Опиум. Вечность после...#2

Дамиен это заметил, скорее даже почувствовал: когда собственная чернота начала меня душить, он резко замолчал, чтобы взглянуть на меня. И то, что он увидел в моих глазах, заставило его забыть о распрях с бывшей женой, неувязках, неурядицах и необходимости расследовать причины смерти её брата. Он, не раздумывая, направился ко мне, чтобы обнять.

Дамиен ничего не стал мне говорить, в такие моменты он часто теряется сам, но страх в его глазах, боязнь потерять меня, снова лишиться «нас» всегда толкают его в мои объятия. Он очень бережно ко мне относится, прощает любые промахи, никогда не злится и говорит только приятные слова. Он всегда меня хвалит, всегда спрашивает, что у меня на душе, хорошо ли мне. Я знаю, что больна. Знаю. Вернее, сейчас болезни нет, но всем нам известно, что она лишь ждёт часа себя проявить. Именно поэтому Дамиен так осторожен, по этой причине оберегает, старается от всего плохого укрыть, защитить, спрятать. И у него получается.

Я давно уже не та Ева, что была раньше, нет больше во мне дерзости, воинственности и способности отражать любой удар - я уязвима, и только Дамиен знает, насколько. Я доверяю ему, потому что знаю, он больше никогда не предаст, потому что теперь это будет всё равно, что выстрелить мне в висок. Тело моё, может и останется, но меня уже в нём не будет. И Дамиену это известно лучше, чем кому-либо, он полностью осознаёт ответственность и именно по этой причине так боится оступиться.

После всего, через что мы прошли, видя то, как он борется за нас, не допуская даже мысли сдаться, я, наконец, отпустила себя, разжала внутренний замок и позволила ему войти.

«Ты – мой опиум» - Дамиен любил повторять это в юности, часто вспоминает и теперь. Но в этой жизни всё иначе – на этот раз зависима я, и моя точка невозврата давно пройдена. Я могла бы просуществовать свою жизнь толстой коровой, заточённой в страхи и воспоминания о потерях, но Дамиен пришёл вовремя: вытянул из провала в сознании, встряхнул и заставил жить.

- Помнишь, ты сказал однажды, что мать любила меня. И ты это просто знаешь. Можешь теперь сказать, почему?

- Могу.

- Почему?

- У нас с ней был разговор. Не раз, вообще-то, но именно после одного особенного я понял, как сильно на самом деле, она тебя любит. Нас обоих.

- Ну же! Что она сказала?

Он делает долгую паузу, будто собирается с мыслями или никак не может решиться. Наконец, это происходит:

- Мел с самого начала хотела ребёнка. Не то, чтобы я был против, просто… наверное, ещё не созрел для отцовства. Но она настаивала, предупредила о возможных проблемах с зачатием и сказала, что чем раньше мы начнём, тем больше у нас будет шансов. Ты ведь знаешь, они с матерью всегда дружили, и именно это, наверное, я и не мог простить Энни. Хотел, чтобы она была ласковее и добрее с тобой. Тебе это было нужнее, чем моей жене, но мать этого не понимала. Я ненавидел её, поскольку считал, что она тебя не любит. Так я думал до определённого момента. В общем, после двух лет попыток мы были вынуждены, как ты знаешь, прибегнуть к искусственной фертилизации. Врачи пообещали Мел, что с этим методом всё получится быстро, и та похвасталась матери. И вот уже накануне этой процедуры Энни позвонила и сказала, что хочет поговорить со мной. Наедине. Мы встретились, и она почти сразу призналась, что предмет разговора – наши с Мел планы родительства. Она попросила не торопиться, подумать, взвесить и прочее. Я привёл наши с Мел аргументы, она слушала и кивала, а потом вдруг растрогалась. Да, Ева, она плакала и сказала мне кое-что.

- Что?

- Что не уверена в правильности их с отцом поступка.

- Какого?

