Ошибка

Меня уже трясло от волнения, а сердце стучало так, что еще немного – и он услышит…

– Не думаю, что тебе стоит пить, – строго сказал Бояринцев.

Смысл его слов дошел до меня не сразу.

– Что? – Я не могла поверить своим ушам.

Это что же, он притащил меня сюда, чтобы читать мне нотации?

– Вы не перепутали меня со своим сыном? – холодно спросила я.

Он сделал шаг вперед, придвинувшись почти вплотную. От его крепкого хищного тела исходил жар, и я чувствовала его всей своей кожей, несмотря на два слоя ткани и тонкую прослойку воздуха, которая пока еще оставалась между нами. По телу прокатилась волна дрожи, дыхание перехватило, что-то екнуло и сладко сжалось внутри. Горячая широкая ладонь легла на мою талию, опалив кожу сквозь тонкий шелк, и я, кажется, совсем потеряла дар речи. Да что там дар речи, в голове не осталось ни одной связной и внятной мысли…

Бояринцев наклонился. Его дыхание обожгло щеку, и он сказал тихо, но отчетливо:

– Я знаю, что тем вечером… это была ты.





Глава 14




Сердце дернулось и оборвалось, в затылке прогремел термоядерный взрыв, разметав все мысли и… И наступила тишина. Исчезло все: запахи, звуки, чувства, эмоции, время… Осталась лишь болезненная пустота внутри, странное отупение и слова: «Это…была…ты». Не знаю, как смогла устоять на ногах, беспомощно разевая рот, как свежепойманная рыба, в попытке вдохнуть хоть немного воздуха. Его и раньше было мало, потому что Бояринцев заполнил собой весь тот закуток, где мы стояли. А теперь он и вовсе кончился. В голове помутилось, перед глазами плавали темные круги. Горячие ладони крепче сомкнулись вокруг талии, кажется, он меня встряхнул, а может, почудилось…

Я сжала руки в кулаки, и боль от впившихся в кожу ногтей прорвала оцепенение. В пустоту стали просачиваться мысли и чувства, сначала вяло, по капле, потом хлынули потоком, сметая блаженное отупение. Я попятилась, высвобождаясь из объятий, и наконец смогла судорожно вдохнуть. Воздух рванул внутрь, больно царапая легкие, в голове прояснилось, и вся неприглядная правда обрушилась бетонной плитой, пригибая к земле.

Значит, он знает. Знал с самого начала и все это время наблюдал за мной, как кот за наивной мышью. «Детки, деточки», «Воркуете, голубки», «Заехал на обед»… Говорил со мной как ни в чем не бывало, а сам… знал. А я… А я?! Накатила душная волна стыда. Как, наверное, его забавляли мои попытки вести себя, словно ничего не случилось, моя наивная – да нет, не наивная, а глупая, глупая, глупая! – уверенность, что все прошло шито-крыто, никто никогда не узнает, что я спала с ним, да что там спала…Наслаждалась каждой секундой, каждым мгновением… И потом, встречаясь случайно, обмирала и плавилась, растекалась мороженым на солнцепеке… Господи, да даже сейчас, несмотря на дикий, невыносимый стыд, я буквально схожу с ума оттого, что он рядом. Не могу спокойно смотреть на крепкое, мощное тело, на сильные руки, которые бывают такими грубыми, горячими, требовательными. Стоит только вдохнуть его запах, запах чистого мужского теплого тела, как воспоминания сносят с ног, заставляя умирать от желания повторить все это еще раз…. Стоп! Не здесь, не сейчас.

Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы собраться с мыслями, а потом на смену стыду и самобичеванию пришла злость. Какого черта! В конце концов, в той темной комнате я была не одна, и он не меньше, чем я, ответственен за то, что произошло. И платья… Он еще и платья посмел купить, да еще какие платья! Теперь уж точно не остается сомнений – он выбирал их для себя, я не ошиблась.

Я прокашлялась, убедившись в том, что мой голос не будет дрожать, и совершенно спокойно, настолько спокойно, насколько это было возможно, сказала:

– Хорошо, что мы все выяснили. Очевидно же, что это ошибка. Вы приняли меня за другую, я была несколько не в себе… Думаю, для всех будет лучше, если мы оставим эту историю в прошлом и больше не станем возвращаться к этому разговору.

В глазах Бояринцева промелькнула растерянность, он явно ожидал от меня чего-то другого. Чего? Слез, рыданий, извинений? Думал, что я сгорю от стыда? Вот прямо здесь вспыхну факелом и создам пожароопасную ситуацию? Так вот, перебьется! Он хотел еще что-то сказать, но я его опередила:

– Ах да, и, конечно, деньги. Я совершенно не представляла, что с ними делать. Если бы вы сразу сказали, что уже в курсе, я бы вернула их вам и раньше. Они лежат у меня в комоде, отдам по возвращении.

Это было правдой. Я понятия не имела, что делать с этими купюрами, а потому решила не делать ничего. Отложить, спрятать даже от самой себя… И все же время от времени я их находила, перебирала и перекладывала. Они обжигали пальцы и заставляли что-то в глубине души переворачиваться болезненно и сладко, словно сами эти купюры были частью чего-то запретного.

Ну что ж, пришло время вернуть сувенир его владельцу.

– При чем тут деньги? – Бояринцев мотнул головой, словно пытаясь отряхнуть все, что я сейчас говорила. – Я просто хотел сказать, что с алкоголем тебе стоит быть поосторожнее.

Я захлебнулась воздухом. Самым большим желанием было врезать ему по физиономии. Он что же, считает, что я всегда так себя веду? Напиваюсь и прыгаю в постель к первому встречному? Совестливый внутренний голос робко пытался пикнуть что-то вроде: а что он еще должен считать? Я ведь именно так и сделала, а он видел то, что видел. Но я задушила все эти мысли на корню.

Я представила себе, как начну сейчас глупо оправдываться, бормотать извинения, бить себя в грудь кулаком, доказывая, что я «не такая».

Глупо. Глупо и бесполезно. Поэтому, улыбнувшись, я сказала:

– Не думаю, что вам есть о чем беспокоиться, Тимур Александрович. Если даже я умудрюсь напиться до невменяемого состояния, единственная постель, в которой я окажусь, это та самая постель, в которую вы же меня и пристроили. Постель вашего сына. У нас ведь с ним один номер, и кровать там одна. Вряд ли найдется какой-нибудь достаточно строгий моралист, чтобы меня в этом упрекнуть.

Я говорила все это и с каким-то странным болезненным наслаждением наблюдала, как с каждым словом Бояринцев мрачнеет. Трудно сказать почему, но ему явно было неприятно все это слышать. Впрочем, нет, вру. Что значит «трудно сказать почему»? Легко сказать. Сейчас многое встало на свои места: и эти платья, подобранные так, словно никому другому, кроме меня, они не могли принадлежать, словно были сшиты именно на меня и именно меня ждали, вися на плечиках в дебрях салона, а он нашел их безошибочно, именно их! И его злющий взгляд, когда он застукал нас с Игорем в домашнем кинотеатре, и даже эта вспышка гнева, которая пришлась ровненько на тот момент, когда мы с Игорем вовсю изображали супружескую идиллию.

Он ревнует. Черт возьми, он действительно ревнует. Как только я это поняла, ужас, страх, стыд, неловкость быстро исчезли, словно их никогда и не было. И им на смену пришло злорадство. Наверное, я ужасный человек, но мне нравилось смотреть, как этот взрослый, уверенный в себе мужчина, чьим именем, возможно, пугают детей и который владеет чертовой кучей денег и прочего ненужного барахла, стоит передо мной, слушает все, что я тут несу, и наверняка страдает.

Нет, не сильно, все-таки обольщаться не стоит. Вряд ли это внезапно вспыхнувшее глубокое чувство, но вот некоторую досаду он наверняка испытывает.

– И вообще, – я с улыбкой пожала плечами, – раз уж нам с Игорем по вашей прихоти предстоит целый год играть эту дурацкую комедию, будет куда лучше, если мы с ним поладим. Так ведь для всех проще? Ни ему, ни мне не придется искать никого на стороне. Легенда будет совершенно правдоподобной. А там, как знать, вдруг нам понравится, и мы решим, что созданы друг для друга…Так что, пожалуй, пойду я еще выпью. Отличное вино!

Я двинулась в сторону ресторана, но уйти не смогла. Горячие широкие ладони вновь ухватили меня за талию, стальные пальцы сжались так, что еще чуть сильнее – и останутся синяки. Рывком развернув, он притянул меня к себе. Я с размаху впечаталась в крепкую, твердую грудь, охнула, слегка отстраняясь, будто пара отвоеванных сантиметров хоть что-то значила, когда он был так близко, что жар его тела мгновенно проник сквозь тонкий шелк платья, а потом и сквозь кожу, впитался сладким хмельным ядом в кровь. И та вскипела, побежала по телу, разнося этот сладкий яд, опьяняя, кружа голову, растворяя и унося злость, обиду, гнев и злорадство, оставляя лишь чистое незамутненное возбуждение, горячее желание и еще что-то трудноопределимое, но столь же неуместное… Теперь я больше не могла улыбаться и ерничать. Коленки подкашивались, кожа горела, и снова нечем было дышать. Я медленно запрокинула голову и завороженно застыла под его взглядом, как кролик застывает перед удавом, как жертва замирает перед хищником, когда понимает, что гибель неизбежна. Что он сделает дальше, что скажет?

Наше дыхание смешивалось, сводя с ума, будоража, немыслимо возбуждая почище любых откровенных ласк. Его губы были так близко….Упругие твердые губы…буквально в паре миллиметров от моих. Эта доступная недостижимость, когда стоит только приподняться на цыпочки, и… Я почти физически почувствовала, как он наклоняется, как захватывает мои губы ртом, как целует жадно и напористо, будто бы ставит клеймо собственника. От этого чертова наваждения дыхание перехватило, я сглотнула и машинально облизала губы, не сводя глаз с его манящего рта.

Мне казалось, что какое-то длинное мгновение мы с ним думали об одном и том же. А потом он отпустил меня и с какой-то усталой злостью бросил:

– Делайте, что хотите.

И вышел, не дождавшись меня.


Он ушел, а я еще долго стояла, прижав руки к пылающим щекам, пытаясь прийти в себя. Тело ломило, по коже прокатывались волны жара, а голова кружилась так, словно все выпитое за вечер вино разом в нее ударило. Когда я вынырнула из кустов, на террасе уже было пусто. Я сделала несколько шагов и обессиленно опустилась на скамейку. Мне нужно было несколько минут, чтобы привести мысли в порядок. Что происходит между нами? Что происходит вообще?





Глава 15




Долго рассиживаться на скамейке было нельзя, я и так слишком задержалась, и это становилось уже неприличным. Хотя мало ли куда может исчезнуть девушка в разгар праздника? Попудрить носик, например. М-да. Попудрить носик. За то время, что я отсутствую, можно было напудрить все носы в зале, включая мужские.

Что ж, сколько ни прячься, а возвращаться в зал все равно придется, увы. Хотя больше всего мне сейчас хотелось незаметно прошмыгнуть в свою комнату и остаться там. Я поднялась и немного покрутилась, внимательно оглядывая платье со всех сторон, будто на нем могли остаться следы объятий или бесстыдных мыслей. Шелк мягко струился, нежно скользя по телу, ласкал кожу, но теперь, когда я знала, что Бояринцев лично выбирал это платье, касался своими пальцами тонкой воздушной ткани, мне казалось, что она все еще хранит тепло его прикосновений. Казалось, что это он трогает меня нежно и едва уловимо… Бред! Чушь, плод слишком живого воображения! Похоже, я просто сошла с ума. Приди в себя, идиотка!

