Опиум. Вечность после...#2

Она это чувствует, и в её глазах страх. Да, ей страшно, поэтому она больше не орёт, шепчет:

- Я слышала, она больна?

Мне кажется, от злости я раскрошу собственные зубы:

- Да. Рак. И ещё один диагноз – шизофрения. А сегодня я выяснил, что её беременности было шесть месяцев, шесть! Она готовилась стать матерью, но ты лишила её этой возможности навсегда. Ты хотела убить её саму или ребёнка?

- Дамиен, я этого не делала! Ты верно сказал: есть предел! Я его не переступала, я сама мать!

Мы смотрим друг другу в глаза. Она выглядит искренней, но если не она, тогда кто? Несчастный случай? Совпадение?

- Я выясню. Добьюсь расследования. И если узнаю, что это была ты – мне плевать, что ты мать Дариуса! Клянусь тебе, у него больше не будет матери. Чего бы мне это не стоило!

Разворачиваюсь и, не чувствуя ног, иду к выходу.

- Ты в своём уме? – получаю вдогонку.

Хороший вопрос. В последнее время не уверен.



Глава 46. Знание 2



Ева

Я заметила, что Дамиен изменился. Во-первых, начал донимать меня сексом, и именно донимать, так что я всерьёз стала верить в собственную привлекательность даже при таких обстоятельствах. Во-вторых, если раньше он старался улыбаться (и это было легко заметно, потому что улыбка не касалась его глаз), то теперь он просто улыбается и часто вместе со своим знаменитым прищуром.

Дамиен совершает маленькие и большие жесты, которые собирают меня обратно, строят по кирпичику мою новую личность. Например, его ладонь на моём бедре, расслабленно поглаживающие пальцы, бесконечные поцелуи, ласковые слова и воспоминания не только из юности, но и о последних годах, прожитых вместе, где также случилось много хорошего.

- Помнишь, как я поскользнулся на собственноручно вымытом полу в столовой?

- Помню! – смеюсь.

Это действительно было до умопомрачения смешно: большой физически развитый мужчина в секси-майке и пляжных шортах, неуклюже растянувшийся на скользком кафеле с тряпкой в руках и стыдливым выражением лица. Да-да, всё самое смешное было на его лице!

- А почему ты вдруг вспомнил об этом?

- Не знаю… Просто вспомнилось! – хитро улыбается. – А как ты постирала моё водительское удостоверение, помнишь?

- Боже, теперь мне стыдно…

Да, стыдно, потому что мы были вынуждены идти пешком в офис местной администрации, чтобы заказать новое удостоверение. Дамиену пришлось с грехом пополам изъясняться на испанском, и уже одно это доводило нас почти до истерического веселья. Мало того, что он почти не знает языка, так в Доминикане ещё и сплошные диалекты. И в тот же самый день мы, вкусно отобедав в незнакомом ресторане, немного нетрезвые, но крайне довольные не смогли дойти до дома и занялись любовью прямо на берегу в укромном безлюдном месте, но всё же… это было нечто особенное! В тот день я, кажется, забыла обо всём на свете.

Сейчас, в больнице, Дамиен стал чаще меня разглядывать, причём так, будто впервые видит и оценивает с точки зрения секса. Стал совершать интимные жесты, которые раньше лежали за гранью допустимости. Он называет меня своей девочкой, а с некоторых пор что-то щёлкнуло в его голове, и он снова начал называть меня родной - как когда-то в юности.

Если раньше он убеждал меня (и себя заодно), что я смогу побороть болезнь, то теперь явно был в этом уверен, причём в той степени, когда нет ни единого сомнения. И мне вдруг стало комфортно в этом поле уверенности, спокойно даже. В одно прекрасное утро я проснулась и, увидев зарево просыпающегося дня, улыбнулась. И это была беззаботная улыбка человека, у которого вся жизнь впереди, который ничем не болен, и которого ещё ждёт очень много хорошего впереди. Я уверовала!