Дамиен выпрямляет спину, вытягивается, суетится, будто хочет отвлечь меня от смысла нашей беседы:

- Речь была о том, КАК они нам рассказали. Она считала, что сделать это нужно было иначе, чтобы…

- Что?!

- Чтобы мы могли спокойно всё обдумать и вместе решить, что делать, прежде чем разбегаться. «Кто его знает, что правильно, а что нет? Кому что на роду написано?» - это были её слова.

- Она, скорее всего, о тебе думала, когда это говорила.

- Нет, Ева. О тебе. Я был увлечён работой, пропадал сутками на съёмках, в то время мне было не до хандры. Уже уходя, она попросила не публиковать наши с Мел личные фото в сети и прессе. Я ответил, что контролировать это сложно, всё это – часть пиар-компании моего имени как бренда. Люди всегда хотят личных и даже интимных подробностей, и пока они говорят о тебе – фильмы продаются. Знаешь, что она на это ответила?

- Что?

- «Ева важнее твоих фильмов».

- Так и сказала?

- Да. Я стал допытываться, всё ли с тобой в порядке, и она ответила: «Ты справился, а она так и не смогла. И сейчас ты её топишь!». Этот разговор случился незадолго до аварии, уже после того…

- …как я приходила к тебе, - помогаю ему закончить мысль.

- Да, - вздыхает.

И я чувствую ладонь на затылке, мгновение и моя голова прижата к его груди. Губы нежно трогают мой лоб, спускаются к переносице:

- Ева, не прощай меня. Никогда не прощай, помни, что я сделал, но дай шанс исправить.

- Ты уже исправил, - выдавливаю.

- Нет, только пытаюсь. Ты не позволяешь, не впускаешь меня. Это правильно и разумно, но если ты не сдашься, у меня ничего не выйдет. А я хочу одного - помочь тебе. Нам обоим.



Глава 41. Дамиен



Дамиен

Я хотел снимать фильмы, ставить сцены, перевоплощать картинки, рождающиеся в излишне активной голове, в реальные живые кадры. Но в режиссёры таких, как я, не берут - слишком высоки риски и цена потерь.

А сценарист всегда остаётся в тени, особенно если прячется за псевдонимом. В режиссуре немалую роль играет пиар, и твоё лицо, независимо от твоей воли, обязано мелькать на фото, экранах, фестивалях, премьерах, встречах и просто в сплетнях, неважно, жёлтых или глянцевых страниц. Кинопроизводство - это система, сложный мир со своими законами, правилами и хитросплетениями. Тебе не запрещено выделяться, отнюдь! Твоя особенность может сыграть даже на руку в продвижении фильма, если ты, по случаю, принадлежишь лагерю граждан с нетрадиционной ориентацией. Это нормально, и ты своим примером раз за разом будешь показывать миру, что «непохожесть» и талант, порою, шагают рука об руку. Ты можешь отрастить себе женскую грудь или пережить трансгендерные операции, шокировать общественность вызывающими физическими несовместимостями, как, например, пышный бюст, тонкая талия и борода, главное - быть в тренде.

Инцест в моде никогда не будет. Он опасен для человеческого рода, а ещё аморален, запретен, порочен. И это никакая не «особенность», а «извращение», и за него тебе скорее поломают рёбра, нежели позволят снимать кино, а значит, нести «свой разврат в массы». Однако ты можешь творить словом, щедро вываливая народу собственные мысли, позволяя копаться в них, препарировать, понимать и не понимать, принимать и лезть на амбразуру с собственным в корне отличающимся мнением.


Имени моего из титров «Опиума» уже не вырезать, а между тем продажи остаются самыми высокими из всего, что снималось в Ванкувере за последние десять лет. Отныне и навсегда он останется фильмом, снятым «тем парнем, который живёт со своей сестрой». И никто даже не посмеет произнести или написать в своём блоге «спит» со своей сестрой, хотя каждый отлично осознаёт смысл, вкладываемый в слово «живёт». Табу.

Но все эти перемены неожиданно оказались для меня не так травматичны, как изначально предполагалось. Речь, разумеется, не о полном безразличии, но… оказалось, что в моей жизни есть нечто более важное.

Я не знал, что обычное человеческое сердце из плоти, лимфы и крови способно так любить, как любит моё. И я уверен, что это не мозг, не душа; это именно сердце, потому что всякий раз, как я вижу Еву вжимающейся в меня ночью, будто прячущейся от жизни, оно ноет глубинной фундаментальной болью.

Я боюсь её потерять. До одури. До изнеможения. Страх, что она исчезнет из пространства и времени, сжимает в тиски, прессует во мне всё живое, заставляя испытывать боль и искать пути, способы её сохранить.

Моя Ева – психически изломанный человек. Ребёнок, лишённый любви, понимания и поддержки. Затравленная душа, искусанная жизнью, изувеченная судьбой. И то, насколько сильно она отличается от здоровых счастливых людей, рождает в моём сердце больше нежности. Я хочу быть для неё домом, крепостью, защитой, лекарством, утоляющим боль. Я хочу быть её мужчиной, хоть и не могу назвать своей женой.

Я люблю её, мою Еву. Люблю безмерно. Люблю безгранично. Люблю той любовью, которая наполняет человека особенным смыслом, позволяя ему расти и возвышаться над самим собой.

Все амбиции и достижения ничтожны в сравнении с тем, что у меня есть теперь – её умиротворённое сном и моей близостью лицо, те совсем небольшие кусочки счастья, которые нам обоим удаётся вырвать у жестокого шулера, называемого Судьбой, так и не обыграв его в главном – в доверии.

Ева не до конца доверяет мне. Она не отдалась полностью, не открылась, и мы оба знаем, что будет, если я вдруг оступлюсь. Поэтому в моей жизни больше совсем нет женщин. Никаких. Ни больших, ни маленьких. Ни сильных, ни слабых. Ни постоянных, ни мимолётных. Я принадлежу одной – своей сестре. Я - её единственный шанс на условно полноценную жизнь, она – моя потребность. Мой воздух и моё солнце. Мой свет. Моё счастье.

Счастье, способное жить даже там, где больше нет и не будет успеха, на который рассчитывал молодой и не в меру амбициозный Адам Дамиен Блэйд.

Не неважно, каков мой потенциал и насколько талантливы предыдущие работы, моё имя стёрто из профессии. Для меня нет будущего и перспектив. Я порочен тем видом порочности, который, к несчастью, никак не пригоден для пиара.

И мне всё равно. Теперь уже да, плевать на потери, потому что сердце каждое утро напоминает о том, что всё правильно. Сердце, стонущее, волнующееся в предвкушении ЕЁ пробуждения, взгляда Опиума, проникающего в самый центр моей души.

- Я люблю тебя! – шепчу в её губы и чувствую, как они растягиваются в улыбке.

Мы купили дом в Доминиканской республике в деревушке Кабарет на севере острова. Место уникально тем, что помимо песка и традиционных пальм здесь находится национальный парк Эль Чоко, так что живём мы теперь в лесу и на берегу одновременно. Старый дом пришлось разрушить и построить новый. Он получился особенным, хотя нам с Евой было нужно лишь простое и уютное место. Всё дело в проекте – его для нас создал друг, имеющий «особенное отношение к большой любви».

Иногда удивляешься тому, насколько тесен наш необъятный мир: я знаю Алекса с тех пор, как снимал свой первый фильм – он был одним из продюсеров, а Еву с ним познакомила её любимая и единственная подруга Лурдес. Алекс Соболев – её отец.

Теперь у нас много свободного пространства и света - одна стена и даже частично крыша сделаны из стекла. Спальня – особенное место: окна не только в стенах, но и на потолке, поэтому, засыпая, мы с Евой любуемся на звёзды или наблюдаем, как врезаются в наш потолок дождевые капли и солнечные лучи. Ева шутит, что мы можем загорать, не выходя из спальни.

