Нож

Свейн Финне стоял и слушал, как треск веток раздается все дальше и дальше. Медведь непременно вернется. Когда проголодается еще сильнее или когда найдет пищу и накопит больше сил для того, чтобы отвоевать территорию. Завтра Финне надо начать поиски еще менее доступного места, возможно – укрытия со стенами, которые удержат хищника снаружи. Но сначала надо сходить в город и купить капкан. И навестить могилу Валентина. Побывать в стаде.



Катрина никак не могла заснуть.

Ничего, главное, что малыш в своей кроватке у окна безмятежно спал, а остальное было не так уж важно.

Она повернулась на супружеском ложе и посмотрела на бледное лицо Бьёрна. Глаза мужа были закрыты, но он не храпел, и это означало, что Бьёрн тоже не спит. Она изучала его. Тонкие красноватые веки с проступающими сосудами, светлые брови, белая светящаяся кожа. Казалось, он проглотил включенную лампочку, которая раздулась и сияла внутри его. Многие удивились, когда Катрина вышла за Бьёрна. Конечно, никто ничего не спрашивал напрямую, но она читала на лицах окружающих вопрос: что заставило красивую, материально независимую женщину выбрать не слишком привлекательного и небогатого мужчину? Одна дамочка-депутат из Комитета по правопорядку однажды во время какого-то приема для «женщин, занимающих ответственные посты» даже отвела ее в сторону и одобрительно сказала: мол, это просто замечательно, что Братт вышла замуж за коллегу-мужчину ниже себя по статусу. Катрина ответила, что Бьёрн Хольм чертовски хорош в постели, и спросила политика, не стыдится ли она немного того, что состояла в браке с высокопоставленным мужчиной, который зарабатывал больше ее, и какова, по ее мнению, вероятность того, что следующий супруг будет ниже ее по статусу? Катрина понятия не имела, за кем ее собеседница была замужем, но по выражению лица мадам поняла, что более или менее попала в цель. Вообще-то, она ненавидела такие «мероприятия для женщин», но не потому, что была противницей феминизма или не понимала необходимости борьбы за истинное равноправие. Просто Катрина не могла из-под палки проявлять сестринскую солидарность и не выносила эмоциональной риторики. Иногда ей хотелось попросить ораторов заткнуться и поинтересоваться, не могут ли они ограничиться требованием предоставления равных возможностей и одинаковой зарплаты за выполнение одинаковой работы. Конечно, время для изменения общественных взглядов уже настало, и не только в отношении прямых сексуальных домогательств, но и касательно более завуалированного и во многих случаях неосознанного сексуального подтекста в действиях мужчин. Но эти вопросы не должны стоять во главе повестки дня и отвлекать внимание от того, что на самом деле подразумевает равноправие. Женщины вновь обманывают самих себя, отдавая приоритет оскорбленным чувствам, а не размеру заработной платы. Но ведь только более высокие зарплаты, дающие больше экономической независимости, могут сделать их действительно неуязвимыми. А вообще, все это так индивидуально, у каждого человека своя история. Сама Катрина, например, пришла к Бьёрну, когда была совсем слабой и уязвимой, когда ей требовался человек, который любил бы ее без всяких условий. И теперь этот добродушный криминалист-тутенец, немного полноватый и неуклюжий, но такой милый и порядочный, не веря своей удаче, почти жертвенно преклонялся перед своей королевой. Катрина пообещала себе, что не будет злоупотреблять его отношением, она слишком часто видела, как мужчины и женщины превращались в сущих троллей просто потому, что партнеры позволяли им это сделать. И она старалась. Очень старалась.

Однако, когда дело доходит до настоящей проверки – появления третьего человека, ребенка, – мигом включается материнский инстинкт и внимание к мужу неизбежно ослабевает.

Третий человек. Тот, кого любишь больше, чем партнера.

Правда, в случае Катрины третий человек был с ними все это время.

Вернее, это было только один раз. Всего один раз она лежала вот так же, в этой самой кровати, и слушала его дыхание, в то время как окна комнаты содрогались под порывами осеннего ветра, стены трещали, а ее мир погружался в пучину. Этот мужчина принадлежал другой, а Катрина лишь ненадолго украла его. Однако она так долго мечтала заполучить его, что была согласна на все. Сожалела ли она о том приступе сумасшествия? Да. Ну конечно же сожалела. Был ли тот миг самым счастливым в ее жизни? Нет. Она пребывала в отчаянии и каком-то странном оцепенении. Можно ли было избежать того, что случилось? Никак нельзя, от судьбы не уйдешь.

– О чем ты думаешь? – прошептал Бьёрн.

Что, если бы она рассказала правду? Может, признаться ему во всем?

– О расследовании, – соврала Катрина.

– Серьезно?

– Как могло случиться, что вы совершенно ничего не нашли на месте преступления?

– Я ведь уже объяснял: преступник тщательно подчистил следы. Ты и правда думаешь о расследовании или… о чем-то другом?

В темноте Катрина не видела выражения его глаз, но хорошо слышала голос мужа. Он всегда знал о том, третьем человеке. Катрина полностью доверилась Бьёрну в то время, когда он был всего лишь другом, когда сама она только что поступила на работу в Полицейское управление Осло и по глупости безнадежно влюбилась в Харри. Это было очень давно. Но она никогда не рассказывала Бьёрну о той ночи.

– Супружеская пара, проживающая в Хольменколлене, в ночь убийства приехала домой на машине, – сказала Катрина. – Без четверти двенадцать они заметили идущего вниз по склону взрослого мужчину.

– Совпадает с предполагаемым временем совершения убийства, между десятью вечера и двумя часами ночи, – ответил Бьёрн.

– Взрослые трезвые мужчины в Хольменколлене ездят на машинах. Последний автобус уже ушел, и мы проверили камеры наблюдения на станции метро «Хольменколлен». В тридцать пять минут двенадцатого подошел трамвай, но из него вышла только одна женщина. Что пешеход делал так поздно ночью на улице? Если он на своих двоих проделал весь путь от какого-нибудь бара в городе, то он шел бы вверх по склону, а если бы собирался в город, то отправился бы к метро, согласен? Если только, конечно, он не старался избегать камер наблюдения.

– Мужчина, идущий по улице. Как-то маловато, не находишь? Они дали его описание?

– Все как обычно. Среднего роста, возраст от двадцати пяти до шестидесяти, национальная принадлежность неизвестна, но кожа, по крайней мере, не слишком темная.

– Слушай, а почему ты зациклилась на этом мужчине?

– Потому что это пока единственная зацепка, которая у нас есть.

– А у соседки ничего разузнать не удалось?

– Фру Сивертсен? Окно в ее спальне было открыто. Но она утверждает, что всю ночь проспала сном младенца.

И тут, оцените иронию ситуации, со стороны детской кроватки раздалось предупредительное всхлипывание. Они посмотрели друг на друга и чуть не рассмеялись.

Катрина отвернулась и прижалась ухом к подушке, но не смогла заглушить еще два всхлипывания. Затем воцарилась недолгая пауза, обычно возникающая перед началом воя сирены. Она почувствовала, как прогнулся матрас, когда Бьёрн вскочил с кровати.

Сама она сейчас не думала о ребенке. Не думала о Харри. И о расследовании тоже не думала. Катрине хотелось спать. Она отчаянно нуждалась в глубоком сне, когда отключаются оба полушария мозга.



Кайя провела рукой по твердой шершавой рукоятке пистолета. Она выключила все источники звука в гостиной и теперь вслушивалась в тишину. Он был снаружи, она чувствовала это. Кайя раздобыла пистолет сразу после того, что случилось в Кабуле с Халой.