ЭТО случилось спустя три недели после моей операции. Врачи уверяли, что с медицинской точки зрения мои успехи выше ожидаемых, и настаивали на работе с психологом. Но о каком психологе может идти речь, когда мне давно уже нужен психиатр? Хотя Дамиен считает иначе: он убеждён, что моя душевная болезнь больше никогда не вернётся и твердит, что я - самое сексуальное создание на планете. Конечно, я знаю, что всё это бред, но он повторят его так часто, что… я почему-то уже верю.

Они вошли в мой бокс вдвоём: Дамиен и парень, глядя на которого, я сразу узнала себя. Он протянул мне руку, улыбаясь до ушей:

- Элайя!

Я ответила пожатием, машинально поправляя фэнси тюрбан из дорогущего шёлкового шарфа на своей голове. Этих шарфов у меня уже десятки, и всё благодаря неугомонной подруге Лурдес, которая считает, что даже в моих обстоятельствах главное, о чём я должна думать – мой внешний вид. Она же научила меня их повязывать, так что теперь я всегда при макияже и с тюрбаном на голове, как мусульманка.

Пока Дамиен включает свой большой ноутбук, расположившись на моём столе, Элайя разглядывает меня, а я – его. Думаю, моё сердце почувствовало и знало, о чём пойдёт речь, ещё до того, как они запустили запись:

- Включили? – неуверенно интересуется слабый старушечий голос. – Уже можно говорить?

- Да, вы уже можете начинать, - это голос Дамиена.

- Мне смотреть в камеру?

- Ведите себя естественно. Вы можете представить, что камера – ваша лучшая подруга…

Он не успевает договорить, как старуха вдруг оживает:

- Ни одной подруге, мой мальчик, нельзя доверять подобные тайны! А лучше этих подруг и вовсе не заводить! – выпаливает вполне бодренько.

Не могу удержаться и смеюсь. Дамиен, глядя на меня, тоже улыбается, а его голос с экрана ноутбука продолжает инструктировать старушку:

- Представьте вместо камеры человека, которому хотели бы рассказать эту историю со всеми подробностями. И поверьте, именно для него мы сейчас и снимаем её. Он будет на вас смотреть, он будет вас слушать.


Старуха распрямляет плечи:

- Почти всю свою жизнь я проработала медсестрой в Вестминстерском госпитале в отделении акушерства. Около тридцати лет назад мне довелось стать свидетелем ужасного деяния, - она на мгновение умолкает, затем со вздохом продолжает. – В тот день, в субботу утром, к нам привезли роженицу – жену владельца завода, женщину сорока двух лет. Это был её первый ребёнок, и вся наша смена была «буквально на ушах», чтобы всё прошло «без сучка, без задоринки». Но врачи не Боги, и её мальчик родился недоношенным, семимесячным, до двух килограммов весом. Его лёгкие не раскрылись, сердце остановилось – такие обычно не выживают. Отец впал в истерику: как же так? Долгожданная выхоленная, выхоженная беременность, диеты, врачи, процедуры, а ребёнок мёртв? А рядом с ними пара, сами ещё дети, и у них двойня: мальчик и девочка – здоровенькие, доношенные. Девочка родилась первой – три килограмма, а мальчик – два девятьсот. До сих пор их помню… – она умолкает на мгновение, чтобы прикоснуться пальцами к глазам. - И я знаю, о чём они договорились, уверена, что тот заводовладелец врачу деньги предлагал. Большие.

Старушка на видео медленно трёт трясущимися руками увлажнившиеся глаза, а я сижу, как мумия - ни вдохнуть, ни выдохнуть.

- Всю жизнь этот грех камнем в душе ношу, Слава Богу, теперь хоть освобожусь. Поменяли детей, - продолжает высоким от слёз голосом бывшая медсестра, - сказали молодым, что один - мальчик который - умер, но вы, мол, не горюйте, вы и одного-то не вытянете, где уж двоих… - всхлипывает. – Они поплакали оба, а что делать? Ребёнка ангелы забрали! Только те ангелы, что забирали, просчитались – ночью неонатолог наш, руки золотые, сердце добрейшее, как сейчас помню, смена его закончилась, ему бы домой к жене молодой идти, а он всё над мальчишкой тем хлопотал – выходил! Является утром ко мне в отделение и говорит: «Я ему лёгкие раздул!». Не в первый раз он младенца с того света возвращал, святой человек. Его руками Бог не раз передумывал, оставлял ангелочков на земле. И вот вопрос: что делать? Богатенькие-то дома уже со здоровеньким сыночком рождение празднуют! В больнице им не с руки было оставаться! А утром в госпиталь вернулся врач и с лица побелел, когда узнал, что неонатолог недоношенного выходил. Но смолчал, а смена по документам приняла выхоженного за сына молодой пары. Так и отдали им его через месяц, как подрос и окреп. Они Адамом его назвали, а девочку Евой. Отблагодарить Бога захотели за чудо. За жизнь возвращённую. Я их всегда помнила. Всегда! Так любили друг друга, так любили! Только больно уж молоды были… Но в мой век все так женились! Чуть двадцать стукнет – и под венец, не то, что сейчас – после сорока рожают, вон больных-то теперь детей сколько! Ни ходить, ни говорить не могут! Бедные божьи создания, мучаются только…

Сложно описать то, что я сейчас чувствую. Это не шок, не злость, не ураганный шквал негодования. И даже сожаления ещё не успели накрыть своей удушающей волной. Несмотря на предчувствие надвигающегося открытия, мне не сразу удаётся осознать его во всей полноте и объёме.

Мой мир давно изменился, сузившись до фокуса на одном единственном человеке. И в это мгновение, в первые секунды после объявления душераздирающей правды, меня волнует только одно: как он? Что думает? Как ко всему отнесся?

Winter Aid - The Wisp Sings

Дамиен протягивает руку, чтобы остановить запись, и я не могу сдержаться, чтобы не спросить:

- Ты их видел?

Но он слишком долго медлит с ответом, и Элайя отвечает за него:

- Отец и, как мы теперь выяснили, виновник и зачинщик всей этой истории, не дожил до этого интересного момента, а жаль - он был любителем пощекотать себе нервы. Всю жизнь мать берёг, - усмехается, - переживал за её сердце, а в итоге умер первым – разбился на параплане.

- А мать?

- Мы виделись, - Дамиен коротко кивает головой, но улыбка его неестественна, и я слишком хорошо его знаю, чтобы ей верить. Он сейчас переживает эмоциональный всплеск куда как мощнее моего, я вижу это в напряжении его рук, ног, молчаливости, нахмуренных бровях, и тонких губах, тех самых, которые всегда были настолько вызывающе полными, что каждая девчонка мечтала их поцеловать.

- Ты всё-таки нашёл её… - улыбаюсь.

На этот раз он просто кивает, понимаю – не может говорить.

- У мамы уже был инфаркт и риск следующего очень высок. Мы решили пока не говорить ей, но обязательно это сделаем. А пока хотим, чтобы она привыкла к Даму, узнала его. Возможно, это поможет сгладить шок.

- Да, это правильно. Такие новости не должны быть смертоносными, - соглашаюсь, глядя в глаза своему настоящему родному брату. И они карие, как мои, и нос такой же точно формы и брови, только на мужской манер, и волосы такого же оттенка. Ведь мы с ним – близнецы.

Он тоже внимательно меня разглядывает, исследует, изучает, загадочно улыбаясь. Здорово вот так, наверное, внезапно обнаружить, что у тебя есть не просто родственник, а родная сестра-близнец, с которой ты провёл целых девять месяцев бок о бок в утробе матери. Надо же, думаю, мы пили и ели с ним одно и то же, под один стук сердца засыпали и просыпались, и вот впервые встретились.

