Откройте, я ваша смерть

– А ты, Стас, возьмись за квартиры наших стариков. Участковых, понятых, все как положено, и перетрясите там все, особенно поищи возможные тайники. Постарайся выяснить, может, у кого-то из наших фигурантов были дачные домики за городом. Тайники могли быть устроены и там. И, возможно, недавно кто-то продавал такой дом.

– Резонно, – согласился Крячко. – По крайней мере, у нас в тылу не останется такого вопроса, как спрятанные ценности. Но останется вопрос, а были ли они вообще?

– А вот этим займусь я, – кивнул Лев. – Постараюсь поговорить со всеми, кто был близок или дружил с нашими стариками. Кто мог знать об их наградах, способе хранения. Соседи говорят, что и Колотов, и Бурунов никуда давно уже не выходили из дома. Получается, что кроме той девушки, в случае с Колотовым, и с тем парнем, в случае с Буруновым, пенсионеры ни с кем не общались. Остается еще неизвестная покашливающая личность, связанная с Борисовским. Но Борисовский был еще активен, он не сидел безвылазно дома.

– Может, в этом и есть ключ к разгадке? – предположил Григорьев.

– Браво, капитан! – похвалил Крячко. – Ну-ка, поточнее изложи свою мысль.

– Излагаю, – хмыкнул оперативник. – К тем старикам, кто не мог ходить в магазины и обслуживать себя, преступники подослали девушку и парня. А того, кто вел еще активный образ жизни, я Борисовского имею в виду, обрабатывал сам главарь банды или инициатор преступного замысла. Он ведь, по описанию, старше парня и девушки. Напрашивается вывод, что он лидер.



Награды Бурунова были на месте. Крячко позвонил и сообщил об этом первым делом. Количество наградных колодок на гражданском пиджаке соответствовало наградам на парадном генеральском кителе в шкафу. На всякий случай Стас сделал список наград и отправил через Орлова запрос в Минобороны, соответствует ли количество наград истинным данным.

Обыск в квартире покойного Колотова тоже ничего нового не дал. Да, награды были и у него, но не так много, и все они, видимо, были на месте. Да и особой ценности они не представляли. Версии о тщательно подготовленных убийствах с целью похищения старинных раритетов и наград рушились одна за другой. Гуров выслушал Крячко без сожаления и отчаяния. Ему даже как-то стало легче на душе. Он понимал, что за этими преступлениями стоит что-то другое. Преступления есть, пусть и не доказанные. Тут чутье Орлова не подвело, он правильно увидел связь в странных смертях заслуженных пенсионеров.

Не награды? Ну и пусть, не это главное. Безусловно, важно понять, что похищают и из-за чего убивают пенсионеров. Поняв эти детали, можно выйти на преступников. Но важно и другое – преступник будет продолжать искать новую жертву в этой же среде. У него есть какая-то идея, и, повинуясь ей, он и совершает эти преступления. Что же его интересует?

И снова началась методичная кропотливая работа по сбору информации об этом человеке. Гуров созванивался, встречался, расспрашивал коллег Колотова, кто с ним работал когда-то, тех, с кем он был в близких отношениях, с кем дружил, когда еще была жива его жена. Отзывались об Андрее Сергеевиче по-разному, но все же хорошо. Имелись у бывшего мидовского работника кое-какие черты характера, которые людям, мягко говоря, не импонировали. Но, извините, мягкого и добродушного человека на руководящую должность в МИДе и не поставят. Это понятно. Понятно и то, что редкий человек решится по истечении стольких лет вывалить сыщику информацию о каких-то неприглядных поступках Колотова. В любом случае ухватиться было не за что.

Не менее грустно обстояли дела и с изучением окружения Бурунова. Отыскать его сослуживцев почти не удалось. На запросы мало кто отвечал, дозвониться самому Гурову удавалось не до всех. Но и из тех крох информации, которую он получил, было ясно: сильный командир, волевой человек, но сближался с людьми очень редко. Требователен был к ним. Как и к себе, между прочим. И все же сведения, добытые с таким трудом, не отвечали на вопрос, кто и за что мог убить этих пенсионеров.

О Борисовском Гурову больше всего рассказал старый профессор, бывший сотрудник одного из филиалов Исторического музея Беляшин. Старику было 82 года, но он старался, как рассказали сыщику, вести активный образ жизни. Много гулял, дышал свежим воздухом и не отказывался от пеших прогулок даже в морозы или непогоду. В парке на Чистых Прудах Гуров его и нашел сидящим на лавочке с журналом в одной руке и большой лупой в другой.

– Петр Кириллович! Добрый день! – громко поздоровался сыщик.

Пенсионер поднял на него удивленные глаза, потом покрутил головой, глянув вдоль аллеи парка в одну сторону, в другую, и недовольно проговорил:

– А чего же вы кричите, молодой человек? Я не глухой. Слышу вас прекрасно. А вы кто будете?

Гуров хмыкнул от такого обращения к себе, но счел, что в глазах 82-летнего старика он действительно человек относительно молодой, и не стал возражать. Тем более что с Петром Кирилловичем ему предстояло найти общий язык, иначе полезной информации не получишь. Надо собеседника к себе расположить.

– Вам из музея звонили, просили оказать помощь и дать консультацию работнику полиции. Помните? Так вот я и есть тот самый работник. Меня Лев Иванович зовут. Позволите? – Гуров указал рукой на лавку.

– А, ну конечно! – закивал головой Беляшин и с готовностью подвинулся, как будто на лавке и без того было мало места.

Хороший признак, решил Лев. Готовность помочь у него есть. Еще бы и возможность была. Сколько уже пустых разговоров пришлось провести за эти дни. Он уселся рядом, закинул ногу на ногу и, положив свою черную папку на колени, произнес:

– Мне хочется расспросить вас о вашем хорошем знакомом, о Борисовском.

– Всеволод Игоревич, – печально покивал головой старик. – Как же, как же… Слышал уже. Как обидно, сколько еще не сделано, какие планы у него были! Ах, беда-то какая!

– Я слышал, что Борисовский был хорошим специалистом, его многие ценили. И даже на пенсии беспокоили. И на выставки приглашали, и для консультаций.

– Замечательным был специалистом! – чуть ли не с восторгом воскликнул старичок. – Энциклопедических познаний в своей области был. И суждения имел не закостенелые, а самые свежие, спорить любил с академическими мужами, свое отстаивал. А ведь он порой поболее знал, чем университетские историки.

– Конфликтным был человеком?

– Да что вы! Какая же конфликтность! Это в научном мире называется научными спорами. Без них никак. Простите, Лев Иванович… – Беляшин замялся и внимательно посмотрел сыщику в глаза. – Вы, собственно, о чем поговорить-то хотели? Что вас, как полицию, в этом деле беспокоит?

– Я могу вам доверять? – серьезно спросил Гуров. – Нельзя, чтобы о нашем разговоре кто-либо узнал. Если уж я доверюсь, то только вам, как близкому другу покойного.

– Безусловно, безусловно, – заволновался и закивал пенсионер.

– Понимаете, есть подозрения, что кто-то хотел смерти Борисовского. Но мы никак не поймем, а за что можно хотеть смерти такого человека. И не бизнесмен, и коллекция наград и значков у него небольшая и не имеет такой большой ценности, чтобы из-за нее убивать человека. Вы говорите, что и конфликтов у него никогда не было, не считая научных споров. Но, как мне кажется, настоящие ученые только удовольствие получают от таких споров.

– Не знаю, не знаю, – со вздохом покачал головой Беляшин. – Может, случайность какая?

И Гуров принялся снова задавать вопросы. Теперь уже не прямо, а просто рассуждая о жизни Борисовского. Как жил, с кем дружил, как относился к людям, как люди относились к нему. Расспрашивал и о жене.

– Марианна Антоновна ведь красавица у него была! – с теплотой в голосе произнес Беляшин. – Мы ведь все немного были влюблены в нее. Она блистала, очаровывала, умела держать себя, одеваться. Она ведь была актрисой, только вот рано сгорела. Но мое поколение ее помнит. Прошло уже двадцать лет, как ее не стало. Всеволод очень переживал ее смерть…

И тут Гуров узнал, что, оказывается, жена Борисовского играла в том же театре, где сейчас служит его жена. Только Марианна известна там не под фамилией мужа, она оставила сценической свою девичью фамилию – Мидлина. Беляшин с сожалением сказал, что не может показать фото красавицы Марианны. У него не сохранились снимки, а Борисовский после смерти жены в минуту горькой слабости все свои сжег. Тяжело ему было на них смотреть.

Лев поблагодарил старика и попрощался с ним. Надо сказать, что впечатление от разговора у него сложилось довольно странное. Борисовский был человеком непростым, увлеченным своим делом. Да, увлекаться он любил и умел. И жену, видимо, любил до невозможности. Таких людей всегда кто-то любил, а кто-то терпеть не мог. Яркая личность, с ними всегда так. Но не любить человека и желать его смерти – это не одно и то же. А тем более убить, сымитировав несчастный случай. И снова Гуров не приблизился к ответу, а за что могли убить Борисовского, какой смысл в его смерти? Ладно, его кто-то не любил. Можно даже принять к сведению версию, что его убил ревнивец, который был всю жизнь влюблен в Марианну, и так бывает в жизни. Но ведь еще есть непонятные смерти заслуженного старичка Колотова и больного старого генерала Бурунова. У этих тоже были жены, кстати, у всех троих давно умерли. Совпадение? Но не многовато ли ревнивцев, если принять эту версию? Нет, тут что-то другое.



Гуров вернулся домой рано. Маша сидела на кухне, положив больную ногу на мягкий табурет, и смотрела какой-то сериал, умудряясь при этом чистить картошку. Кожура лежала не только в блюде, но и на фартуке, и на полу возле нее. Увидев вошедшего мужа, она бросила на стол картофелину и улыбнулась.

– Уже? Эх, не успела! Хотела тебе сюрприз сделать. Как услышала, что ты рано вернешься, так и занялась.

Лев подошел, наклонился и поцеловал жену. Потом стал собирать с пола картофельную кожуру, недовольно ворча:


– Машенька, тебе надо беречь ногу, а ты все время ищешь себе работу. Ну нельзя же так.

– Я хотела сделать тебе картофельное пюре с котлетами, как ты любишь. Котлеты в духовке, а с картошкой вот не успела.

– Ну что с тобой делать! – рассмеялся Лев и снял пиджак. – Придется мне заняться сюрпризом для тебя: самому сделать пюре, чтобы ты меня могла порадовать.

– Так нечестно! – стала возражать Маша, но тут же попала в объятия мужа и затихла.

А через час они уже сидели за столом. Уютно светился голубыми огоньками электрический чайник с прозрачными стенками, вдоль которых внутри уже бежали пузырьки. Гуров открыл бутылку кагора, и они с удовольствием выпили за здоровье. А потом ели картофельное пюре с котлетами, которые Маша безбожно пересолила, но Лев убеждал ее, что на вкус они самые прекрасные, даже лучше, чем в министерской столовой.

– Еще не хватало, чтобы хуже, чем в столовой, – со смехом надувала губы Мария, они хохотали и снова наливали вина.

А потом Гуров сунул тарелки в посудомоечную машину и, обернувшись к жене, спросил:

– Слушай, а ты помнишь, что у вас в театре когда-то играла такая актриса, Марианна Мидлина?

– Конечно. Только это было давно, лет, может, двадцать назад. Меня еще в театре не было. А что? Почему ты про нее спросил?

– Да так… Просто общался сегодня с человеком, который ее хорошо знал и отзывался о ней с большим воодушевлением. Кстати, на днях ее муж попал под машину и погиб. Одинокий пенсионер.

– Мм, как грустно, – вздохнула Мария. – Вот и ушли оба. Точнее, теперь встретятся… Там. А она красивая была. Я где-то ее фотографии видела. Кажется, у Валентины, она ведь тогда уже была в труппе.

– У Виолы Палеевой! – величественно подняв палец, поправил жену Лев.

– Не смейся! – строго велела Мария, хотя у нее в глазах тоже прыгали чертики. – Тебе никогда не понять капризной души актрисы.

– Конечно, ты же у меня умница и совсем не капризная.

– Это потому, что я серьезная, а Валентина ветреная. Но она хорошая, только немножко несчастная. Не везет ей с мужчинами, но хоть с сыном повезло. Нормальный парень вырос.

– А откуда у нее фото Мидлиной?

– Они фотографировались, когда в театре проходил какой-то фестиваль театрального искусства.

– Слушай, Маш, а попроси Валентину, чтобы она тебе сбросила фотки, на которых была снята Мидлина.

Мария посмотрела на мужа удивленно, но расспрашивать не стала. У них давно уже было так заведено: расспрашивать мужа о работе нельзя, сам расскажет, если надо или если захочет. Раз он попросил, значит, это не простое любопытство.

Гуров принес из комнаты ноутбук, и Маша полезла искать в сетях Палееву, они немного попереписывались с ней, обмениваясь новостями и сплетнями. А потом Маша стала ждать, когда Валентина перешлет ей фотографии.

– Иди, смотри, – позвала она мужа минут через сорок. – Вот она, твоя Мидлина.

На снимке в окружении молодых актрис стояла красивая женщина. Когда Марианна Антоновна умерла, ей было около шестидесяти. Здесь, видимо, чуть меньше, хотя определить возраст было трудно. Актриса выглядела просто восхитительно. Еще снимок – видимо, во время спектакля. Потом какие-то поздравления, вручение подарков. За спиной актрисы большое панно со словами «…премии правительства Москвы…». Снимки с мужчинами. На одном рядом с Мидлиной стоял явно чиновник высокого ранга, а вот этот на другом фото – молодой режиссер театра. Вот актеры других театров. А здесь она на каком-то приеме или в ресторане. Мидлина на фото с мужем и еще двумя какими-то мужчинами.

– Маша! – позвал Лев. – Посмотри, пожалуйста. Это ведь на ней бриллианты.

– Конечно, не стекло, – хмыкнула Мария, глядя на фото. – Примадонна любила драгоценности. Валентина рассказывала, что что-то она унаследовала от бабушки своей, а что-то покупала.

– Сколько, по-твоему, стоит вот этот набор, который сейчас на ней? В нынешних ценах?

– Колье, серьги, перстень? – Мария покачала головой. – Даже не берусь назвать тебе эту цифру, чтобы не будоражить твою фантазию, полковник.

– И все же?

– Перстень – тысяч четыреста, серьги – около трехсот. А вот колье, думаю, потянет миллиона на полтора. А что? – не удержалась она от вопроса, но, видя, что муж молчит, кивнула: – Понятно. Драгоценности Мидлиной пропали. И ты догадался об этом только что. Поздравляю, полковник!

– Знаешь, Маш, – задумчиво проговорил Лев. – Муж Мидлиной, Всеволод Борисовский, после ее смерти сжег все фотографии, которые были в доме. Говорят, так любил ее, что не мог смотреть на фото умершей жены.

– Бррр! – передернула плечами Мария. – Жутковато как-то. Странный он человек. Обычно оставляют память о любимом, а он, наоборот, избавился, чтобы не напоминать. Хотя, если ему больно смотреть на ее фото, видеть ее черты… В памяти по прошествии времени сохраняется ведь не внешний образ, а что-то другое. Некий идеализированный образ. Как лубочная картинка. Я где-то читала об этом у великих драматургов, а они знали толк в человеческих душах и тонких переживаниях.

– Полагаешь, это нормальный поступок Борисовского?

– Полагаю, что он объяснимый. Ты не подумал, что этот Борисовский мог похоронить жену вместе с драгоценностями?

– Тоже вариант, – тихо произнес Лев. – Общение с великими драматургами прошлого и современности не прошли для тебя даром, милая.

– Спрашиваешь! – гордо повела головой Мария.





Глава 6