Откройте, я ваша смерть

– Все?

– Практически да. Вы ж мне задание дали три часа назад.

– Напрашиваешься на аплодисменты? – хмыкнул Гуров. – Ладно, молодец! Быстро нарыл информацию.

– Здоровье у старика в последние годы не очень. Поговаривают, что он может с нового учебного года отойти от преподавания. Или спецкурс какой-нибудь ему дадут, или профессором-консультантом назначат. Сердечно-сосудистая система и все такое прочее. Я там контактики оставил на всякий случай. Если приедет, то мне позвонят. Он уже две недели как уехал, может вернуться со дня на день. Но я все-таки попробую установить санаторий. Черт его знает, слишком много совпадений. Вдруг его раньше нас там найдут?

– Ну, ты сильно-то не фантазируй. Накаркаешь еще. Старик нам нужен для консультации. Но ты все равно поищи этот санаторий.

– Ага, и вы об этом подумали! – торжествующе заключил Григорьев.

Гуров вернулся к столу и сел, посмотрев на коллег. Орлов постукивал карандашом по столу.

– Ну что, все подтверждается, – задумчиво произнес он. – Мотив и правда теперь вырисовывается. Вот и у отставного генерала обнаружились украшения. А молодец эта твоя знакомая ювелирша! Подсказала, а мы голову ломали. Ведь действительно, учитывая, какие должности занимали их мужья, они ерунду всякую на себя надевать не стали бы. Только настоящее и ценное. Браво, Катя, утерла нос матерым сыщикам!



Маленький, сухой, но очень подвижный старичок не мог говорить, чтобы при этом не жестикулировать. Было видно, что он и на месте не может усидеть. Эмоции на лице Артура Карловича менялись постоянно. Он то улыбался, то заметно грустил, то злился и махал руками, как будто вот так, одними взмахами рук намеревался решить все назревшие и только назревающие проблемы. Но Гуров замечал, что периодически старик морщился и поглаживал левую сторону груди. На какое-то время он вел себя в беседе спокойно, но надолго его не хватало, и спустя несколько минут он снова жестикулировал и источал эмоции.

– Вы просто не представляете, молодые люди, – убеждал оперативников Витте, – что знает и чего не знает современная геология! Знания – это такая ветреная девка, которая сегодня с тем, кто умеет отстаивать свои доводы и добытые факты. Если у вас плохо подвешен язык, вам ничего не светит в науке. Гранты и научный успех – они всегда с энергичными и деловыми учеными. Печально, но это так. Потому что доказательств того, что Вселенная зародилась естественным путем миллиарды лет назад в результате непонятного явления, столько же, сколько доказательств тому, что она за несколько дней создана Богом. Вы можете придерживаться какого угодно мнения, но вам не светят ни гранты, ни симпатии научного сообщества, если вы будете проповедовать второе. А если первое, то вы уже принадлежите к определенной научной школе и вы на коне.

– Потрясающе! – хлопнул себя по колену Крячко. – И вы, ученый, говорите о Большом взрыве, с которого и начался процесс развития и расширения Вселенной, как о некоем непонятном явлении! Я считал, что у вас есть стройная и обоснованная теория на этот счет.

– Молодой человек, у вас, видимо, юридическое образование, раз вы полковник полиции, – покивал головой Витте. – А любой ученый-физик вам признается, что это название взято… ну для того, чтобы было хоть какое-то. И еще потому, что надо как-то было назвать тот момент зарождения Вселенной, объяснить, почему произошел Большой взрыв, что явилось тому причиной. Более того, представить физическую картину события не может никто, нужна базовая теория, которая хоть что-то объясняла бы, и ее создали. Ее корректируют по мере получения новых данных. Учитывают их, если они вписываются в эту теорию, или не учитывают, если она, простите, не лезет в эти рамки. Построили огромный адронный коллайдер. Да, конечно, для изучения частиц, но по большей части для подтверждения того, что существует хваленая «частица Бога» – бозон Хиггса. И что?

– И что? – с восторгом переспросил Крячко.

– И ничего. Самый откровенный ответ на вопрос, существует ли он, прозвучал примерно так: «Теперь есть основания полагать, что предположения о существовании бозона Хиггса действительно обоснованны и он может существовать».

– Хорошо, но вы ведь геолог… – начал было Гуров, но профессор, повернувшись к нему, перебил:

– Да, я не физик, хотя… Ну, неважно. Мы в геологии тоже имели стройное и весьма обоснованное представление о структуре земной коры. Я вам скажу, что мы даже о строении земного шара имели представление. Мы же такие умные, уверенные в себе. Наши знания непоколебимы. Но вот мы стали бурить на Кольском полуострове сверхглубокую скважину, и сразу полетели все наши представления в тартарары. Мы самодовольно ждали, что извлеченные из глубин земли керны будут показывать пласты той породы, которую мы ждали. Нет там, к чертям кошачьим, никаких пластов!

– Артур Карлович! – Крячко вскочил со стула и схватил профессора за руку.

Старик побледнел и стал тереть грудь. Гуров потянулся за телефоном, чтобы вызвать «Скорую», но профессор только махнул рукой:

– Не надо… аритмия, черт бы ее побрал… сейчас все восстановится… вон тот пузыречек мне подайте… да, вот этот.

– Давайте мы все же вернемся к нашему вопросу, – предложил Гуров, когда профессор немного успокоился и сердцебиение у него восстановило нормальный ритм. – Боюсь, мы вас утомим общенаучными темами, а о деле так и не поговорим.

– Да-да, молодые люди, конечно. Я сейчас. Волноваться мне противопоказано, бегать по лестницам тоже… только на лифте и только посидеть у подъезда на лавочке. Стареем! Так что вы хотели мне сказать? Ах да, Борисовский. Жаль, что Всеволод Игоревич так рано ушел. Удивительный был человек – глубоких познаний и оригинального мышления. Настоящий ученый, смотрящий вглубь.

– Вы давно его знали?

– Давненько. Кажется, лет пять или шесть назад мы познакомились с ним на каком-то научном мероприятии, которое проводил Исторический музей. Потом еще несколько раз встречались. Он ведь историком был, увлекся моей родословной. Борисовский ведь очень интересовался всякими орденами, знаками отличий военного и гражданского характера. Он прекрасно знал все фамильные драгоценности знатных домов России. Кстати, почти написал книгу, но какой-то прохвост его опередил, и вышла книга другого автора, даже не историка. Борисовский огорчился и перестал думать об издании. Потом появились другие труды на эту тему, но он так и не решился издать свою рукопись. А у него там были очень любопытные умозаключения. М-да, замечательный был человек. – Профессор покачал головой и добавил: – Знаете, он ведь и про драгоценности моей супруги разузнал многое. Она унаследовала от своей тетки немного украшений…

– Что?! – Крячко чуть не подскочил на стуле, но Лев поймал его за руку, предлагая не горячиться, и, откашлявшись, заговорил сам:

– Артур Карлович, расскажите, пожалуйста, что выяснил по своим историческим источникам покойный Борисовский о драгоценностях вашей жены.

– Ну, очень интересно было слушать Всеволода Игоревича. Он с такой горячностью мне все это рассказывал, как вот ваш коллега, который на стуле подскакивает. Вы тоже большой энтузиаст? Так вот он сказал, что есть основание полагать, что драгоценности моей жены – это часть украшений Дарьи Михайловны Арсеньевой – жены светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова.

– Даже так? – не удержался от удивленного восклицания Гуров. – Довольно любопытно. Дама при дворе Петра Первого была не последней… хм… могла себе позволить покупать дорогие игрушки.

– Я вам больше скажу, – переходя на заговорщический шепот, произнес Витте. – Борисовский утверждал, что она дочь якутского воеводы Михаила Арсеньева. А род Арсеньевых якобы восходит к знатному татарину Ослану-Мурзе Челебею, выехавшему в Россию из Золотой Орды и принявшему крещение с именем Прокопия в конце XIV века. И часть драгоценностей Дарья Михайловна унаследовала от своих предков, то есть они еще из Золотой Орды. Чувствуете, какая старина? Но, как говорил Борисовский, какие-то украшения переделывались, какие-то ремонтировали уже русские ювелиры, возможно, и не осталось из ее коллекции ничего татарского. Теперь уже не установишь.

– А что Арсеньева? – спросил Крячко. – Она где похоронена? В Петербурге?

– О нет! – замахал руками профессор. – Вскорости после смерти Петра в результате дворцовых интриг князей Долгоруких Меншиков с семьей был сослан сначала в Раненбург, а затем, по обвинению в государственной измене в пользу Швеции, – в Гнилой Березов, с лишением чинов и состояния. Там-то Дарья Михайловна заболела и умерла в дороге. А похоронена она в Верхнем Услоне, на местном кладбище, в нескольких километрах от Казани.

– Так если Меншикова и всю семью лишили состояния, могли ли у Дарьи Михайловны остаться драгоценности? Может, и их ее лишили?

– Кто знает? – пожал плечами Витте. – Да и важно ли это? Я умру, а драгоценности жены передам в дар Историческому музею с этой красивой легендой. А сейчас пусть душу греют. Все память о Зиночке моей.

– Так… – Гуров и Крячко напряженно переглянулись. – Выходит, вы храните эти драгоценности у себя дома?

– Дома, а что? – улыбнулся старый профессор. – Чего мне бояться, когда у меня замки хорошие, ключей я не терял. Да и кто ж знает об этих украшениях? Борисовский знал, да вот вы теперь. Но вы ведь полиция, кому же верить, как не вам. А если у вас есть сомнения, тогда я к вам за помощью и обращусь. Чтобы защитили квартиру мою.

– Это безусловно, – поспешно согласился Лев. – Я могу позвонить, и сегодня же вашей квартирой займутся: установят сигнализацию, примут на пульт вневедомственной охраны. Лучше даже поместить драгоценности в банковскую ячейку, от греха подальше. А вы давно проверяли, они у вас на месте?

Артур Карлович улыбнулся, тяжело поднялся с кресла и ушел в спальню. Гуров и Крячко проводили старика взглядами. Да, ходить ему очень тяжело. И то, что профессор, сидя в кресле, так энергично жестикулирует, только видимость бурной энергии. На самом деле состояние здоровья у Артура Карловича оставляло желать лучшего.


– Слушай, а ведь на него и правда могут выйти эти упыри, – кивнул на дверь спальни Стас. – Возраст у него такой же, здоровье – сам видишь. Немощен уже. И драгоценности дома держит. Он – их клиент. Может быть, даже на него уже вышли и ходят где-то вокруг, как волки ночью вокруг загона отары. Или вот-вот появятся.

– Да еще драгоценности с такой родословной, – согласился Гуров. – Только понимаешь, Станислав, есть в этой нашей с тобой стройной версии, которая и Петру очень понравилась, одно слабенькое место. Такое слабенькое и почти незаметное, что мы про него все время забываем. Упускаем этот факт из виду. А ведь у нас нет абсолютно никаких доказательств, что и Колотов, и Борисовский, и Бурунов хранили драгоценности своих покойных жен дома. Были когда-то – да! Носили, есть этому свидетели. А где находились драгоценности последующие двадцать с лишним лет, неизвестно. Мы пытаемся факт смерти и возможность насильственной смерти усилить мотивом, который не доказан. При этом впервые сталкиваемся с драгоценностями. В трех случаях мы их не видели и не имеем представления, были они в квартирах тех пенсионеров или не были.

– Ну, вот как ты умеешь, Лева, все испортить своими умозаключениями. Ведь так все просто и стройно было. И понятно. Нет, ты все испортил, и снова все непонятно, – с грустной улыбкой покачал головой Стас и добавил: – Хотя, если говорить серьезно, я тоже об этом постоянно думаю.

– Есть шанс проверить нашу с тобой правоту и наши с тобой опасения, – кивнул Гуров.

Старый профессор вышел из спальни, прижимая к груди обычную обувную коробку. С загадочной улыбкой на старческих тонких губах он подошел к столу, водрузил на него коробку и, устало опустившись в кресло, махнул рукой:

– Лицезрейте, уважаемые полковники!

Крячко с готовностью поднялся, подошел к столу и, осторожно сняв крышку коробки, стал разворачивать внутри старенькую цветастую тряпочку. Под его пальцами что-то тяжело звякнуло. Гуров видел, как загорелись от восторга глаза старого друга, когда Стас запустил руки в коробку и извлек содержимое, положив его на середину стола.

Да, драгоценности даже на первый взгляд не особенно искушенных в ювелирном деле сыщиков выглядели как старинные. Сейчас бы сюда Катю Калякину, подумал Лев. Вот тебе драгоценности в натуральном виде. Оценивай, делай выводы. Какой же это век? Хотя чего гадать и сомневаться, Борисовский был специалистом, он на каком-то основании сделал выводы о возрасте украшений, о прошлой их принадлежности семействам Меншиковых и Арсеньевых.

– Нравятся? – с тихой грустью спросил профессор. – Зиночке они очень шли. Я помню ее в красивом платье и этих побрякушках в Колонном зале Дома союзов. Блеск хрусталя, музыка, счастливые улыбки. Как жаль, что все это в прошлом. Иногда, молодые люди, просто страшно, до боли страшно стареть. Но меня успокаивает то, что там я увижусь с близкими и дорогими мне… чуть не сказал, людьми. – Он засмеялся и махнул рукой, словно отгонял мрачные мысли. – Не будем. Давайте жить сегодняшним днем.

– Давайте, – кивнул Глеб, обменявшись взглядом с Крячко. – У нас есть к вам еще один вопрос, Артур Карлович. Скажите, а вы не обращались в органы социальной опеки, чтобы вам прислали социального работника для помощи?

– Что, так плохо выгляжу? – улыбнулся старик. – Нет, не обращался. Да и зачем, когда у нас государство само задумывается о своих пенсионерах. Мы же все у них на учете, обо всех о нас знает Пенсионный фонд. Они мне сами прислали молодого человека. Старательный паренек, очень уважительный. Просит всегда рассказывать что-нибудь интересное…

– Ну, вот, – вздохнул Гуров. – Теперь все встало на свои места. А мы все сомневались, сомневались.

– Ага, – подтвердил Крячко без улыбки. – Даже дышать легче стало. Всегда любил определенность, пусть даже и неприятную.

– Простите, вы о чем сейчас, товарищи? – непонимающе поднял брови профессор.

– О том, уважаемый Артур Карлович, – ответил Гуров, – что органы социальной защиты – это одно, а Пенсионный фонд – это другое. В Пенсионный фонд вы или ваши работодатели всегда делали отчисления, у вас там есть свое дело с вашими данными. А вот в органы социальной защиты за помощью, если она вдруг понадобится, вам надо идти самому и вставать на учет. Если есть основания, тогда вами там станут заниматься. Так что без вашего ведома эти органы по своей инициативе вас на учет поставить не могли и прислать к вам социального работника тоже не могли.

– Вы хотите сказать, что Дима не из… А откуда он? Какие-то волонтеры? Но мы же можем у него самого спросить? Я не знаю, вы можете у него документы проверить.

– Нет, мы поступим по-другому. Мы ему вообще не будем ничего говорить и ни о чем не будем спрашивать. Посмотрим на него со стороны, наведем справки. Когда он у вас впервые появился, как он вам представился, что сказал?