В общежитии, рассчитанном на двадцать три человека, проживало девять женщин, в том числе Хала и Кайя. Большинство из них работали в Красном Кресте, некоторые занимали гражданские должности в миротворческих силах. Хала была удивительной женщиной с удивительной историей, но главное ее отличие от прочих обитателей дома заключалось в том, что она была не иностранкой, а афганкой. Их общежитие располагалось недалеко от гостиницы «Кабул Серена» и президентского дворца. После теракта, устроенного талибаном в 2008 году в «Серене», стало ясно, что ни один район Кабула не может считаться безопасным. Но все относительно, и они чувствовали себя в безопасности за высоким забором под защитой охранников. По вечерам Хала с Кайей выходили на плоскую крышу и запускали змея, которого купили на местном базаре за пару долларов. Кайе казалось, что это типичная романтическая сцена из бестселлера, – змей в небе над Кабулом был символом освобождения города от режима талибов, при котором в девяностые годы запуск воздушных змеев был запрещен, потому что это занятие отвлекает внимание от молитв. Но по выходным в небо поднимались сотни, да что там – тысячи воздушных змеев. И по словам Халы, расцветки этих змеев сейчас стали еще ярче, чем в былые времена, благодаря появившейся на рынке новой краске. Подруга объяснила Кайе, как им следовало взаимодействовать во время запуска: одна управляет змеем, другая следит за веревкой, иначе не избежать столкновения с другими змеями, которые стремились напасть и перерезать их веревку или же самого змея своими веревками в тех местах, где он был склеен. Ну да, в этом нетрудно было усмотреть параллель с миссией, которую Запад добровольно возложил на себя в Афганистане, но, с другой стороны, это была просто игра. Если один змей терялся, они просто-напросто запускали другого. Множество воздушных змеев в небе над Кабулом – воистину впечатляющее зрелище, но еще красивее был свет в прекрасных глазах Халы, появлявшийся, когда она смотрела на эту картину.

А потом как-то вечером ее подруга не вернулась домой. Кайя очень беспокоилась, не могла уснуть и вот, когда уже перевалило за полночь, услышала вой сирен и увидела из окна гостиной синий свет мигалок полицейских машин. Она оделась и вышла на улицу. Полицейские автомобили припарковались в переулке. Оградительную ленту не натянули, и вокруг уже начали собираться любопытные – молодые афганские мужчины в поддельных кожаных куртках от «Гуччи» и «Армани»: в это время суток на улицах находились в основном они. Сколько мест преступлений Кайя повидала, когда работала в отделе по расследованию убийств? Но она до сих пор не могла отогнать кошмарные видения той ночи. Нож, которым воспользовались убийцы, проделал большие прорехи в шальвар-камизе Халы, и через них просвечивало ее тело, а голова откинулась назад под неестественным углом, как будто шея сломалась, так что рана на вспоротом горле открылась и Кайя видела розовые, уже высохшие внутренности. Когда она склонилась над трупом, из раны, словно джинн из лампы, вылетел рой черных мух, от которых она принялась отчаянно отмахиваться.

Вскрытие показало, что непосредственно перед убийством у Халы был половой контакт, и хотя эксперты не исключали того, что она вступила в него добровольно, это вызывало большие сомнения. Ведь Хала была одинокой девушкой, воспитанной в семье хазарейцев и придерживавшейся строгих религиозных правил. Скорее всего, ее изнасиловали. Полиция так и не нашла преступника или преступников. Вообще-то, считалось, что на улицах Кабула вероятность попасть в руки насильника намного меньше, чем подорваться на самодельном взрывном устройстве. Правда, после падения режима талибана количество изнасилований увеличилось, однако у полиции имелась теория, согласно которой за этим стояли талибы, которые пытались таким образом показать, что ожидает афганских женщин, работающих на МССБ, «Решительную поддержку» и другие западные организации. Конечно, то, что произошло с Халой, напугало всех женщин в общежитии. И тогда Кайя обучила их обращаться с оружием. И этот пистолет, передававшийся из рук в руки как эстафетная палочка, когда кому-то из них требовалось выйти по делам после наступления темноты, удивительным образом связал соседок и превратил в единую команду. В команду воздушного змея.

