Опоздавшие

Первые дни в Холлингвуде он не мог заснуть. Из-за полной темноты. Брайди укладывала его в постель, спускала шторы, но проходил час, и он ее звал – просил впустить хоть капельку света от луны и звезд. Тьма не давала уснуть вкупе с тишиной, но тут Брайди мало чем могла помочь, кроме совета прислушаться к мычанию коров за холмами.

– М-м-му-у-у-уу! – изображала она, и он смеялся, потому что это было очень похоже на корову, зовущую теленка.

Прежде чем погасить керосиновую лампу, Брайди ему читала. Днем она предлагала ему зайти в библиотеку и, отодвинув стеклянную дверцу большого книжного шкафа, с нижней полки, где стояли детские книжки, выбрать любую для чтения перед сном. Он уже умел читать, но любил, чтобы ему читали, и сохранит эту любовь до конца жизни. С трудом разбирая тисненные золотом названия, он ориентировался по картинкам на обложках: «Аладдин и волшебная лампа», «Король Артур», «Али-Баба и сорок разбойников».





* * *


Иногда на ночь ему читала мама – Библию короля Якова. Она помогала заучить небольшие отрывки, которые за ужином он декламировал отцу. В Библии мир представал более мрачным, нежели в сказках. Бог устраивал потоп, сжигал города вместе с их обитателями, приказывал человеку принести в жертву сына, а потом, в последний момент передумав, заставлял его до самой смерти чувствовать себя виноватым.

Но по воскресеньям они ходили в церковь (что занимало много времени, поскольку после службы была еще проповедь), и в подаче преподобного Биерверта Господь уже не выглядел чудовищем из маминой Библии. Он был всё тем же старым добрым пастырем, кротким, как его овцы, каким его представляли приютские монахини.





* * *


Ему было всего шесть лет, но его часто спрашивали, кем он станет. Он любил трудиться.

Для него было радостью, когда миссис Макналти, из окна поторговавшись с фруктовщиком, давала деньги и отправляла его вниз за покупкой. А теперь ему нравилось, когда Нетти посылала его в курятник, зная, что он вернется с корзинкой целехоньких яиц. Он охотно помогал работнику поправить изгородь, а Оскару – натереть воском машину или смазать полозья саней.

А вот занятия Брайди и Нетти ему не нравились: готовка, уборка и заправка постелей – каждодневная, но никем не замечаемая работа. Хотя имелось одно исключение – он любил помогать Брайди в стирке. В подвале было тепло от воды в котлах, гревшихся на плите. Ему нравился поднимавшийся пар, когда Брайди наливала горячую воду в оловянный чан с медным днищем, укладывала в него грязное белье и, засучив рукава, длинной палкой начинала помешивать мыльное варево, от чего на руках ее взбухали мышцы. За работой она рассказывала сказки о вепрях, гномах, феях и пропавших кораблях, а потом палкой подцепляла выстиранное белье и перекладывала его в другой чан. Сказки ее очень нравились. Он шарил пальцами в мутной остывшей воде, проверяя, не осталось ли в ней чего-нибудь, и порой, выудив носовой платок или воротничок рубашки, ликовал, словно голыми руками поймал рыбу. Еще ему нравилось вместе с Бидди варить мыло. Подвальные окна запотевали, когда она бросала шматы жира в кипяток, а затем добавляла тщательно отмеренную порцию щелока. Разогретый подвал наполнялся восхитительным запахом пузырящегося месива, которое Бидди черпаком разливала по мелким квадратным формам. Дав ему остыть, они вместе нарезали его на бруски. (Чуть позже он увидел рекламу хозяйственного мыла и решил, что их доморощенное производство устарело.)

Кроме ухода за садом, мать ничего не делала, но казалась очень занятой – надевала шляпу и уходила на какое-нибудь собрание, званый ужин или чаепитие. Учуяв ее духи, он знал, что мама куда-то собралась.

Отец, видный юрист, уходил на службу, когда он еще спал. Муж тети Рейчел делал вино. Дядя Бенно работал на скобяной фабрике, основанной его дедом (и его, Винсента, прадедом). Главным там был его дедушка, которого он звал «дедуля», услышав, что так его называет Оскар (лишь потом он сообразил, что при дедушке шофер не произносит это слово). Фабрика выпускала подсвечники, дверные ручки, пепельницы и каминные решетки. «Но кормимся мы пуговицами», – однажды сказал Бенно и, увидев его испуг, пояснил, что имелось в виду.

«Когда-нибудь и ты войдешь в наше дело», – говорил дедушка. В семь лет ему позволили поработать на конвейере. Ранним субботним утром он вместе с дедулей пошел на фабрику, где подменил мальчика, свалившегося с ангиной, и пару часов отработал подручным его отца, сметая медную стружку в горшок. За труды он получил пять центов, которые спрятал в хранившуюся под кроватью коробку с мраморным шариком. Боясь его потерять, он уже не носил шарик в кармане. Утратить его было бы равносильно тому, чтобы лишиться руки или ноги.