У нас есть бассейн, пусть и небольшой, терраса, собственный пляж и полное отсутствие соседей - идеальное место, именно о таком я когда-то мечтал. Теперь моя мечта сбылась, но главное в ней, конечно же, не дом и не лес, не пляж и не уединение, а женская ладонь, всегда зажатая в моей, единственная во всём мире, которую я не хочу выпускать.

Ева улыбается, ей здесь нравится, и это - самое важное для меня условие.

Жизнь на берегу имеет свои особенности: каждый день мы гуляем вдоль прибоя, держась за руки, мне больше не нужно втискиваться в тесные туфли и узкие брюки, душить себя галстуками и бабочками – я живу в футболках и шортах, редко стригусь, но часто бреюсь – так нравится моей Еве. Она надевает просторные платья и сарафаны, иногда шорты и топы с тонкими лямками. Я обожаю её золотой загар и привычку не носить бельё. Мы этим пользуемся. Часто.

Мать Лурдес, Валерия, написала книгу – необыкновенную историю своей «неправильной» большой любви. Покаялась, раскрыла тайны, поделилась мудростью. Она доверила мне свою рукопись и право быть первым, кто прочтёт её откровение. Ну, после мужа Алекса, героя всей истории, разумеется.

Я сказал ей:

- Лера, твоя книга хороша, а фильм может получиться ещё лучше. Но есть одно «но»!

- Какое? – я слышу в её голосе тревогу.

И мне до боли знакомо это чувство тремора в ожидании того, как люди воспримут твоё творение. Что скажут? Поймут ли?

- Ты не всё рассказала! Утаила самое главное, - стараюсь придать своей критике шутливый тон, чтобы сгладить её восприятие.

- Что?

- Секс. С него всё у вас началось, на нём так много всего завязано, но ты так и не рассказала, каков он в постели.

- Я сказала: он Бог!

- Вот именно, ты просто дала ему оценку. Но для нас, читателей, она не имеет веса. Ты должна убедить, показать, предъявить факты. Писатель, как и режиссёр, рассказывает сценами и образами.

- Да ну тебя! Издеваешься!

- Нет. Книга не похожа на другие, в ней много смысла, идей, чувственности и эмоциональности в ключевых эпизодах, но для популярности нет важного – секса.

- Её же будут читать мои дети, этого не избежать! Нет, нет и нет!

- Лера, секс в хорошей книге, как и в хорошем кино – это искусство. Причём тончайшая и сложнейшая его форма. Найди грань и пройди по ней. Уверен, у тебя получится. В некоторых моментах ты уже это сделала, но рискни пойти дальше, открой больше. Я знаю, ты не скатишься туда, куда не следует, но сказать об этом должна.

Мои слова её убедили. Через месяц я получил более толстую рукопись: и в ней появился не только секс, но и атмосфера. Эта книга теперь рассказывала не просто историю, а жизнь.

- Алекс согласился с твоим мнением. Он вообще всю жизнь считает меня излишне зажатой, - призналась мне Лера.

- Зажатые люди не пишут о своих чувствах книги и не рассказывают так откровенно о своих ошибках и промахах, не боясь быть осуждёнными.

- Я не знаю, боюсь ли. Мне захотелось поговорить с людьми о том, как привычная упорядоченная жизнь может в одночасье закончиться. Как сказанные или несказанные вовремя слова могут изменить всё. Как счастье становится несчастьем из-за глупых, пустячных вещей и событий, нелепых страхов. Я хотела, чтобы люди задумались. Не одна я жила с повязкой на глазах, не только в моём воспитании были ошибки, таких людей тысячи, и мне важно, чтобы они увидели себя со стороны и перестали калечить свои жизни.

- Ты это сделала, Лера. Ты написала стоящую книгу. Её будут читать, поверь. Не всем она понравится, будь к этому готова, не все услышат твои мысли, не все захотят понять, но найдутся те, кому твои слова помогут. Откроют глаза. Чему-то научат.