Палачи и герои

– У вас, украинцев, непреодолимая тяга к садизму и разбойной жизни, – сказал как-то майор Кляйн Дантисту. – Зачем преодолевать ваше естество? Третий рейх дает отличную возможность народам жить в своем природном качестве. И пусть эти качества служат нам.

Проявляли украинские националисты свои «природные качества» в Бабьем Яру под Киевом – полторы тысячи их палачей трудились без отдыха, расстреливая евреев, коммунистов, – счет уже шел за сотню тысяч жертв. В ноябре в северо-западной части Львова было создано гетто, куда свезли семьдесят тысяч евреев. Многих сотрудники украинской полиции расстреляли под отеческим присмотром гестапо, остальные были отправлены в лагеря смерти.

По всей Украине от факелов полицаев пылали непокорные деревни. А немцы брезгливо кривили губы – мол, какие дикари эти украинцы, что с них взять? Сами немцы, конечно, были носителями высокой европейской культуры. В лагере смерти рядом с Ровно немецкий комендант при расстрелах евреев заставлял играть классическую музыку – оркестром руководили именитые еврейские музыканты.

После ареста и расстрела наиболее неуправляемых бандеровцев немецкая администрация в отношении ОУН (Б) активных действий почти не предпринимала, за исключением отдельных эксцессов. Более того, бандеровцам позволяли собираться, проводить во Львове съезды, вырабатывать постановления и решения, в том числе не всегда дружелюбные по отношению к немцам, обсуждать вопросы создания подпольных боевых организаций. Учитывая, что половина собравшихся работала на соответствующие немецкие службы, а остальных не завербовали за ненадобностью, надеяться, что немцам неизвестны темы дискуссий, было наивно.

Поскольку официально бандеровцы были с немцами как бы в непримиримом противоречии, то на местах для обороны украинцев от врагов в начале 1942 года они стали массово создавать свои подпольные силовые структуры – так называемые боевки, а также сельские отряды самообороны.

Немцы прекрасно знали об этом. Сам куратор давал Дантисту инструкции по их организации.

– Мы заинтересованы, чтобы они охватывали как можно большие территории, – говорил он на встрече под Львовом в охотничьем домике, где в большом камине уютно потрескивали поленья, а за окном белела вьюга. – И реально влияли на жизнь села.

– И вы идете на то, чтобы рядом с вами была такая вооруженная сила? – удивлялся Дантист.

– Пан Станислав, вы отказываетесь понимать меня? Нас беспокоят тылы. Наши гарнизоны – это дневная власть. Но этого мало. Посмотрите на Белоруссию, где любой командир большевистского партизанского отряда заходит в деревню и мобилизует там добровольцев столько, сколько ему надо. Он – лесная власть. Нам нужно, чтобы на Украине такое было невозможно. Чтобы лесная власть была в руках тех, кого контролируем мы, а не большевики. Объективно сегодня бандеровцы – это сила, имеющая большую базу в народе. Глупо ее не использовать.

– Вы уверены, что сможете ее контролировать?

– А для чего нам вы и вам подобные? Боевки должны контролироваться вами на всех уровнях…

Дантисту пришлось попотеть, чтобы раскинуть сеть боевых организаций как можно шире и в руководстве их было как можно больше преданных ему людей, пусть и беспринципных, но готовых выполнять любые приказы.

Он мотался по всей Западной Украине, не зная ни сна, ни отдыха. Его снабдили пропусками с высочайшими подписями и печатями на имя туземного сотрудника колониальной администрации, а также бумагой, где немецким военным властям предписывалось оказывать ему содействие. Ему даже разрешалось ношение оружия. Он неоднократно пользовался транспортом, который предоставляли немцы, – ведь мобильность значила много. Позже ему выделили грузовик «Опель», официально закрепленный за сельскохозяйственным отделом рейхскомиссариата, с водителем-украинцем – для строгого присмотра и доклада в абвер. Но Дантист и не помышлял спрыгнуть с крючка – слишком глубоко он его заглотил.

– В вашем районе ответственности вы власть, – напутствовал Дантист руководителей боевок. – Враги этой власти – коммунисты, партизаны и красноармейцы. И жид с поляком – это враги вечные!

Дантист видел, как постепенно выстраивается стройная силовая система. И отлично знал, как сплотить этих пока еще разобщенных людей. Кровь! Нужно замазать кровью всех!