* * *


Наступившее лето означало не только каникулы, но и тепло. Холод он ненавидел всей душой.

После ужина, состоящего только из солений и маринадов, если день был слишком жарким, они с дедулей шли к озеру на очередной урок плавания. Старые шерстяные плавки Бенно были ему великоваты, но Брайди их ушила в поясе. Дедуля облачался в старомодное купальное трико в полоску. Когда в воде он ложился на руки деда, жесткая материя корябала ему живот, но он не роптал. Дедуля учил его держаться на плаву: «Представь, что ты – машина, а руки-ноги – твои моторы». И вот пришел день, когда дед остался на берегу и велел ему плыть самому. Обмирая от страха, он поплыл к темной середине озера, самого глубокого в Коннектикуте. В нем затонул автомобиль. Шофер оставил машину на склоне, не заглушив мотор, а подложенный под колесо камень не сработал тормозом. Под водой он всегда держал глаза открытыми, выглядывая блик металла.

Когда они, мокрые, возвращались с озера, Брайди насухо вытирала его банным полотенцем, одевала в ночную рубашку и укладывала на хрустящие простыни. Потом, присев на кровать или в плетеную качалку, читала ему сказки либо напевала колыбельные, которые когда-то пела ей бабушка. Голос ее был уносящей в сон лодкой, и он пытался удержаться на краю яви, цепляясь за убаюкивающую мелодию, чувственный зной и ощущение своего взрослеющего тела в испарине. Всегда казалось, что всего через мгновение солнце вновь било ему в лицо. Он старался как можно дольше не открывать глаза, наслаждаясь первыми секундами нового дня, представавшего цветными пятнами под смеженными веками и прохладным ветерком из распахнутых окон, смотревших на три стороны света.





* * *


Летние дни посвящались походам, в которых он был вожаком и ведомым одновременно. В погожий день после завтрака и получасового фортепьянного урока его отпускали на прогулку, и вернуться он мог, по своему усмотрению, к обеду или ужину. О наступлении вечера его извещали куранты на ратуше, отбивавшие каждый час и перезвоном отмечавшие каждую его четверть.

В городе было полным-полно увлекательных зрелищ. В аптеке Брайта высились башни из стеклянных банок с конфетами, продававшимися поштучно, за коробками с монпансье, ореховой карамелью, ирисками и цветастым мармеладом солдатиками в стойке «смирно» тянулись черные лакричные палочки (его любимое лакомство). Перед кинотеатром весь день мерно покачивался фургон торговца попкорном, и он завороженно наблюдал, как в стеклянном шаре лопаются кукурузные зернышки. Иногда возле фургона появлялся человек с шарманкой на кожаном ремне и обезьянкой во фраке, танцевавшей под жестяные звуки инструмента своего хозяина. Случалось, он аккомпанировал им на своей губной гармонике, чем очень веселил и шарманщика, и обезьянку.





* * *


Однажды день выдался таким жарким, что, по выражению Нетти, на грядках сварилась морковь. Он бродил по городу, выискивая себе занятие. Зацокали копыта. Показался фургон ледовщика. Сердце екнуло, когда он представил прохладный кусочек льда во рту. Возчик, увлеченный срезанием кожуры с яблока, бросил поводья, лошадь шла еле-еле, и ему не составило труда забраться в фургон. Внутри было пусто, только солома и двузубые вилы, которых он сторонился, выискивая ледяные осколки. И тут вдруг щелкнул кнут, послышалось «Н-но!», фургон дернулся и резво покатил прочь из города, быстро набрав скорость, не позволявшую выпрыгнуть на ходу. Он похолодел. Его увозили неведомо куда. Что делать? Вдруг встретятся индейцы или медведи? Он заплакал. Но вот фургон остановился, вокруг были кукурузные поля. С земли его разглядывал мальчик, одних с ним лет.

– Чего ревешь-то? – спросил паренек.

– Я заблудился. – Он ладошками отер слезы. – Я городской.


– Вона! – сказал мальчик, будто услышав имя человека, которого давно не видел. – Теперь жди до следующей недели, когда папка опять туда поедет.

Он кивнул, смаргивая слезы.

Вот так он познакомился с Освортом Хейденом.

Осворт помог ему вылезти из фургона и повел в дом. Сразу за входной дверью была кухня, где миссис Хейден доставала булочки из духовки. Вместе с Освортом, его родителями и двумя непоседливыми братцами он, сидя за столом, укрытым клеенкой в черно-белую клетку, угостился чудесным ужином.