- Забавно за ними наблюдать, - вдруг снова начинает Элайя, а в глазах черти, - мать словно чувствует что-то, но сама понять не может, что именно. Каждый день спрашивает меня, когда опять приведу нового друга, - бросает короткий взгляд на Дамиена, но тут же возвращается ко мне.

- Постой, - вдруг вспоминаю о важном, - а как ты всё это выяснил? – смотрю на своего не брата, не мужа, но самого главного в моей жизни человека.

Дамиен на пару мгновений прикрывает глаза, сжав при этом ещё сильнее губы, но быстро собирается для полного адекватного ответа:

- Меня попросили сдать кровь. Определили группу и случайно обратили внимание на то, что у меня четвёртая, а у тебя – первая. У одних и тех же родителей не могут родиться дети с первой и четвёртой группой. У наших, как выяснилось, обоих была третья. У 75% их возможных детей могла бы быть третья, и только у 25% первая, как у тебя. Но никогда не четвёртая. Анализ моей крови выявил, что мы с тобой не можем быть братом и сестрой.

Дамиен как будто не может дышать:

- Поверить в это сложно, мои мозги едва не съехали от этой новости, - он качает головой, усмехается, затем нервно проводит ладонями по лицу, словно пытается снять напряжение. – В общем, я сделал ДНК тест с нашими образцами – мы не родственники, Ева.

Выдыхаю. Мы смотрим друг на друга, и в этом взгляде трагедия, понять которую способны только мы двое. Ну, может быть, родители поняли бы её хоть частично, будь они живы, но их нет, есть только мы со своей «необычной, извращённой» любовью, которая, как теперь выясняется, никогда не была ни тем и ни другим. И дочь наша была совершенно здоровой, анализы и обследования, пройденные УЗИ не лгали.

Моя реакция замедлена как, наверное, и сама способность мыслить. Я смотрю на бесконечно любимое лицо и будто впервые открываю для себя каждую его черту, точку, штрих, игру света на коже и в волосах. Ощущение, словно мы оба на сцене, и тяжёлый занавес, скрывавший доселе важные детали и подробности, пал, позволив увидеть картину целиком, во всём великолепии и буйстве красок.

Господи, Боже, как же отчаянно я люблю его… Фатально, трагично, отдав каждую свою клетку, вручив ему всякий свой атом. Меня давно уже нет, есть только Ева, целиком зависимая от Дамиена.

Что это? Удушье и слёзы? Сердечный приступ? Инфаркт? Да нет же! Я живее всех живых, хочу и буду жить, и самое первое, что мне нужно сказать ему:

- Я не хочу! Ничего этого не хочу!

- Ева… - не могу поверить, но, кажется, он понимает меня. Я вижу это в мягкости его взгляда, в его нежности, целиком адресованной мне.

- Будь моим братом-близнецом! Останься им! Ты мне нужен! Дамиен… - рыдаю.

Спустя мгновение моё лицо уже спрятано на его груди, Дамиен обнимает меня, но так горько и такими горячими слезами я ещё не плакала. Но это, конечно, только кажется: много чего забылось, и хорошо, что память услужливо избавляет от боли, позволяя проживать полноценно такие трепетные моменты, как этот.

- Ну что ты! – его голос хрупок, и в этой хрупкости вся его уязвимость. - Я навсегда с тобой! Ты же знаешь! Мы вместе и это неизменно, - улыбается. - Самая стабильная и непреложная истина в истории мироздания!

Дамиен случайно задевает клавиатуру своего ноутбука, и я успеваю услышать ещё кусок записи:

- Я Адам, - его голос, - эту запись мы делаем для Евы. Она сейчас в больнице, сражается с раком, но обязательно одержит победу. Я в это верю и она тоже.

- Я Элайя, тот мальчик, которого вы отдали в семью судовладельцев - заводов у моих родителей никогда не было, они владели товарными судами, - голос, полный иронии, и с этого дня и он тоже мне знаком.

Руки старухи зажимают рот: