Опиум. Вечность после...#2

- Нет. Когда-нибудь она тебе расскажет. Когда-нибудь. Поверь, я знаю.

После этого их разговора Дамиен перестал донимать меня просьбами поговорить, но всё равно приезжал. Иногда просто сидел на одной из лавочек, иногда стоял, опершись на капот своей машины. Приезжал каждый день, но в разное время, ждал, что я сжалюсь и выйду к нему, но этого так и не случилось.

Лурдес сдержала слово и забрала меня из больницы. Уже сам этот факт, мне казалось, вылечил меня на пятьдесят процентов. Но это были, конечно, только иллюзии, и как человек с образованием в области психологии и психиатрии я понимала необходимость в медикаментах и сеансах терапии с Лурдес.

- Будем апробировать на тебе новую методику – встречи не в кабинете на кушетке, а после шопинга и в кафе!

Новая метода оказалась действенной. Мы стали «прорабатывать» и уменьшать дозу седативных препаратов и транквилизаторов. Подруга мягко взяла мою ладонь в свою и медленно, но уверенно, повела по известному ей пути, прочь из долины самоуничтожения.

Она научила меня, что тайна моего тела известна только мне, а привлекательность заключается в уверенности женщины, в её самоощущении, самопризнании и самопринятии. Лурдес твердила, как важно любить себя всякой, но при этом никогда не оставлять попыток стать лучше.



Глава 28. Скорость



Дамиен

Обе мои руки на диске руля верного Мустанга Шелби. Дорога подчиняется ему, отдаётся четырём колёсам одной чёрной покорной лентой. Я на первом автобане: трансканадская трасса почти свободна в 3:30 утра.

Нет никого: ни встречных машин, ни двигающихся со мной в одном потоке.

Я один.

Совершенно один. Как и всегда, как и всю свою грёбаную жизнь.

На спидометре 130 км/час, мимо пролетают дорожные знаки и электронные табло, напоминая отчаянным лузерам о скоростном режиме.

Но я не могу медленнее, сегодня не могу, потому что скорость – моя стихия. Единственное состояние, в котором я полноценен. И мне нужно прийти в себя, ожить, ощутить вкус жизни.

Поэтому моя ступня одержимо выжимает педаль газа: 140, 155, 170, 190…

Моя жизнь не так проста, как эта дорога, не так предсказуема. Я нёсся на полной скорости, пока не упёрся в затор. Объезжая, лавировал, и не понял сам, как съехал не туда, потерял свой путь.

Я еду не в том направлении. Это не моё место назначения. Это не оно.

Но ведь ещё не поздно свернуть? Раскрыть карту, найти съезд с этой разбитой дороги, и выехать на верное шоссе?

Ева…

Сердце вопит, что я в ответе за неё. Не родители, не люди, а я. Только я.

Что я сделал не так?

Ошибся.

Где? В чём именно?

Догадываюсь, когда это произошло – после похорон. Но не имею понятия, что с ней случилось.

Лурдес сказала, узнаю когда-нибудь. Однажды Ева всё расскажет сама. Однажды. Если найдёт в себе силы. Если доживёт.

В груди давит, в груди саднит. Больно и тяжело дышать. Трасса, огни фонарей, лобовое стекло расплываются.

Я кричал на неё. Я обидел. А ей нужны были мои руки, правильные мудрые слова, моё понимание, моя поддержка.

Она позвала меня, это был её зов, её способ прокричать, как ей плохо. Она попросила о помощи, но я не понял, а когда это случилось – было уже слишком поздно.

Из-за меня Ева провалилась, из-за меня. Я знаю. Ведь когда вошёл в ту жуткую комнату, видел в её глазах жизнь, мгновения, но она там была.

Меня ждали.

Ждали, что приду и успокою, сниму боль, помогу справиться, вырваться.

Но я накричал. Толкнул её в отрицание всего и всех.

Мне нужна моя машина и дорога. Я всегда находил все ответы в пути, в скорости. В красоте движения.

Но не в этот раз: ответов нет, я в растерянности от собственного бессилия, и это меня убивает. Никогда ещё мне не было так больно и настолько страшно: Еве плохо, моей ЕВЕ!