Мистер Хейден повез его в город, но уже не в фургоне, а в коляске. Рядом на сиденье подпрыгивал Осворт; один за другим коляска одолевала холмы, отделявшие их от города. Солнце садилось. По обеим сторонам дороги тянулись кукурузные поля, окрашенные розовым закатным светом. Но вот проселок сменился мостовой, коляска въехала в каменные ворота и, описав дугу по подъездной аллее, остановилась перед высоким известняковым крыльцом. Не успел он коснуться земли, как услышал свое имя – из дома выскочила Брайди.

– Мы тебя обыскались! – причитала она, тиская его в объятьях. Он смущенно отстранился.

Распахнулась дверь, из темного вестибюля выбежала мама – одетая во всё белое, она смахивала на привидение.

Делать нечего, второй раз поужинали. Пока ели, он увидел свой дом глазами сына ледовщика. Подцепляя вилкой холодную курицу и заливное, Осворт украдкой оглядывал потолочную лепнину, золотые часы на камине, тяжелые застекленные портреты на стенах. И он понял, что сам уже не замечает эту когда-то ошеломившую его роскошь, потому что дом стал ему родным.





* * *


С Освортом они встретятся только через восемь лет. Он поступит в Троубридж и в первый же вечер в стипендиате, обслуживающем его столик, тотчас узнает Осворта.

Но до той поры еще много чего произойдет. Ханна, а потом Нетти выйдут замуж и покинут дом. Он сломает ногу, свалившись с того самого клена во дворе. Сухой закон сделает его первую выпивку опасным приключением. Америка увязнет в войне, и Оскар, невзирая на мольбы Брайди, запишется во флот.

Как доброволец, Оскар мог выбрать род войск. Перед уходом он оставил им разрекламированную в газетах карту, которую они прикнопили к стене в кухне. Продукт типографии Рэнда-Макнелли позволял легко отыскать местонахождение «Брата, Родственника, Друга, читая его письма Оттуда».





35

Сара




Веллингтон, Коннектикут

1916



Сара хотела быть хорошей матерью, а потому изучала книги и пособия, рекомендованные специалистами.

– Кто эти специалисты? – спросил Эдмунд, и она пояснила, что речь о членах совета «Клуба современных матерей». В него входили женщины, чьи дети были старше Винсента, но Сара надеялась, что он их превзойдет.

По совету наставниц она уже прочла «Уход за ребенком и его питание», «Нравственное воспитание юных граждан» и теперь стояла в библиотечной очереди на «Исправление ошибок детства».

Обычно в клуб вступали матери младенцев, и еще не было случая, чтобы его членом стала новоиспеченная мамаша шестилетнего мальчика. Однако Сара Холлингворт-Портер была желанным приобретением, поскольку происходила из самого старого городского семейства, имела соответствующий социальный статус и, кроме того, просторную гостиную, в которой могли проводиться клубные собрания.

В клубе, разумеется, знали, что мальчик – приемыш, но никто, даже Лил, Сарина свидетельница на свадьбе, не осмелился прямо расспрашивать о его происхождении. На чаепитии своего первого заседания Сара нашла способ ответить на этот незаданный вопрос. Она обмолвилась о родственниках на Юге и по взглядам, которыми обменялись ее одноклубницы, поняла, что больше не надо ничего говорить. В песнях, бульварных романах и дамских газетных колонках женщины, обитавшие ниже линии Мейсона – Диксона, всегда трагически погибали, но перед тем успевали отправить детей к родственникам на Севере.

Однако Сара огорченно понимала: сколько книг и брошюр ни прочти, в отношениях с мальчиком ей никогда не достичь той простоты и естественности, которые были свойственны Брайди, интересовавшейся этими книжками, но ни разу не попросившей их почитать.

Наверное, легкость в общении Брайди и мальчика отчасти объяснялась их кровными узами, что Винсент, видимо, интуитивно чувствовал, но о чем, разумеется, никогда не узнает.

Эдмунд пытался уверить жену, что она всё делает хорошо и правильно.

– Как повезло мальчику с матерью, которая о нем печется, но не душит своей заботой, – сказал он однажды за завтраком, проглядывая газету. Они ждали, когда приведут Винсента, собранного в школу.

Но его похвалы было мало. Хотелось, чтобы ее усилия оценили Брайди и Винсент.

Брайди умела искренне включиться в детскую игру. Она могла запросто плюхнуться на четвереньки, не заботясь о задравшейся юбке. В играх с Винсентом она и сама становилась ребенком, чему, конечно, способствовала ее миниатюрность.

Вернувшись из бридж-клуба, или с заседания Национальной гражданской лиги, или с круглого стола по женским вопросам, Сара заставала Брайди и Винсента на полу, с головой ушедшими в сражение оловянных солдатиков или возведение города из кубиков.

Сара опасалась, как бы этакая дружба с прислугой не поубавила в мальчике благородства, привив убеждение, что любая женщина так же легко сойдет с пьедестала, на который ее возвели собственная честь и мужское рыцарство. Но она не знала, как об этом сказать Брайди.