Остров

— Если я поеду, что дальше?

— Через две недели мы встретим тебя в Лос-Анджелесе. У нас тоже закончится летняя школа, и мы проведем каникулы все вместе, в Штатах. Поедем в Пало-Альто.

Пало-Альто я почти не помнил, но каникулы с родителями! Боже, как я в этом нуждался!

— И в сентябре вы не заставите меня снова идти в школу?

— Нет. Если ты сам не захочешь — нет, — ответил папа. — Если лагерь не поможет и у тебя не появятся друзья, тогда мы позволим тебе бросить школу.

Он снова поправил очки.

— Две недели. О большем мы не просим, Линк.

Я с трудом вникал в их слова: значит, я получу то, чего добивался?

— Больше не надо надевать форму, переходить мост, входить в те ворота? Никогда?

— Нет — если ты сам не решишь вернуться.

Я прикинул. Две недели лагеря, и на том я расстанусь со школой. Ерунда, в общем-то, я протянул три года. Лагерь под присмотром, там есть взрослые, я смогу держаться подальше от придурков, не переть на рожон. И потом буду свободен.

Я протянул руку.

— Уговор, — сказал я.

Родители переглянулись и по очереди торжественно пожали мне руку. Мне казалось, я одержал победу. Только вот почему они выглядели такими… ну, довольными?

Следующие дни я паковал вещи. До того момента я не обращал внимания на письма о летнем лагере и не ходил на собрания, я же не собирался туда ехать. Это как если бы Эдмону Дантесу сказали, что к замку Иф будут пристраивать изумительный новый флигель, не хочет ли он взглянуть на чертежи? Но теперь мне пришлось во все это вникать. Мы должны были долететь до Анджелеса и оттуда на небольшом самолете добраться до какого-то острова в Тихом океане, где нас ожидал «спортивно-досуговый лагерь». Я больше рассчитывал на досуг, чем на спорт — водяные горки и массаж как раз по мне. А что касается пляжного волейбола под палящим солнцем — спасибо, не надо. Судя по всему, этот лагерь был более продвинутый, чем прочие вылазки, затевавшиеся в Осно, — тут и обучение сотрудничеству, так привлекавшее мою маму, и рыбалка в лодках со стеклянным дном, и всякое такое. Вроде неплохо. Так что я покорно упаковал свои шорты и безумные гавайки образца семидесятых, доставшиеся мне от папы, — ничего более подходящего для курорта не нашлось. Я сложил в чемодан телефон, айпад, а главное — «Киндл». Что бы ни случилось, при мне всегда будут сто романов, так что я не пропаду.

Я улыбался, прощаясь с родителями в Хитроу, я улыбался всю дорогу до Лос-Анджелеса. И даже в аэропорту Анджелеса, увидев, с кем мне предстоит жить в лагере, я продолжал улыбаться. Разумеется, Лоам, Иган, и Ли, и Флора (в комплекте с новой сережкой в носу). Все те, кто видел меня в худшие моменты моей жизни и конечно же готов был стократ напоминать мне и об этом, и о том, что разглядел меня без штанов. На миг я удивился, почему отсутствуют задушевные дружки Флоры, Смит и Фрай, — без них ей предстояли тяжеленькие две недели, почти как мне, однако я не собирался облегчать ей жизнь, она-то мне жизнь не облегчала. При этой мысли я снова улыбнулся и продолжал улыбаться, когда рядом обсуждали мои гениталии. Если таково условие моей полной и окончательной свободы — ла-а-адно.

В самом распрекрасном настроении я поднялся на борт самолета вместе с Лоамом и всей бандой. Нам выдали дурацкие рубашки-поло в бутылочно-зеленых и золотых цветах Осни и с надписью «Летний лагерь Осни — подготовка к жизни» на спине. Свою рубашку я запихнул в рюкзак. Я бы и в виде трупа не хотел бы в такой оказаться. Но Лоам, которому без спортивной формы не по себе, поскорее натянул эту фигню, а за ним конечно же Иган. Малыши-близнецы по пути в церковь. Я снова улыбнулся. Ничто меня не злило, все только развлекало. Я не утратил улыбки даже тогда, когда эта здоровая дубина привычно вручила мне свою поклажу. Я ведь знал, что через две недели расстанусь и с ним, и с его сумками навсегда.

