Опиум. Вечность после...#2

- Нет! Ева! Нет! Я должен был достучаться до тебя! Люди уходят в запой, а ты ушла в отрицание! Если бы ты отреклась только от мира, но нет, ты отреклась от себя! Ты уничтожила Еву, не убила её тело, как собиралась, а спрятала её душу!

- Ты мог поговорить со мной! Уверена, мы бы услышали друг друга, - заявляет внезапно ровным, а от этого ещё более пугающим голосом.

- Разве? Ты не подпускала меня даже физически, что самое простое, а поговорить по душам, ты серьёзно? Я даже не видел в тебе тебя, как и о чём можно было говорить? А главное, с кем?

- Уходи.

- Куда?

- К ней. Уходи! – стонет.

- Мне некуда идти, Ева. Я уже полгода там, где должен быть. Там, где должен был быть всегда. Там, где буду всегда, до последнего своего дня – С ТОБОЙ!

Ещё всхлип, ещё один удар лезвием в сердце. Мне больно, мне так больно. Страх, что ничего не вышло, растекается по телу холодом. Ужасом.

- Дамиен, - тихо произносит, борясь с рыданиями, - твой… сын, он твой! – выпаливает.

Я с ужасом наблюдаю, как она кусает собственное запястье, впиваясь в него зубами, причиняя себе боль. Боль, способную заглушить муки души.

- Я знаю! – буквально кричу ей.

Боги! Наконец она поднимает глаза, полные слёз, смотрит в мои, и мне так легче держать её сознание:

- Я всегда это знал! Неужели, ты думаешь, я хоть на секунду поверил в этот бред?

- Не поверил?

Мой разум мечется. Сказать ей правду? А способна ли она её принять? Не слишком ли много для одной поломанной души груза в один заход?

- Нет! Конечно, нет, Ева!

- Тогда что ты здесь делаешь все эти месяцы? Что? Твой сын растёт без тебя!

Я никогда ещё не видел её глаза настолько большими. В них шок, непонимание.

- Я делаю то, что должен: возвращаю мою Еву. Еву, без которой не могу жить. Еву, которая не смогла жить без меня. Еву, которая каждое утро будет просыпаться рядом со мной. Еву, которая каждый вечер будет засыпать в моих руках. Еву, которая будет печь мне своё печенье. Еву, которая будет выводить меня из себя, и которая будет моей женой в этом мире. В этой жизни! И плевать на мораль. Плевать на людей! На всё плевать, кроме моей Евы! Слышишь?

Кивает, а в глазах снова потоп.

- Ты не уйдёшь? – спрашивает.

И от этого вопроса у меня, кажется, что-то отрывается в груди и отправляется в свободное плавание. Я выдыхаю. Вдыхаю. Выдыхаю. Дышу:

- Я никогда больше не уйду. Никогда и никуда.

Сердце! Его так много во мне! Больше, чем в юности. Больше, чем когда-либо. Я кладу её руки себе на грудь, вжимаю ладони плотнее, хочу, чтобы она почувствовала, как оно бьётся. Услышала. Вспомнила, какая роль отведена ей в этой нашей жизни – быть моим центром, смыслом и сутью, массой, рождающей непреодолимую силу тяготения – мою к ней Любовь:

- Я люблю тебя, всегда любил. Даже тогда, когда не понимал этого сам. Даже тогда, когда пытался отрицать, душить, ломать, вырывать клещами. Даже тогда, когда силился найти замену, нарисовал иллюзорный мир и поместил себя в комфорт и успешность. Никогда не переставал, никогда не останавливался, ни на мгновение не забывал и не терял ни капли.

Прижимаю губы к её уху и шёпотом, чтобы слышала только она и больше ни одна душа во Вселенной:

- А теперь главное: всегда буду. Даже если ты располнеешь. Если состаришься. Если заболеешь. Если потеряешь себя. Если ты уже будешь не ты, я всё равно всегда буду любить тебя, потому что для меня ты – это всегда ты. Потому что я пришёл в этот мир только затем, чтобы любить тебя…

Мои руки обнимают женщину, по венам которой несётся кровь, идентичная моей. Мои руки прижимают её к груди. Мои руки прячут, заключая хрупкую душу в кольцо нежности. В замкнутый круг чувства, не имеющего ничего общего с братским.

Мы долго лежим в объятиях друг друга и больше ничего не говорим. Я смотрю в окно, на серо-фиолетовые разводы на небе – скоро утро. Ева уже спит, а я слушаю её размеренное, спокойное дыхание.

Незаметно для себя самого начинаю проваливаться в сон вслед за ней, но заставляю сознание вернуться: с усилием разлепляю глаза и, убедившись в том, что моя главная забота рядом, прижимаю руку к её спине плотнее. Снова отключаюсь, утащив из реальности в сон ощущение покоя, умиротворения и разрешённости самой сложной в моей жизни задачи. Влажное тихое дыхание в изгибе моей шеи - единственное, что меня заботит, единственное, что имеет для меня значение.

Случаются в жизни моменты, когда накатывает. Это был один из них. Режиссёр Дамиен Блэйд только что гениально сыграл ключевую партию в своей реальной жизни – искренность. Признался в главном – в своих чувствах. А это ведь нелегко, особенно, если ты мужчина, и тебе уже за тридцать. Особенно, если ты познал славу и успех. Особенно, если твоё признание могут не услышать. Особенно, если ты признаёшься в запретной любви тому, кому она нужнее всех – своей родной сестре. Женщине, точно также безвозвратно отдавшей себя в твои руки, как и ты, когда-то давно, вручил ей себя без остатка и без права востребования.

Странно, но только теперь мне очевидна простая вещь: до этого момента, до того, как произнёс вслух то, что давным-давно хранилось в самом тёмном углу души Дамиена Блэйда, я до конца сам не понимал, что именно делаю в этом доме, в инвалидной коляске, рядом с женщиной, заболевшей душой.

Теперь понял: пытаюсь дать шанс не только ей, но и себе. Нам обоим.

Невыносимо тяжело и неожиданно легко в то же время. Разве может быть подобное? Это ведь абсурд, не так ли? Да вся моя жизнь абсурдна! Начиная с рождения, ведь я, оказывается, прибыл на этот свет мёртвым, и заканчивая тем, что как бы ни петляла моя судьба, вот он я – в постели с сестрой.

Тяжело признаться самому себе в том, что так упорно отрицал. Но сюрприз в невыразимом облегчении от того, что груз, наконец, сброшен! Вот она, голая правда: единственная женщина, которую я любил, люблю и буду любить – моя сестра. Женщина, которая не может выжить в этом стеклянном мире без меня – моя сестра. И мы спим в одной постели. Да, как извращенцы, как моральные уроды, как животные и не знаю ещё кто.

Но мне давно уже плевать. И ей тоже. Мы много чего доказали друг другу, самим себе и ничего не значащим для нас людям. А теперь мы просто хотим жить.

Дайте нам эту возможность?

Отвернитесь! Сделайте вид, что не узнали или никогда не видели наших лиц раньше.


Уделите время детям, супругам и работе. Сходите в кино! Съездите в путешествие.

И просто забудьте о нас. Сотрите из своей памяти.

Дайте нам жить…



Глава 40. Три года спустя



Ева

У меня есть мой личный ангел-хранитель - мой Дамиен. Не говорю муж, потому что брак в традиционном понимании для нас недоступен, но фактически мы живём как супруги: делим постель, зеркало в ванной, мыло, душ, завтраки и ужины. Мы проживаем своё время вместе, у нас общие планы на будущее, мечты и цели.

Но мы никогда не сможем быть нормальной парой, над нами всегда будет довлеть «мораль». Её вес искажает некоторые моменты нашей жизни, делая отличной от той, какую мы проживали бы, не будь между нами трагической кровной связи.

Дамиен не позволяет ласкать себя. Я могу целовать его лицо, губы, но на этом зона дозволенности заканчивается. В голове моего мужчины подобно опухоли выросло ТАБУ, граница которого почему-то пролегает именно на этой территории.

- Какая разница, я ведь делала это раньше и отлично всё помню! - спорю с ним, потому что от моей «морали» не осталось и следа.

Он долго смотрит своими умными глазами в мои и объясняет:

- Мне сложно совсем без секса, но без остального я вполне могу обойтись.

Дамиен не позволяет мне травмировать свою «мораль», но сам ласкает меня без ограничений. На мои протесты отвечает: «Мне это нужно!», и я соглашаюсь со всем: с каждым его словом, мнением, желанием.

Я не верю в Бога, я верю в Дамиена. Он - мой мир, моя вера и моя причина жить. Каждый мой день начинается им и им же заканчивается. Дамиен принимает все наши решения, а я безоглядно верю в его правоту и мудрость. Как он скажет, так мы и делаем. Как считает приемлемым, так и поступаем.

Но иногда бывает тяжело. Чаще всего любые перемены в его настроении оборачиваются для меня подавленностью и депрессией. Если он приходит домой уставшим, рассеянным, закрытым, я всякий раз возвращаюсь к мысли о том, что он несчастлив. Со мной.

Я недостаточно или совсем несексуальна, и Дамиен чувствует себя затворником, вынужденным находиться рядом с нездоровым человеком. Я не могу рожать ему детей и быть полноценной наседкой, женой. Из-за меня у него нет «нужных», «правильных» друзей, остались только самые близкие. Он стыдится наших отношений, того, что, по сути, является семьёй, но ни один из нас ни разу не произнёс этого слова.

Я замыкаюсь в себе и тону в боли. Хлопочу молча на кухне, смахивая слёзы, пряча их, чтобы он не увидел. Потом поднимаюсь в спальню или прячусь в одной из ванных, чтобы слить свои страхи слезами.

Пока Дамиен не находит меня.

Он говорит, что я очень ранима, и поэтому так реагирую на обычные, ничего не значащие моменты. Под его «так» подразумевается «неадекватно», но вслух он никогда этого не скажет. Дамиен особенно крепко и долго обнимает меня и всегда просит прощения за свою «слепоту». Объясняет задумчивость или плохое настроение проблемами в работе, рассказывает в деталях, что именно произошло, называет имена, места, события и обстоятельства, им сопутствующие.

Мы оба с ним знаем, что я - психически нездоровый человек. Он взял на себя ответственность за мою поломанную душу, и, несмотря на то, что из нас двоих доктор - я, лечит он.

Вылечить меня полностью, наверное, невозможно, поэтому «на лекарствах» я живу в стадии постоянной ремиссии. В списке медикаментов: поцелуи, объятия, ласки, искренние улыбки, которые я нюхом ищейки отличаю от искусственных.

Но самое действенное средство - секс и фраза «я люблю тебя». Последнее - прямая реанимирующая инъекция в мозг.

Мне нравится целоваться. Так безумно нравится! Дамиен ограничивает себя в сексе, но отдаётся без остатка поцелуям. Каждый - как маленькая жизнь, как фильм с началом, кульминацией и концом, с десятками неожиданных поворотов и приключений. Наверное, он решил для себя, что в поцелуях нет ничего для нас запретного, что табу на них не распространяется.

Дамиен тайно ведёт дневник. Уединяется в библиотеке, когда я сплю, пишет от руки в зелёной тетради свои мысли и прячет их в кресле под сиденьем. Я понимаю, что зелёная тетрадь - его личный психотерапевт, и их встречи нерегулярны.

Он пишет своим печатным почерком совсем небольшие откровения самому себе, выплёскивая накопившуюся усталость, а иногда и отчаяние. В его словах – сожаления о допущенной однажды ошибке и её последствиях. В каждой фразе, предложении – тяжесть чувства вины и терзания от того, что он не знает моей тайны.

Однако глубоко внутри, в душе, он догадывается, что произошло нечто ужасное и непоправимое: «Понимаю: обязан выяснить, что с ней случилось, что именно так изломало её, но боюсь идти до конца. Не уверен, что сам смогу вынести это «знание». Что захочу жить с ним».

Он много говорит о любви. Это слово – самое частое. Его много в предложениях и отдельных неоконченных фразах. Иногда просто написано:

«Люблю»

«Люблю так сильно, что испытываю физическую боль от того, как мучается её душа. Хочу дать ей облегчение, но не знаю как…»

А однажды после долгого неспешного секса тончайшим грифелем написал:

«У нашей любви два лица: мы любим друг друга как брат и сестра - нежно и глубоко, осознавая необратимость кровной связи; и мы любим как мужчина и женщина – одержимо желая близости».

С каждым прочитанным словом, прожитым вместе днём, каждой обволакивающей уверенностью улыбкой, поцелуем, объятиями я отпускаю себя всё больше и больше, осознанно и без сожалений погружаясь в зависимость.

Только однажды мне довелось увидеть их рядом, моего Дамиена и его бывшую жену, мать его единственного ребёнка – Мел. Мы приехали в Ванкувер на похороны: Крис разбился на мотоцикле, вылетел с моста в залив. Несмотря на то, что официально его смерть была признана несчастным случаем, множество свидетелей указывали на самоубийство. Дамиен нервно настаивал на расследовании, Мел упиралась:

- Он УЖЕ умер, Дамиен! Какая разница почему? Кому будет легче от знания причин? Мне – нет! Я не хочу ничего знать!

И хотя они обсуждали свои проблемы на повышенных тонах, перед моими глазами проплывали кадры совсем иного их общения - из того злосчастного ролика: она с огромным животом, и его ласковые руки на ней…

Мне стало плохо.