Он неустанно требовал активных действий. И боевки совершали набеги на нелояльные села с резней несогласных и поляков. Отлавливали отлеживавшихся в селах и укрытиях красноармейцев. Выявляли комсомольцев, коммунистов, их пособников. И карали – убивали, били шомполами, сжигали дома и угоняли скот. Безжалостно уничтожали партизан и им сочувствующих. И еще недавно расслабленные пальцы ОУН сжимались в наливающиеся силой кулаки.

В наиболее значимых акциях Дантист участвовал лично. При этом поражался ожесточенности своих людей – насколько же быстро те превращались в зверье. Да, с такими лихими и злыми казаками можно горы свернуть, а не только держать в повиновении забитых селян.

Больной вопрос касался вооружения и снабжения боевок. Хозяйственное обеспечение обычно перекладывали на села в районах их расположения. С оружием сложнее. Некоторое количество осталось с довоенных времен, когда создавались склады в преддверии восстания против Советов. Удалось поживиться трофеями на местах боев, найти советские склады. Помогали оружием и немцы. Пока стволов хватало, но если военная организация будет разрастаться, их потребуется куда больше.

Хутора, отдаленные села, городки. Где Дантист только не побывал. Щелкали месяцы, сливаясь в сплошную череду дней и событий.

В апреле 1942 года с отрядом надрайонной боевки Дантист принял участие в антипартизанской акции. Поступила информация, что в польской деревеньке Кросно в Ровенской области должны появиться у родственников командир партизанского отряда и два его помощника.

Выдвижение, разведка, блокирование села – все прошло четко. Однако, когда оуновцы стали подходить к дому, где прятались партизаны, оттуда раздались выстрелы. Пара бойцов были убиты. Ну и ладно – остальные умнее будут.

Бой затянулся. Наконец оуновцам удалось поджечь дом и выкурить оттуда партизан. Те так и не сдались – один подорвал гранату, унеся с собой еще одного боевика. Другие отстреливались, пока не рухнули, отяжелевшие от пуль.

Статный мужчина лежал на спине. Дантист подошел к нему, внимательно рассмотрел.

– Смелый, – пояснил руководитель боевки. – Командир отряда «Мститель». Бывший партийный работник. У него родня в этой деревне. Что с ней и с сочувствующими делать?

– Деревня-то польская, – хищно осклабился Дантист. – Забыл, сколько поляки нам горя принесли?

Деревенских согнали в амбар. Женщин, детей, стариков – всех. И подожгли. Кто пытался бежать – стреляли. Полсотни человек – в такой большой войне цифра казалась исчезающе малой…





Глава 16




Взвод бронебойщиков уютно расположился в двух хатах на окраине села Березки. Батальон зашел сюда неделю назад. Нет ничего приятнее, чем наслаждаться тишиной и отсутствием канонады. И набирающим свою теплую силу месяцем маем.

Иван неохотно давал своим бойцам расслабляться. Солдат должен быть хорошо обучен, иметь исправное оружие и боекомплект, накормлен, одет, обут в соответствии с погодой и побаиваться начальства. И всегда занят учебой и поддержанием порядка. Но сейчас он дал людям перевести дух. Слишком изнурительны были переходы. И слишком дорого дался последний бой.

Сидевший расслабленно сержант Богатырев густым, хорошо поставленным басом пел так, что дрожала глиняная посуда на полке:



Я уходил тогда в поход

В далекие края.

Рукой взмахнула у ворот


Моя любимая.



Бойцы подпевали. И Иван ощущал, как вместе с песней в душу вливается светлая грусть. А ведь в мире есть не только бесконечные марши в грязи, пыли и снегу. Не только отчаяние отступлений и горькая цена побед. А есть еще места, где нас ждут. И те, кто нас ждет.



Второй стрелковый храбрый взвод –

Теперь моя семья.

Поклон, привет тебе он шлет,

Моя любимая.



Иван провел ладонью по командирской сумке, где лежали письма из дома. Они находили его по номеру полевой почты, где бы он ни был, подчеркивая нерушимую связь с домом. Из них он узнавал, что дед пытался вырваться на войну, но ему сказали, что староват, да и в тылу производством руководить нужно, что он и делал до изнеможения. Мать тоже трудилась сутками на заводе. А вот сестра Чеслава… Было время, когда Иван осуждал ее за легкомысленность и смешливость, считал, что она скользит по жизни, у нее недостаточно ответственности. Она любила быть в центре внимания, вечно пропадала с подружками. Однако отважно ушла добровольцем на фронт, так и не доучившись в мединституте. Теперь она операционная медсестра в медсанбате на Ленинградском фронте. Писала редко, но искрометно, с каким-то беззаботным оптимизмом. Но он-то знал и что в медсанбатах персонал валится с ног от истощения, и как тяжело видеть столько смертей и горя. И как любят немцы бомбить госпиталя. Писали тетя и уже уверенно владевшие чернильным пером племянник и племянница. А вот от дяди Веслава вестей не было. Да и откуда? Он партизанил в лесах Украины.