Самолет оказался роскошный — никогда раньше не слышал об этой компании, «Океанские авиалинии». Кремовые кожаные сиденья, деревянная отделка. Я вообразил, будто и в самом деле стал президентом, лечу бортом номер 1, а эти лузеры — на моем самолете.

О самом перелете я почти ничего не помню. Момент взлета — минеральная вода в бутылке Флоры ложится горизонтально, словно это не бутылка, а ватерпас. Лоам возится с фитнес-браслетом. Пенкрофт скрещивает загорелые ноги под фантастической замшевой мини-юбкой цвета новорожденной мыши. Я был всем доволен. Попросил у стюардессы колу, откинул сиденье и воткнул наушники. Выбрал «Человека Ниоткуда» и нажал кнопку с треугольником. Теперь я мог слушать эту песню без горечи, потому что вскоре я уже не буду Человеком Ниоткуда.

Еще помню, как достал «Киндл» и открыл «Графа Монте-Кристо», я всегда перечитываю эту книгу для успокоения. Помню, как прочел первые строки, которые мог бы повторить наизусть и без книги.



Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя.

Как всегда, портовый лоцман тотчас же отбыл из гавани…[11]



И больше ничего не помню.





Диск третий

Выжившая

(«Destiny’s Child»)

Энтони Дент, Бейонсе Ноулз, Мэтью Ноулз (2000)





13

Король всего, что зрит перед собой[12]




Не знаю, отчего необитаемый остров настраивает ум на библейский лад. Но я действительно почувствовал себя Адамом в первый день в Эдеме, в мире, сотворенном только для меня. Или колонистом, в одиночку осваивающим новую землю. У американцев имеется долгая и бесславная история колонизаторства, и я собирался заколонизировать этот остров вусмерть. Это, как я полагал, наделяло меня правом давать здесь всему имена. Я решил назвать это место островом Линкольна. У Жюля Верна в «Таинственном острове» потерпевшие крушение тоже назвали остров именем Линкольна, однако это другое дело. Во-первых, те парни спасались во время Гражданской войны в Америке на воздушном шаре, как в игре «Бэттл бас», во-вторых, они назвали остров в честь реального живого Линкольна, президента США и главнокомандующего. А свой остров я назову в честь себя.


Итак, сплясав свой маленький победный танец и переиначив школьный гимн в песнь элитарного клуба, состоящего из одного человека, я решил немного пройтись по своему пляжу. Пляжу тоже понадобится имя, но с этим можно погодить. Я шлепал ногами по теплой воде, подбирал ракушки и водоросли, бросал их в мое море. При этом я осматривался, поворачивая голову в обе стороны, хотя сквозь запотевшие очки ничего почти не видел. Гладкий золотистый берег и в ту и в другую сторону довольно скоро заканчивался округлым поворотом. Я находился в бухточке. Что делать дальше? В книгах про это не говорится, но я вам объясню: когда поймешь, что оказался на необитаемом острове, немного теряешься. Но страха не было. Я не чувствовал страха.

Встав спиной к океану, я посмотрел вглубь острова, и стало ясно, чем следует заняться в первую очередь. Посреди острова торчала огромнейшая гора с зелеными склонами, вершина казалась синей из-за тумана. В книгах потерпевшие кораблекрушение обычно стараются прежде всего установить, что в самом деле попали на остров. А то всякое случается — если не путаю, святой Брендан (или кто-то другой из древних святых) сошел с корабля на остров, а это был кит. Я, конечно, не думал, будто сижу на спине кита, но мой остров вполне мог оказаться полуостровом, и, чтобы это выяснить, надо было залезть повыше. Придется поупражняться в альпинизме.

Я двинулся прочь от берега, продрался через заросли, и дальше почва начала подниматься. Тут я пожалел, что потерял кеды, вся эта поросль и сучья под ногами здорово кололись. А если бы на меня кто-нибудь напал — тигр или крокодил, — я бы не смог убежать. Зато я был почему-то уверен, что этот остров по-настоящему необитаемый, даже, может быть, еще и не открытый. Как говорится в «Графе Монте-Кристо», двуногие тигры и крокодилы опаснее всех прочих, и я был вполне счастлив, поскольку избавился от одноклассников. Я был вполне убежден, что на всем острове бьется лишь одно человеческое сердце — мое, что только мои легкие вдыхают его воздух, и меня это более чем устраивало. К тому же я не сомневался, что рано или поздно меня отсюда спасут. Даже у маленького чартерного самолета имеется черный ящик. Меня уже должны искать. А пока не нашли — великолепное, блаженное одиночество. Не придется томиться две недели, отбывая идиотские игры «для сплочения команды» с людьми, к которым я не питал ничего, кроме ненависти. Все, кого я ненавидел, мертвы.

В животе заурчало: в последний раз я ел в аэропорту, а на самолетике успел перехватить лишь мини-колу, прежде чем он, насколько я понимал, потерпел крушение. Я огляделся в поисках кокосов — если они росли на пальмах, должны же и падать на землю, верно? Почему-то под ногами я не увидел ни одного ореха, зато нашел какие-то шоколадного цвета ягоды на колючем кустарнике. Я сорвал одну ягоду и, хотя помирал с голоду, откусил малюсенький кусочек и прошагал с полчаса, прежде чем разрешил себе откусить еще немного. Словно старый Чарли Бакет[13], скупо глодающий свою ежегодную шоколадку. Но я соблюдал меры безопасности. Заполучив свое собственное королевство, я не собирался проиграть все, отравившись в первый же день своими собственными ягодами. Нет, в эту ловушку я не попаду. А уж когда убедился, что ягоды не ядовитые, тогда и перекусил ими. Ягоды Бакета, как я решил их назвать, на вкус были довольно противными, вовсе не шоколад, скорее это было похоже на грязь, зато желудок угомонился.

Подъем выматывал, но я наслаждался каждым шагом. На высоте растительность изменилась. Низкий кустарник с глянцевыми листьями и духовитыми бутонами цеплялся за камни, там и сям мерцали горные розы, и невидимые насекомые — что-то вроде сверчков? — распевали радостно, как тот, в «Пиноккио». Пока я лез в гору, я придумал ей имя. Вернее, оно само пришло. Гора Монте-Кристо. Остров изменил мою жизнь к лучшему, как остров Монте-Кристо — жизнь Эдмона Дантеса. Эдмон кое-что нашел: богатейший клад. Я кое-что потерял: моих одноклассников. И это меня осчастливило, как его осчастливило богатство.

Наконец я добрался до вершины. Вид — сногсшибательный. И ответ на главный вопрос: да, я на острове. Мой остров, остров Линкольна, по форме напоминал Пакмана: круглый, с V-образной песчаной бухтой на месте рта. Внутреннее озеро — глаз Пакмана, и это отличная новость: значит, есть запас пресной воды. Непременно отправлюсь туда с утра. Большую часть острова покрывал густой зеленый лес, на теплых воздушных струях планировали вечерние птицы, океанские волны издали казались пеной белых кружев. И на всем — нежный серебристый туман, будто вуаль, за которой скрывается невеста, ждет, чтобы вуаль приподняли, чтобы разглядели ее. Кого ждет? Конечно же меня. Больше здесь никого нет.

— Я — ВЫЖИВШИЙ! — заорал я, взмахнув руками.

Первые слова, которые я произнес на острове. И в силу какого-то особенного устройства местности слова понеслись эхом обратно ко мне от моих заливов, моего озера, моих ручьев, моего леса.

Хотелось сделать что-то символическое, обозначить, что остров отныне принадлежит мне. Будь у меня флаг, я бы воткнул его в землю. Но поскольку флага не было, я сложил небольшую кучу камней, чтобы обозначить высшую точку острова Линкольна.

После этого я не знал, что делать дальше. Солнце заходило, надо было поискать укрытие на ночь, но закат был так прекрасен, что хотелось еще им полюбоваться. Даже на вершине торчала одна из этих невероятно высоких пальм, из-под листьев свисали два зеленых кокоса. Как дерево ухитрилось вырасти на такой высоте? Природа полна загадок. Я уселся, прислонившись спиной к гладкому стволу, подозрительно следя за двумя зелеными кокосами — не собираются ли они свалиться мне на голову. Все небо залило таким розовым золотом, и я привычно потянулся за телефоном, чтобы сфоткать, но вовремя сообразил, какая это дурацкая затея. Кому я собираюсь демонстрировать удачные снимки? Не лучше ли просто насладиться потрясающим закатом? Снимка я не сделал, но и на закат больше не смотрел: я уставился на расколотое, бессмысленное стекло.