– Но зачем ему это? Я, конечно, стар, но из ума не выжил, – хмуро поинтересовался профессор. – Парень про драгоценности не может знать. Зачем ему нужно добровольно ухаживать за мной?

– Да вы не беспокойтесь, Артур Карлович, – добродушно заулыбался Крячко, стараясь снять напряженность, повисшую в воздухе. – Мы паренька ни в чем и не подозреваем. Просто странно, откуда он взялся. И раз уж мы с вами познакомились, так почему бы и не помочь. Его ведь тоже пугать сразу расспросами и подозрениями не хочется. Может, он по доброте душевной пришел к вам с помощью, а мы сразу ярлыки навешивать!

– Ну да, – согласился профессор, заметно успокаиваясь. – Не стоит обижать людей пустыми подозрениями.

Гуров сделал Стасу знак, чтобы он продолжал расспрашивать старика, а сам с телефоном вышел в туалет. Договоренность с Орловым на этот счет существовала давно. Старые друзья по служебным вопросам могли звонить ему через секретаря или на служебный мобильный. Отвечал или не отвечал Петр Николаевич в зависимости от своей занятости. Он мог в этот момент проводить совещание, быть на приеме у министра или заместителя министра, мог быть в правительстве. Но если в рабочее время Гуров или Крячко звонили ему на личный телефон, Орлов знал, что ситуация критическая и он нужен оперативникам срочно.

Секунд пятнадцать Гуров слушал длинные гудки в трубке и мысленно повторял: «Возьми трубку, Петр Николаевич, возьми!» Отключившись, он стал ждать. Если Орлов сейчас и занят, то он найдет способ связаться как можно быстрее с Гуровым. Генерал перезвонил через две минуты.

– Что случилось? – быстро спросил он, явно прикрывая рукой трубку. Значит, где-то на совещании или на заседании.

– Мы нашли их! – коротко ответил Лев.

Орлов молчал всего несколько секунд, оценивая эти слова. Сейчас в лысой лобастой голове генерала шла бешеная работа мысли. Он должен принять решение, оценив информацию. И, видимо, уйти оттуда, где он находился, чтобы максимально помочь своим подчиненным, тоже не мог.

– Быстро и лаконично! – попросил Орлов.

– Профессор Витте, одинокий пенсионер 82 лет, обладатель старинных, с исторической легендой, драгоценностей своей давно умершей супруги. Хорошо был знаком с Борисовским, даже дружен. Украшения хранит дома, состояние здоровья в последнее время ухудшилось. Появился парень, который ходит для него в магазин и аптеку. Сейчас мы у профессора дома.

– Не спешите, ребята!

– Нужна помощь техотдела, в остальном справимся сами.

– Позвони туда через три минуты, я предупрежу. И сегодня же вечером поставьте меня в известность о том, как развивается операция.

Через три минуты в техническом отделе выслушивали Гурова и записывали все, что ему было нужно. Пять видеокамер для скрытой съемки в помещении, постоянный оператор, который бы отслеживал движение в квартире Витте через эти камеры, передатчики скрытого ношения для Гурова и Крячко. Отдельно нужен был оперативник, который бы дежурил в подъезде, и еще один с машиной снаружи. Постоянно. Все на связи с Гуровым.

Через час, когда Артур Карлович тщательно описал своего молодого помощника «из собеса», сыщики пили с профессором чай у него на кухне. Прибывший техник из управления по указанию Гурова устанавливал камеры в квартире таким образом, чтобы не оставалось «мертвых» зон. Вооружившись лупой, техник аккуратно приклеил миниатюрный радиомаяк к внутренней стороне колье. На всякий случай, если преступники все же окажутся хитрее и смогут выкрасть драгоценности.

– А паренек-то другой, – тихо сказал Крячко. – На того, который ходил к Бурунову, совсем не похож. Ни ростом, ни комплекцией, ни по особым приметам.





Глава 9