и мокрый бетон. Он включил фонарик и двинулся вперед. Луч света отыскал деревянную скамейку, которую наверняка украли в одном из ближайших парков, и черный от влаги и плесени матрас. Перед горизонтальной бойницей, выходящей на залив, были прибиты деревянные доски.

Как он и думал, место было идеальным.

И он не смог удержаться.

Харри выключил фонарик.

Он закрыл глаза. Ему хотелось заранее почувствовать это.

Он попытался представить, что будет, но видения не приходили.

Почему? Возможно, ему надо подкормить свою ненависть.

Он подумал о Ракели. Вообразил Ракель на полу в гостиной и склонившегося над ней Свейна Финне. Подкормить ненависть.

И видение пришло.

Харри закричал во мраке и открыл глаза.

Что, черт возьми, случилось, почему его мозг создает такие странные картинки? Он увидел себя самого, всего окровавленного.



Свейн Финне проснулся от треска сломанной ветки.

Он сразу полностью пробудился и стал вглядываться во мрак под потолком своей двухместной палатки.

Неужели его нашли? Здесь, вдалеке от жилья, в густом хвойном лесу, на абсолютно непроходимой территории, по которой даже собакам пробраться непросто?

Он прислушался и попробовал определить источник звука. Фырчание. Это не человек. Тяжелый топот по лесному грунту. Настолько тяжелый, что чувствовалась легкая вибрация земли.

Это большой зверь. Может быть, лось. Когда Свейн Финне был молодым, он постоянно убегал в лес, прихватив с собой палатку, и ночевал в долинах Мариедален или Сёркедален. Окрестности Осло были обширными и дарили свободу и приют парнишке, который частенько попадал в беду, не слишком хорошо уживался с другими людьми: все они, казалось, либо чурались его, либо хотели прогнать. Окружающие сплошь и рядом реагируют подобным образом, когда чего-нибудь боятся. Свейн Финне не понимал, откуда люди могли узнать правду. Он ведь так тщательно все скрывал. Только нескольким он явил себя, дал знать, кто он на самом деле. И неудивительно, что эти избранные пугались. Финне чувствовал себя дома здесь, в лесу, среди зверей, а не в городе, который находился всего в двух часах ходьбы отсюда. Рядом с домами обитает гораздо больше разных зверей, чем думают жители Осло. Косули, зайцы, куницы. Конечно же, лисы – они прекрасно существуют, питаясь отходами. Изредка встречаются лоси. Лунными ночами он видел, как по другому берегу озера крадется рысь. И еще, разумеется, птицы. Скопы. Серая неясыть и мохноногий сыч. Что-то ему редко стали попадаться ястребы-тетеревятники и перепелятники, которых здесь во времена его детства было полным-полно. А вот сарыч парил там, в вышине, между верхушками елей над ним. Лось подошел ближе. Треск веток прекратился. Странно: обычно лось ломает ветки. К ткани палатки прислонился нос, который принюхивался и ходил вверх-вниз. Хищник, учуявший добычу. Тот, кто посреди ночи отправился на охоту. Это не лось.

Финне перевернулся в спальнике, схватил карманный фонарик и ударил им незваного гостя по носу. Нос отлип от внешней стороны палатки, и Свейн услышал снаружи низкое урчание. Но вот нос вернулся, и на этот раз прижался к палатке так сильно, что, когда Финне стал снова бить, он хорошо его разглядел и узнал очертания большой головы и пасти. Огромные когти начали драть палатку, раздался звук рвущейся ткани. Двигаясь со скоростью молнии, Финне схватил ножны с ножом, которые всегда лежали на подстилке рядом с ним, расстегнул застежку на палатке и выкатился наружу, не поворачиваясь спиной к зверю. Он разбил лагерь на свободной от снега площадке размером в пару квадратных метров, на склоне у большого камня, разделявшего ручеек талой воды таким образом, что он обтекал палатку с двух сторон. Сейчас Финне голышом катился по склону. Он не чувствовал боли, когда сучья и камни царапали его кожу, только слышал треск веток под лапами гнавшегося за ним медведя. У хищника, сообразившего, что дичь сбежала, включился охотничий инстинкт, а Свейн Финне знал, что человек не в состоянии убежать от медведя, по крайней мере на такой местности. Бытовало весьма распространенное заблуждение, что при встрече с медведем лучше всего лечь на землю и притвориться мертвым. Сам он ни разу не проверял данный способ на практике, но был уверен, что с медведем, который только что вышел из спячки и отчаянно голоден, этот номер не пройдет. Он и настоящий-то труп сожрет за милую душу. Нет, тут надо действовать иначе. Свейн Финне добежал до конца склона, споткнулся и упал, прислонился спиной к толстому стволу дерева и снова поднялся. Он включил фонарик и направил его в сторону приближавшегося хищника. Зверь резко остановился, когда в глаза ему ударил свет. Ослепленный, он встал на задние лапы и замахал передними. Перед Свейном был бурый медведь высотой около двух метров. Это еще не самый крупный экземпляр, подумал Финне, сжал зубы и вынул нож пуукко. Его дедушка утверждал, что последнего медведя в окрестностях Осло завалили в буреломе в местечке Грённволлиа, около Опкювена, в 1882 году. Его убил лесник Хельсос, и тот медведь был около двух с половиной метров ростом.

Медведь опустился на все четыре лапы. Луч света метался вверх-вниз и крутился вокруг него. Зверь фырчал, мотая головой из стороны в сторону: смотрел то в лес, то на фонарь, как будто не мог принять решение.

Финне держал нож перед собой.

– Еду надо заработать, косолапый! Что, слабоват сегодня?

Медведь зарычал, будто от отчаяния, а Финне рассмеялся так громко, что смех его эхом разнесся над обрывом.

– Мой прадед сожрал твоего еще в прошлом веке! – кричал Финне. – Говорят, на вкус он был не очень, даже со специями! Но я бы все равно не отказался попробовать кусочек тебя, косолапый, так что давай подходи! Ну же, иди сюда, зверюга тупорылый!

Финне сделал шаг по направлению к медведю, который слегка попятился, перенося тяжесть тела с одной лапы на другую. Казалось, он растерялся и понурился.

– Я-то знаю, каково это, – сказал Финне. – Ты был в заключении целую вечность, а потом внезапно вышел на свободу. Но здесь слишком много света и слишком мало еды, а ты совсем один. Не потому, что тебя выгнали из стаи, просто ты – не один из многих, ты – не стадное животное, так что это ты выгнал их. – Финне сделал еще один шаг вперед. – Но это не значит, что ты не можешь испытывать одиночества, так ведь? Хочешь дельный совет? Сей свое семя, косолапый, делай подобных себе, тех, кто будет тебя понимать. Кто станет почитать своего родителя. Хо-хо! Уходи отсюда, в Сёркедалене нет медведиц. Уходи, это мои угодья, бедный голодный медведь! Здесь ты сможешь найти только одиночество.

Зверь сделал движение передними лапами, как будто снова хотел подняться на задние, но у него не вышло.

Теперь Финне видел: медведь стар. И возможно, болен. А еще Финне учуял явственный запах – запах страха. Зверя напугало не маленькое существо, стоявшее перед ним на двух ногах, а то, что это существо не источало тот же запах, что и хищники. Оно было лишено страха. Сумасшедший человек. Готовый на что угодно.

– Ну что, старпер косолапый?

Медведь оскалился, обнажив ряд желтых зубов.

А потом он развернулся и пошел прочь, и тьма поглотила его.