Кайя взвесила пистолет в руке. Когда она работала в полиции, то, держа в руках заряженное боевое оружие, испытывала смешанное чувство ужаса и защищенности. В Афганистане она стала рассматривать пистолет в качестве необходимого инструмента, наличие которого ценишь весьма высоко. Все равно как нож. Пользоваться им ее научил Антон. И еще он объяснил Кайе, что сотрудники Красного Креста, по крайней мере его подчиненные, должны уметь защищать свою собственную жизнь, и если придется, то и ценой убийства. Она помнила, что при первой встрече с Антоном подумала, что этот утонченный, почти жеманный и слишком красивый швейцарец, высокий и белокурый, уж точно не для нее. И ошиблась. Или же оказалась права – это как посмотреть. Однако что касается убийства Халы, то тут она однозначно не заблуждалась.

За ним стоял вовсе не талибан.

Она знала, кто это сделал, но, увы, не имела доказательств.

Кайя крепче сжала рукоятку, прислушалась, глубоко вдохнула. Подождала не шевелясь. И вот что удивительно: хотя сердце ее бешено колотилось, сама она оставалась совершенно безразличной. Да, Кайя боялась смерти, однако не испытывала особенного желания жить. И все-таки она сделала это на разборе полетов во время обязательной остановки у психолога в Таллине по дороге домой: благополучно проплыла мимо радара.






Глава 20




Харри очнулся, ничего вокруг не изменилось. Прошла пара секунд, прежде чем он все вспомнил и понял, что это не было кошмарным сном, и кулак реальности угодил ему в солнечное сплетение. Он повернулся на бок и посмотрел на фотографию, что стояла на столе. Улыбающиеся Ракель, Олег и он сам сидят на валуне, а вокруг опавшие осенние листья. Снимок был сделан во время одной из тех прогулок, которые так любила Ракель и которые, как подозревал Харри, начинали нравиться и ему тоже. И впервые его посетила мысль: если это начало дня, который будет становиться все хуже и хуже, сколько еще таких дней он вынесет? Он уже собрался было дать самому себе ответ, когда осознал, что его разбудил вовсе не звонок будильника. Телефон, лежавший рядом с фотографией, безостановочно вибрировал, напоминая крылышки колибри. Харри схватил мобильник.

Ему пришла эсэмэска: фотоловушка сработала.

Сердце Харри бешено заколотилось.

Он дважды стукнул указательным пальцем по стеклу, и сердце его замерло.

Свейн «Жених» Финне стоял, склонив голову перед объективом камеры и глядя чуть выше. Небо над его головой было красноватым.

Харри пулей выскочил из кровати и напялил брюки, которые лежали на полу. По дороге к двери он натянул на себя футболку, схватил куртку, надел сапоги и выскочил на лестницу. На ходу засунул руки в карманы куртки и нащупал все вещи, которые положил туда вчера вечером: ключи от машины, наручники и пистолет.

Он вышел из подъезда, втянул в себя холодный утренний воздух и уселся в «форд-эскорт», припаркованный у края тротуара. Вообще-то, добежать до кладбища можно за три с половиной минуты. Но машина была нужна ему для осуществления второй части плана. Харри тихо выругался, когда двигатель не завелся с первого раза. Похоже, следующий техосмотр станет для его «форда» последним. Он еще раз повернул ключ в замке зажигания и нажал на педаль газа. Есть! Харри рванул по мокрой брусчатке тихой в эти утренние часы улицы Стенсберггата. Сколько времени люди проводят у могилы? Он проскочил перед начавшей скапливаться утренней пробкой на улице Уллеволсвейен и припарковался у тротуара на улице Акерсбаккен, прямо напротив северных ворот кладбища Спасителя. Машину он не запер и оставил на аварийной стоянке, положив на торпеду свое полицейское удостоверение.

Харри побежал было, но остановился сразу за воротами кладбища, потому что отсюда, с вершины холма, на котором оно располагалось, сразу увидел одинокую фигуру перед могильным камнем. Человек склонил голову, а на его спине лежала индейская косичка, длинная и толстая.