И я ничего не могу сделать.

НИЧЕГО.


Меня больше нет в её мире, в той пустоте, где её душа нашла временный покой.

Когда предают чужие - тяжело, но когда близкие – это сбивает с ног. Убивает.

Я предал её.

Предал.

Не услышал. Не понял.

В моём большом доме живёт семья: красивая и умная женщина, здоровый сын.

Но мой Мустанг не летит над дорожным полотном, как должен был, он вязнет в болоте. Весь в налипшей грязи, он едва ползёт, ведь его водитель понятия не имеет, куда и зачем едет.

Только однажды моя жизнь была ровной прямой трассой, а сам я плавал в кайфе немыслимой скорости своего движения. Это было давно и длилось всего год. Один единственный год я был счастлив.

Счастлив любить женщину, не зная, что она – моя родная кровь, сестра, мой близнец.

Годы прошли, я делаю, что должно, живу по совести, воспитываю сына, стараюсь любить жену. А в груди гнилая рана и боль. Тупая, но привычная боль от осознания безысходности. Тупика, который не обойти.

Я люблю свою сестру, но любовь эта совсем не родственная. Я люблю её так, как мужчина любит женщину, и эта женщина сейчас, как никогда, близка к гибели. По моей вине.

Я чувствую, я знаю.

Дариус спит в своей кроватке - Мел перетащила её в нашу спальню, потому что няню я уволил, а новую мы пока ещё не нашли. И вряд ли сможем после всего, что случилось.

Целую сына, поправляю голубое одеяльце, которое сам же и выбирал, ожидая его рождения, смотрю на него спящего и наблюдаю за тем, как в груди поднимается новая волна тянущей боли. Я не понимаю её природы, но чувствую, что пропустил нечто важное, имеющее первостепенное для меня значение. Что-то такое, что было главным, именно тем, зачем я и явился в этот мир.

Мне его не хватает, недостаёт этой, самой нужной детали, и моя душа мечется, бьётся о стёкла и стены, пытаясь отыскать то, что уже невозможно найти. Оно утеряно безвозвратно, поэтому Еве так плохо. Она знает и болеет в одиночку, даёт мне возможность жить правильно, беззаботно, но, глупая, не догадывается, что это невозможно. Когда один из пары, связанной так, как мы с ней связаны, болеет – второй неизбежно захворает тоже.

И я догадываюсь. Мне не известны факты, но каждая моя клетка инфицирована этим внутренним «знанием». Знает и болит.

Я заставил себя жить дальше, выбрал путь, одобренный моралью, и мне даже казалось, что всё получается, если не обращать внимания на сны, в которых всегда Ева, или вообще бессонницу, наполненную воспоминаниями нашего года вместе. Но теперь, после увиденной душераздирающей картины уничтоженной духовно и почти уже физически Евы, я не смогу больше играть в этой пьесе. Мои ноги сами несут меня прочь со сцены. Опостылели декорации.

Мел спит. Мне видно её лицо и грудь, щедро открытую в синей шёлковой ночной рубашке. Мы купили её в Риме, в одном из фешенебельных бутиков недалеко от Испанской лестницы. Помнится, она стоила состояние, и я тогда почему-то вспомнил, что точно на такую же сумму мы прожили с Евой во Флоренции целую неделю. Ева ничего не просила из вещей и побрякушек, а мне хотелось подарить ей весь мир и себя в придачу.

С каким трудом она приняла моё кольцо! Вспоминаю её причитания и улыбаюсь, так весело, легко и светло на душе становится. Озабоченное неловкостью лицо, перепуганные глаза, она тогда ещё не понимала, что всё моё - и её тоже. Что мы – одно целое. Что нет для мужчины препятствия «дорого», когда он хочет надеть на палец любимой кольцо – символ его чувств к ней. Даже если для этого ему придётся вывернуть все карманы и напрячься кредитками. Ведь повторений таких моментов в жизни не бывает, они уникальны, как и то чувство, которое лишь однажды расцветает в твоей груди. Оно не подлежит копированию, повтору. Нельзя нажать на паузу, перемотать и включить заново. Нельзя. Нужно ловить момент, и я хватал все, до единого.

Особенно в спальне. С видом на Лигурийское море или плесневелую кирпичную стену старой развалины в Вероне, на узкую романтичную улочку в Венеции или на блестящую ленту Арно с перекинутыми каменными мостами во Флоренции - все моменты были нашими. Я целовал, как безумный, скользил губами по коже, ласкал и пробовал на вкус языком каждый квадратный сантиметр любимой женщины. Ещё до неё меня называли неутомимым, но та сила – ничто в сравнении с бесконечной жаждой, изнуряющим голодом и потребностью в теле и ласках девушки, от взгляда которой сходишь с ума. Жаждешь близости с ней каждую секунду, и все эти желания исполняешь.

Я грешен. Прожил год в одном из самых больших грехов - в инцесте. Любовь между братом и сестрой неправильна, а потому запретна. Но почему именно этот грех – самое лучшее, что случалось со мной в жизни? И я готов за него ответить, но при одном условии: пусть мне позволят грешить ещё.

Моя жена спрашивала, какой цвет я люблю, и теперь большая часть её гардероба синяя, как и эта кружевная рубашка, созданная для женщин, умеющих и знающих, как соблазнять. Но оттенок, увы, как и дороговизна шёлка и кружев не обладает магией. Они не способны сделать то, что отдано на откуп херувимам.

Я не люблю тебя, Мел. Никогда не любил, никогда не смогу. И ты об этом знаешь. Знаешь, но живёшь. Заботишься, рожаешь детей. И делаешь вид, что всё в порядке, когда твой муж пропадает по ночам на автобане.

Притворяешься спящей, нервно подрагивая ресницами, удерживая наиболее эффектную, с твоей точки зрения, позу. Наверное, именно так и лежат на своих супружеских ложах успешные, до изнеможения залюбленные мужьями жёны с фотографий в твоих гламурных журналах.

А я жесток и даже не подумаю облегчить твою участь: так и буду наблюдать за жалкими потугами сыграть со мной в любовь, вызвать в моём сердце и джинсах то, что возникнет само по себе только при одном условии – вместо тебя в любой тряпке пусть здесь появится ОНА.

Иногда я думаю, что было бы, узнай ты самую безнравственную, самую аморальную правду нашего с тобой супружества: в постели нас всегда трое. Твоё тело, моё тело, и ЕЁ образ. Глаза её. Губы. Волосы. Смуглая сладкая кожа на плечах, шее, груди, животе, бёдрах…

Я даже могу предположить, какие слова с брезгливостью вылетели бы из твоего рта: «Извращенец!».

Да, я извращенец. Моральный урод. И давно уже к этому привык. Смирился и живу дальше.

Неужели, наконец, ты не выдержала? Смотришь? Смотри. И постарайся спросить себя, что видишь и почему. Сделай хоть раз исключение, а? Посмотри правде в глаза!

Ева сейчас разозлилась бы. Спросила бы, где был, почему ночью, почему бросил одну, почему не взял с собой. Но ты никогда не спросишь, не скажешь правды, не выпятишь слабость, не покажешь злость.

- Иди ко мне! – зовёшь.

А я смотрю в твои глаза, и буду смотреть долго, чтобы ты увидела в моих, как до тошноты, до изнеможения устал играть роль твоего мужа! Опостылело всё, осточертело!

Ты обнимаешь меня, целуешь, а я не могу справиться с отвращением. Хочу отбросить тебя, отшвырнуть, как однажды уже сделал, но вместо этого, просто убираю твои руки.

И выхожу из дома в ранний рассвет.

В этот день я впервые изменю тебе с понравившейся девицей из бара. В этот день я в первый раз не вернусь домой ночевать. В этот день мой корабль сойдёт с твоей орбиты и больше на неё не возвратится.

Время «разговора» наступает очень быстро, гораздо быстрее, чем я мог бы предположить:

- С самого первого нашего дня вместе ты выносила мне мозг женитьбой! Получила, что хотела? Радуйся. О верности ты ничего не говорила.