Я расправила плечи, придала лицу независимое выражение и вошла в зал. Моему появлению никто не удивился и не стал задавать лишних вопросов, а единственный, кто мог догадываться, из-за чего я опоздала, вряд ли стал бы делиться подробностями.

Вечер набирал обороты, и вся почтенная публика, засидевшись за богато накрытыми столами, стала понемногу выходить на танцпол. Дамы в дорогих туалетах, их кавалеры – все кружились в танцах, нисколько не обращая внимания на то, что пел для них знаменитый певец, который собирает стадионы.

Впрочем, с чего бы вдруг им обращать на него внимание, если через несколько минут на сцену выйдет другой, ничуть не менее популярный.

Я сидела, потягивая изредка вино, рассматривала зал и гостей, не имея не малейшего желания с кем-то общаться за нашим столом. Несколько раз я ловила на себе задумчивые взгляды Игоря, но он так ничего и не спросил.

Запела следующая знаменитость со стадионами, мой фиктивный муж взял меня за локоть, слегка сжал его и посмотрел мне в глаза:

– Потанцуем?

– С удовольствием, – с улыбкой ответила я.

И не обманула. Я действительно с куда большим удовольствием буду двигаться в такт музыке, чем сидеть напротив Бояринцева и смотреть, как на нем виснет прекрасная Инесса.

Танцевал Игорь на удивление хорошо, так, словно учился этому с детства. Он уверенно кружил меня в танце, делал настолько сложные па, что первое время я немного боялась не успеть сориентироваться и оттоптать ему ноги – все-таки я не профессиональная танцовщица. Но потом успокоилась, поняв, что такого не произойдет: он настолько мастерски и пластично двигался, настолько умело вел, что я совершенно расслабилась, почувствовав себя в надежных руках, и отдалась воле музыки и партнера. Алое платье то и дело пожарно отсвечивало где-то рядом. Похоже, Инессе удалось вытащить своего кавалера потанцевать, хотя мне танцующий Бояринцев казался чем-то невозможным, вроде горячего льда или твердого воздуха.

Я избегала смотреть в их сторону: видеть, как он обнимает Инессу, мне точно не хотелось. Никого из них видеть не хотелось. Вечеринка подошла к тому моменту, когда знаменитых звезд сменил не менее знаменитый диджей.

Дискотека. К этому времени обычно остаются самые стойкие, ну то есть самые пьяные. Зал начал понемногу пустеть. Обрадовавшись этому обстоятельству, а еще тому, что сегодня мой фиктивный супруг был почти трезв (уже не знаю, как Бояринцев добился такого эффекта), я потянула Игоря за рукав и шепнула:

– Может, пойдем…

И сразу сжалась. Почему-то представилось, как он сейчас скажет: «Да что ты? Веселье же только начинается». И как потом, спустя какое-то время и энное количество бокалов вина, краснея и бледнея, я стану утаскивать пьяного мужа, а он, едва ворочая языком, доказывать, что веселье в самом разгаре и уходить еще рано.

От привидевшейся картины я вздрогнула и умоляюще посмотрела на Игоря.

– Конечно, пойдем, – он равнодушно пожал плечами. – Я бывал и на более скучных вечеринках, но эта в десятке самых тоскливых.

Я с ужасом огляделась по сторонам: не услышала ли этого бестактного высказывания наша хозяйка. Но та, кажется, видела и слышала только одного человека. И это точно был не мой муж.

Мы быстро попрощались с Бояринцевым и его пассией – Инесса понимающе кивнула, Бояринцев помрачнел, буркнув что среднее между «пошли к черту» и «спокойной ночи» – и направились в номер. Как только переступили порог, Игорь сказал:

– Прости, любимая, но я в душ. Понимаю, что должен был пропустить тебя вперед, но в этой ситуации никак не могу быть джентльменом. Мне срочно нужно смыть с себя сантиметровый слой фальши и пафоса. Ненавижу такие мероприятия!

Я удивленно моргнула, глядя в закрывшуюся за ним дверь.

Странно, а мне казалось, что Игорь чувствовал себя «на таких мероприятиях» как рыба в воде. Какие еще сюрпризы таит в себе мой супруг?

Впрочем, долго думать об этом я не могла. В голову упорно лезло совсем другое, непрошеное и абсолютно ненужное: теплая летняя ночь, тусклый свет фонарей, духмяный запах недавно скошенной травы с едва заметными нотками горьковатого парфюма, закуток среди стриженых высоких кустов, горячие ладони на моей талии и напряженное хищное тело, отрезавшее мне выход. Я снова в подробностях и деталях вспоминала наш с Бояринцевым разговор. Да нет, не разговор, что уж перед собой притворяться и прятать голову в песок. Я вспоминала ту странную минутную сцену после разговора. Его сильные пальцы стальным капканам стискивали мою талию, захочешь – не вырвешься. Но я и не хотела. Я хотела другого. Это стыдно, неправильно и неприлично, но… хотела. И он хотел, я чувствовала это каким-то непостижимым женским чутьем, обострившимся до предела, древним чутьем, необъяснимым, но безошибочным. По телу прокатывались волны жара, и я ощущала его ответный жар, слышала тяжелый стук его сердца. Он склонил голову, и я вдыхала его горячее дыхание, а он вдыхал воздух, что выдохнула я, а наши губы почти касались, и это «почти» сводило с ума, заводило сильнее любых слов и ласк, кружило голову, заставляя забыть обо всем. И о том, о чем мы говорили, и о мире вокруг, и о прошлом, и о будущем… Потому что было только здесь и сейчас, только я и он, только губы, застывшие в миллиметре от моих губ, и дикое, неуправляемое желание привстать на цыпочки и, наконец, коснуться их и умереть от ни с чем не сравнимого удовольствия.

Я охнула и потрясла головой, пытаясь прийти в себя. Щеки горели, а сердце бухало так, словно я все еще стояла на той аллейке сада. Черт, да что же это такое, а? Сижу в номере, за стенкой в душе моется муж – пусть и мнимый, но все же! – Бояринцев вполне себе спокойно развлекается с пожарной Инессой, а я?! Перебираю воспоминания, как старушка фотографии молодости. Мне показалось, что он испытывает ко мне какие-то чувства? Ревность, досаду, что-то еще? Так вот, возможно, ревность и досада все-таки есть – ну как же, хоть я случайная, по ошибке, временная, но все-таки собственность, звериное «мое, не тронь» – а вот насчет этого «что-то еще» именно показалось. Потому что, если бы это «что-то» было, он бы не смог удержаться и не поцеловать. Не смог бы, я знаю. А он отстранился и ушел. Так что пора бы и мне взять себя в руки и научиться справляться с умопомешательством (иначе и не назовешь), что накатывает на меня в его присутствии.

В дверь номера постучали и, не дождавшись ответа, открыли. Бояринцев. От неожиданности я подскочила с кровати и вытянулась как струна. Нет, это невыносимо! Только выгонишь его из головы, как он в дверь лезет!

– У вас тут все в порядке? – спросил Бояринцев-старший, обшаривая взглядом углы. Видимо, искал Бояринцева-младшего.

Маниакальная потребность все контролировать!

– Ваш сын в душе, – сказала я с усмешкой. – Если вы хотели лично сменить ему подгузник, то опоздали.

– В самом деле? – спросил он, окинув меня тяжелым взглядом.

– Ага, лет на двадцать. Хотите взломать дверь, чтобы убедиться, что он там? – с самым невинным видом поинтересовалась я.

Бояринцев скрипнул зубами. Но тут Игорь очень кстати запел что-то из репертуара одного сегодняшнего певца, Бояринцев покосился на дверь и сказал:

– Хорошо, я пойду. – Он остановился на пороге, обернулся. – Мой номер рядом. Если что…