Как часто я мечтал разбить рожу моего мучителя, гудки, щелчки и позвякивания, невинные с виду рожицы и символы которого были для меня бесконечными ударами ножа. И вот экран разбит, разбегаются во все стороны серебристые трещины, словно лучи нарядной снежинки. То, на что я так и не решился, сделало за меня крушение самолета, и я был этому рад. Телефон больше не выглядел таким умным, на заставке не красовался мой тезка, Линк из «Зельды», в зеленом костюме. Кое-как удалось разглядеть время — 18.15 — и индикатор заряда (осталось 7 %). Сети не было. Это не удивило меня: сигнал пропадал, когда я спускался в подвал книжного магазина «Блэкуэлл» в Оксфорде, что ж поражаться его отсутствию на необитаемом острове.

Вместо того чтобы любоваться закатом, я уселся на горном выступе и следил, как умирает мой телефон, и это было прекрасно. Вот он испустил последний вздох, экран почернел, на нем появилось белое изображение пустой батареи и красная линия; обычно люди в таких случаях злятся, но, как по мне, это было самое симпатичное изображение, какое доводилось видеть.

— Прощай, засранец! — сказал я вслух, поднялся и со всей дури запустил смартфон в сторону моря.

Да, глупо было выбрасывать смартфон, я же мог его снова зарядить, когда меня спасут, и заменить экран, но мне было по фиг. Без подзарядки он превратился в кусок стекла и металла, и я же не обязан потом признаваться, что телефон как-то ухитрился пережить крушение. Я даже не стал дожидаться, пока он долетит до земли. Повернулся и пошел. Теперь-то я был совсем один. Наедине с моим островом. Рано или поздно меня спасут, но я вдруг понял, что предпочел бы именно что не рано, а попозже. Денек-другой или даже несколько недель я бы охотно провел здесь, на моем острове. Последние три года были так наполнены — несчастьями, и подлыми придирками, и вечными поручениями, и шорохом и звоном эсэмэсок и имейлов, и вообще эмоциями. Мне бы не повредило немного от всего этого отдохнуть. Немного свободного пространства, пустоты, без всяких переживаний. Но моя душа решила иначе: незнакомое прежде чувство поднялось во мне, раздувая мою грудь: должно быть, это было счастье. Наконец-то, впервые за три года, счастлив. Я поскакал вниз по склону, легко и проворно, точно горный козел.

Я двинулся обратно к тому пляжу, где очнулся после крушения, — казалось разумным первую ночь провести в сколько-то знакомом месте. Я надеялся, что до прибытия спасателей еще хватит времени обследовать весь остров. Солнце садилось, все вокруг стало еще красивее, небо налилось кровью, силуэты пальм чернели на его фоне. Пора было найти укрытие для сна.

Есть и пить тоже хотелось, но не так, чтобы меня это сильно беспокоило. Я не собирался искать пищу наугад в темноте. Сейчас главное — устроиться на ночь. С утра составлю план, найду, как полагается потерпевшему крушение, все три необходимых для жизни элемента — еду, питье и настоящее убежище — и начну изготовлять нужные вещи. Все как в «Робинзоне Крузо».

Но кое-какие подсчеты на ходу я сделал: судя по тому, что я видел с вершины Монте-Кристо, два пляжа сходились под углом, образуя V-образный залив. Дальше побережье острова состояло из скал, там, где земля встречалась с морем. Я очнулся на нижней челюсти Пакмана, а теперь надумал перейти на верхнюю: с запада поднимался довольно сильный ветер, и я решил, что другой пляж лучше от него укрыт. Я шел в сторону заката, поскольку солнце садится на западе, а тот пляж как раз был к западу.

Вскоре я миновал узловатую траву на дюнах и зашагал по пыльному песку, а затем по влажной прибрежной почве. И все это время я мысленно рассуждал о том, какое наслаждение после трех лет, когда только и мечтал остаться один, шагать по девственной земле, где не ступала ничья нога. Однако, поскольку было бы глупо обустраиваться там, куда ночью мог добраться прилив, я собирался уже отойти от края прибоя и вернуться на сухое место, но тут увидел нечто, — и ноги мои подкосились, сердце болезненно сжалось.

Один-единственный отпечаток на мокром песке, размером не больше кроссовки — достаточно, чтобы сгубить мое счастье.

След чьей-то ноги.





14

Вероятность белого медведя




Я подошел ближе в свете угасающего дня, пульс грохотал у меня в ушах. Примерил свою стопу к отпечатку.