Эх, война. Тяжелы твои дороги. Но Иван пройдет по этим дорогам до конца – или до вражеской пули, или до красного знамени над Берлином. Победа неизбежна, как восход солнца. Он всегда знал это – и отступая по Украине, и сражаясь в подмосковных полях. Глядя на свою первую медаль «За отвагу», он будто наяву слышал шум проклятых танковых моторов под Москвой. Прикрытие танкоопасного направления – это теперь его судьба.

В жестоких боях его кидало, как щепку в шторм. Он принимал командование разбитой ротой, а однажды вполне умело командовал батальоном, оставшись старшим офицером. Две недели прослужил в штабе, где ему дали очередное офицерское звание, и попросился на передовую – опять командиром взвода бронебойщиков. Ведь кто-то должен останавливать танки. А у него это получалось слишком хорошо.

Горели танки. И после каждого боя он всматривался в лица новых бойцов, вставших на место выбывших. Жизнь бронебойщика коротка. И сколько суждено прожить этим бойцам? Лишь он сам да сержант Богатырев были как заговоренные.

Во время передышек между боями были благодарности командования, вручение ордена Красной Звезды. И угрозы трибунала от взбешенного генерала-самодура, недовольного, что старлей остался жив, а на его направлении прорвались танки, наделавшие много шума в тылах, – и не важно, что силы были не просто неравны, а неравны фатально…

В хату зашел посыльный из штаба батальона:

– Товарищ старший лейтенант, вас вызывает комбат.

Иван встал, пригладил короткий бобрик волос, надел пилотку. Привычно проверил, все ли по уставу, – в любых обстоятельствах он оставался дотошным службистом и образцом по внешнему виду и поведению, и никакая окопная жизнь не могла его изменить.

В штабе, занимавшем здание школы, царила привычная суета. Связисты, вечно что-то тянувшие и устанавливавшие, колдовали с рацией. Начштаба предавался любимому занятию – с папиросой в зубах водил пальцем по карте местности, попутно объясняя комбату:

– Вот здесь они попрут.

Иван отрапортовал о прибытии.

– А, Вильковский, – отвлекся на него комбат. – Тебя ждут.

На пороге класса, где еще висела на стене покосившаяся карта мира, взирали с портретов Толстой и Достоевский, Иван от неожиданности аж застыл в дверях. Здесь его ждал не кто иной, как Рубан.

– Заходи, Иван, – кивнул он. – Судьба у нас такая, рядом по этой жизни идти. Я теперь начальник особого отдела дивизии.

Он совершенно не изменился. Только на петлицах появилась еще одна шпала.

– Садись, старший лейтенант, разговор тяжелый будет, – вздохнул Рубан.

Иван напрягся. К особистам он относился ровно, как к закону природы, – любить не за что, но и без них никак. Было дело, под горячую руку они народу лишка покрошили и по штрафным ротам распихали, хотя можно словом было обойтись, а не наганом. Но ведь паникерство и трусость в бою до добра не доводят. Еще от них можно ждать разных подвохов, но Рубан на подлость не способен. Серьезный разговор? Что бы это значило?

– Да не бойся, – махнул рукой особист. – К тебе претензий у органов нет. Ты проверенный. О другом разговор. Вислав Вильковский твой дядя?

– Так точно. – У Ивана похолодело в груди.

– Командир партизанского отряда Вильковский погиб смертью храбрых… Понимаешь, Иван, человек он был настоящий. Сделал очень много, за что награжден орденом Ленина. И просил, если что случится, сообщить именно тебе, как все было. Ты продолжатель дела и фамилии. Ты все должен знать.

– Когда? – охрипшим голосом спросил Иван.

– Месяц назад. Бандиты нагнали его в деревне, сочувствующей партизанам. Бился он геройски, но силы были неравны. А потом всю деревню закрыли в амбаре… Пятьдесят человек сожгли.

– Деревня Кросно?

– Да…

– Там вся деревня – далекая родня. Пусть я их не знал, но это мой род.

Дыхание перехватило. Иван провел ладонью по лбу. Увидел, что пальцы задрожали, крепко сжал их в кулак. Он не имеет права на проявление слабости.

– Что за бандиты? Полицаи? – спросил Иван после некоторого молчания.

– Хуже. Бандеровцы.

– Кто это такие?