Харри сжал рукоятку пистолета в кармане куртки и зашагал вперед. Он двигался в обычном темпе: ни быстро, ни медленно. И остановился в трех метрах от стоявшего к нему спиной мужчины.

– Что тебе надо?

Уже один звук этого голоса заставил Харри содрогнуться. В последний раз он слышал этот скрипучий, раскатистый голос проповедника, когда, навестив Финне в тюремной камере, обратился к нему с просьбой оказать полиции содействие в поимке вампириста – того самого человека, что лежал сейчас в могиле перед ними. В тот момент Харри даже не подозревал, что Валентин Йертсен – родной сын Свейна Финне. Впоследствии он думал, что ему следовало бы знать об этом, следовало бы догадаться, что такие больные жестокие фантазии каким-то образом должны происходить из одного источника.

– Свейн Финне, – сказал Харри, отметив, что его хриплый голос задрожал, – ты арестован.

Он не слышал смеха Финне, только заметил, как у того легонько затряслись плечи.

– Ты всегда говоришь это при встрече со мной, Холе.

– Руки за спину!

Финне тяжело вздохнул и небрежным движением завел руки за спину, как будто от этого ему стало удобнее стоять.

– Я надену на тебя наручники. И прежде чем ты решишь совершить какую-нибудь глупость, вспомни, что дуло моего пистолета направлено тебе прямо в копчик.

– Ты хочешь выстрелить мне в копчик, Холе? – Финне повернул голову и ухмыльнулся. Дерзкий взгляд карих глаз. Толстые влажные губы. Харри дышал через нос. Остыть. Ему надо остыть, не думать о Ракели. Думать о том, что он должен сделать, только об этом. О простых практических вещах. – Потому что считаешь, будто бы я больше боюсь стать парализованным, чем умереть?

Харри сделал глубокий вдох, пытаясь унять дрожь.

– Потому что хочу получить твое признание до того, как ты сдохнешь.

– Именно так ты выбил признание из моего мальчика? А потом застрелил его?

– Я был вынужден застрелить Йертсена, потому что он сопротивлялся аресту.

– Да, полагаю, тебе хочется вспоминать об этом именно в таком ключе. Как, наверное, и о том случае, когда ты стрелял в меня.

Харри посмотрел на дырявую ладонь Свейна Финне: она походила на гору Торгхаттен, в которой имелось отверстие, через которое можно было увидеть солнечный свет[27]. Отверстие в ладони Финне проделала пуля, которую Харри на заре своей полицейской карьеры выпустил во время задержания. Но сейчас его внимание привлекла другая рука Свейна. Серый ремешок часов на запястье. Не опуская пистолета, Харри схватил запястье Финне свободной рукой, повернул его и нажал на циферблат. На нем загорелись красные цифры, сообщавшие дату и время.

Щелчок наручников прозвучал на пустом кладбище как влажный поцелуй.



Харри повернул ключ зажигания влево, и двигатель умер.

– Прекрасное утро, – произнес Финне, глядя в окно автомобиля на фьорд под ними. – Но почему мы не в Полицейском управлении?

– Я хочу дать тебе возможность выбирать, – ответил Харри. – Ты можешь чистосердечно мне во всем признаться, прямо здесь и сейчас, и мы поедем завтракать в теплой камере Полицейского управления. Или ты можешь отказаться, и тогда мы с тобой прокатимся в немецкий бункер.

– Хе-хе. А ты мне нравишься, Холе. Правда нравишься. То есть, конечно, я ненавижу тебя как полицейского, но личность ты прелюбопытная. – Свейн облизал губы. – Ну конечно я признаюсь. Она…

– Подожди, я включу диктофон, – сказал Харри, извлекая мобильник из кармана куртки.

– …добровольно на все согласилась. – Финне пожал плечами. – На самом деле я думаю, что ей даже понравилось больше, чем мне.

Харри сглотнул и на мгновение закрыл глаза.

– Ей понравился нож в животе?