Дьявольски очевидно — след не мой. Слишком велик и в длину и в ширину. Мгновение я тешил себя мечтой о дружелюбном дикаре вроде Пятницы. Но сразу же представился другой образ — недружелюбного дикаря. Бигфута. Но и бигфут устроил бы меня больше, чем наиболее вероятное объяснение, то есть, что кто-то еще выжил при крушении.

Я поискал второй след и нашел: следы вели к небольшой группе скал, нечто вроде маленького полуострова, отходящего от моего острова. Я двинулся от второго следа к третьему, от третьего к четвертому.

Завернув за край пляжа, я столкнулся с ужасной истиной: они все выжили. Все до одного.

До той поры я не понимал выражение «сердце упало». Но мое сердце словно ухнуло вниз в скоростном лифте. Впереди я увидел небольшую группу людей, одни сидели, другие стояли. Издали они казались тенями, но за три года я научился распознавать своих мучителей даже в полутьме. Разумеется, самый высокий, торчавший среди прочих точно башня телескопа, был Лоам. При виде его я непроизвольно ощупал языком острую кромку сломанного зуба, который так и не починил. Я не вспоминал про зуб с того момента, как очнулся на острове. Теперь этот тик вернулся.

Я подошел. Ноги снова разъезжались, как у новорожденного телка. На песке сидел Иган, нянчил не слишком-то страшно выглядевшую коленку. Бедолага.

Как всегда, взгляд мой невольно обратился к Миранде Пенкрофт. Выглядела она чуть менее прекрасно, чем обычно, оно и понятно, когда хлопнешься наземь вместе с самолетом. Впервые мне пришло в голову, что ее тип красоты требует немалой работы. Но ей многое можно было бы простить за то, что она по-прежнему была в той потрясающей юбке, суперкороткой мини мышиного цвета. Юбка пережила крушение идеально, чего нельзя было сказать о ее владелице.

Ли тоже была не в форме, черные волосы с зеркальным блеском растрепались, и она сердито возилась с ними, заплетая в косу. Лоам и Иган — Траляля и Труляля в одинаковых рубашках-поло «Летний лагерь Осни — подготовка к жизни». Рядом Тюрк, в своем рэперском наряде, чуточку нелепом на таком фоне.

И Флора. Вот она странным образом выглядела здесь уместной. В ней всегда было что-то немного дикое. В рваных, коротко обрезанных джинсовых шортах и вылинявшей черной куртке «Моторхед» она смотрелась точно так же, как и в самолете. В отличие от хрупкой Миранды, она казалась крепкой, готовой к действию. Вот только выражение лица у нее было неуверенное, и она держалась с краю этой группы. Она же Одиннадцатая, сообразил я, и ни с кем тут не знакома, кроме такого же лузера Игана. Для элиты она была слишком незначительна, чтобы ею интересоваться, и все же не настолько ничтожна, чтобы ее мучить, раз они заполучили Двенадцатого. При виде Флоры я немного обрадовался — обрадовался тому, что ей хреново. Пока мы учились в школе, я видел в ней предательницу — именно в ней. Мне казалось, мы могли бы стать друзьями, но она пальцем для этого не шевельнула после того первого раза, когда посочувствовала мне и подняла мои сломанные очки. На следующий же день выяснилось, что Одиннадцатых отделяет от Двенадцатых бездна столь же непреодолимая, как Двенадцатых от Первых. Флора со мной знаться не захотела. А теперь, без своих закадычных Смит и Фрая, она выглядела в точности так, как обычно выглядел я. Впервые я призадумался, почему они, в отличие от Флоры, не отправились в лагерь, но хотя в мозгу у меня промелькнул десяток догадок, до настоящей причины я бы и за миллион лет не докопался.

— Ага, — сказал Лоам. — Вот и прислуга.

Я приблизился к одноклассникам, вновь превратившись в прежнего зашуганного мальчишку. Развенчанный король — уже и плечи опустились, и весь я сгорбился, мое длинное тело съежилось, стараясь занять поменьше места, и веки опустились. Сквозь щелки, из-под ресниц, я пытался распознать выражения их лиц: Лоам необычайно оживлен, словно рад видеть своего раба; Ли закатила глаза; Флора глядит как будто бы с облегчением; Иган откровенно рад мне — должно быть, рад тому, что с этой минуты он не последний человек на острове.

Тюрк цвиркнул зубом: