Персональный ангел

Что же такое в этой девице, что волновало его? Никогда в жизни он не позволял себе волноваться ни из-за одной женщины.

Он едва помнил, как женился. На Людмиле – потому, что время пришло и все женились. На Диане – потому, что по статусу нужно было иметь жену, юную и красивую, как греческая богиня. Что о нем думали его жены, как относились к своей роли, которую обе они исполняли в разное время и с разным успехом, он не знал и знать не желал. Ему было не до них.

Первая пришлась как раз на пору становления, когда бизнесу было отдано все, и душа, и тело. Вторая – в момент проявления небывалых амбиций и попыток победить дьявола. У Тимофея не было ни времени, ни сил, ни желания заниматься новой женой. Она появилась, и слава богу, протокол соблюден, роли распределены, а остальное его не касалось.

Время от времени стрясались у него более или менее случайные ночи с более или менее случайными женщинами, большинство из которых он вряд ли бы вспомнил на следующий день по имени.

Юлию Духову помнил.

Она его забавляла. Как и всех остальных окружавших его мужчин и женщин, он видел ее насквозь. Видел ее брезгливость и неприязнь к нему, ее попытки устроить его жизнь так, как это представлялось ей выгодным, ее затеи, ее амбиции, ее усилия приподняться над всеми.

С сочувствием человека, побывавшего в одинаковой с ней переделке, он позволял ей многое из того, чего не позволял никому. В конце концов оскорбительно нищее и несправедливое детство роднило их. Она тоже тщательно скрывала часть своей биографии, и Тимофей ей в этом не препятствовал, вполне понимая ее чувства.

Неизвестно, сколько бы так продолжалось, не возжелай она слишком многого и не начни действовать во вред ему, Тимофею Кольцову. Этого он при всем сочувствии допустить никак не мог, и поэтому Юлия уже три дня занимала замечательную, спокойную и, главное, очень далекую должность представителя по коммерческим вопросам холдинга “Судостроительные верфи Тимофея Кольцова” в Женеве. Тимофей радовался, что смог так хорошо все устроить. Выгнать Юлию на улицу он вряд ли сумел бы.

Теперь нужно было разобраться с Катериной Солнцевой.

Тимофея эта девица от души раздражала. В этом тоже было нечто новое – обычно люди оставляли его равнодушным. Раздражаться на них было делом глупым и непродуктивным. Тимофей не мог позволить себе никчемные эмоции. А Катерина представляла одни сплошные эмоции. В ней всего было немного “слишком” – слишком высокий рост, слишком веселые глаза и слишком белые зубы.

Вчера он слышал, как она хохотала с его охраной, громко и весело. Охрана уже души в ней не чаяла, хотя началось все с того, что она дураком выставила бедного Димку, у которого, как и у Тимофея, отсутствовало чувство юмора. Почему-то мужики все ей очень быстро простили. Почему?

Она не была красавицей в принятом смысле этого слова. Что-то в ней было, конечно. Пожалуй, доброжелательность. И какая-то детская заинтересованность во всем, что ее окружало.

Не руководительница процветающего агентства, равный и уважаемый партнер, а студентка-третьекурсница.

Студентов Тимофей не любил.

Конечно, соображала она хорошо. Тимофей ни на минуту не обольщался насчет ее ухоженных и холеных начальников. Кое-что они могли, ее начальники, но в делах, требующих минимальной творческой мысли, привыкли полагаться на нее, это ясно.

Зачем он думает о ней, когда нужно подумать о завтрашней встрече с другом детства Серегой Лазаревым, вместе с которым они выиграют затеянную той же Катериной войну?!

“Надо же, расследование провела”, – развеселился Тимофей.

Думать о ком-то просто так тоже было внове, и никакого удовольствия не доставляло. Тимофей не знал, как ему следует относиться к этому бессмысленному процессу.

Столь же бессмысленным было и приглашение всех “выборщиков” пожить на его даче, а не в гостинице. Он не любил человеческое общество вообще, а в непосредственной близости от себя тем более. Он не мог спокойно думать, когда его окружали люди, а для императора возможность спокойно подумать о насущном и необходимом означала процветание империи. Зачем он припер в свой дом четверых совершенно чужих людей, несравнимых с ним по положению?

Тимофей всегда был честным с самим собой, поэтому знал – из-за Катерины.

Конечно, в его доме на взморье, громадном, как замок немецкого феодала, могли жить человек пятьдесят, никогда не встречаясь друг с другом. В доме имелось достаточно флигелей, башен, мезонинов, литых чугунных и парадных мраморных лестниц, разнородных окон и даже флюгеров. Он заплатил бешеные деньги за один только эскиз этого дома, сделанный знаменитым английским архитектором на куске плотного картона.

И все-таки это было странно – делить с кем-то свой дом. Приезжая по вечерам, он каждый раз недоумевал, видя свет в окнах.

Вчера вечером Тимофей неожиданно обнаружил свет в глубине парка и, секунду подумав, пошел к крытому теннисному павильону, сиявшему в темноте февральского вечера громадами окон и застекленной крышей.

Этот павильон, одна из многочисленных затей архитектора, вроде подъемника и вертолетной площадки, годами стоял пустым. В него даже заходили редко. Сам Тимофей ни в какой теннис, конечно, не играл. Его окружение, люди не слишком молодые и слишком провинциальные, модными штучками тоже не увлекались, поэтому электрическое сияние в обычно пустующем павильоне удивило Тимофея.

Прямоугольники света выхватывали из ночи мокрые стволы сосен, асфальт аллеи и жухлую прошлогоднюю траву с островками снега. Внизу, под обрывом, ревело невидимое холодное море.

Даже отсюда было слышно, как ударяется о ракетку мяч и восторженно вопит Катерина Солнцева, специалист по связям с общественностью.

Тимофею пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заглянуть в окно, но войти тянуло неудержимо. Поддаваясь себе, он вошел и, стянув с плеч кашемировое английское пальто, пристроился на жесткой скамейке. Охрана удовлетворенно сопела сзади – всем нравилось рассматривать Катерину в шортах и короткой, мокрой насквозь майке.

– Добрый вечер! – радостно закричал, заметив их, объект наблюдений. – Будете играть, Тимофей Ильич?

Прямо перед Тимофеем мелькали ее ноги. Обычные бледные, зимние женские ноги. У Дианы ноги были длиннее и красивее. Но Тимофей смотрел на Катины, и это доставляло ему удовольствие.

Катерина, запыхавшаяся, красная, с выбившимся из-под бейсболки клоком влажных волос, играла размашисто, сильно, совсем не женственно, со стоном, почти криком на ударе. Подавая, она прогибала сильную спину под мокрой майкой и била по мячу так, что звенели струны на дивной красоты ракетке.

На Тимофея она не обращала никакого внимания, в отличие от своего партнера, Александра Скворцова, который вдруг сбился, засуетился и стал играть так, что, принимая его удары, Катерина стонала протяжно: – Ну, Сашка-а-а!

Она бегала по площадке, как молодая лошадь в манеже, скорее порывисто, чем грациозно, и все это, включая непонятные выкрики “меньше” и “больше”, в которых Тимофей ни черта не умел разбираться, напомнило ему Уимблдон прошлым летом, где он находился по делам. Он добросовестно отсидел в ВИП-ложе и полуфиналы, и финал, чувствуя себя при этом так же неуместно и глупо, как и сейчас.

Все это было не его – аристократический, надменный английский спорт для богатых, атмосфера избранной тусовки, незнакомые правила, длинноногие загорелые дамы, богатые не благодаря пронырливости мужей, а от рождения. Конечно, он не зря терял время на этом дурацком Уимблдоне. Все, что ему нужно, он получил, но воспоминание осталось раздражающее.

Катерина со Скворцовым закончили партию, и она пошла к скамейке, на которой лежали какие-то непонятные теннисные причиндалы, такие яркие и притягательные, что их хотелось потрогать. Она попила из смешного носатого поильника, похожего на соску для новорожденных, выплеснула остатки воды себе за майку и блаженно зажмурилась. Скворцов бродил в отдалении, собирая мячи. Катерина накинула на плечи полотенце, крепко вытерла его краем мокрое лицо, сдула с лица надоевшую ей прядь волос и, подходя, улыбнулась Тимофею.

Он смотрел на нее во все глаза. – Господи, как хорошо, что есть возможность поиграть, – сказала она с радостной улыбкой и пристроилась на скамейку рядом с ним. – В Москве в спорткомплекс не наездишься, а здесь – в любой момент. Вы будете играть, Тимофей Ильич?

Она не была фамильярна. Она просто разговаривала с ним, как с обычным, нормальным человеком, с которым приятно время от времени просто так поболтать. Или как с радушным хозяином, которого гость благодарит за прекрасные условия.

Но дело в том, что с Тимофеем Кольцовым никто не болтал просто так. И благодарить его за гостеприимство было невозможно – они отстояли слишком далеко друг от друга в общественном положении. Тем не менее она с успехом проделала все это, поставив Тимофея в тупик. Он не знал, что ей ответить.


– Вы так здорово играете, – с искренним восхищением выразил Леша мнение Тимофеевой охраны, пользуясь тем, что шеф молчит. – Просто замечательно.

– Спасибо, – улыбнулась Катерина. Восхищение мужиков ей польстило. – Я давно не тренировалась, с полгода, наверное. У меня родители хорошо играют.

Конечно, подумал Тимофей со скрежетом раздражения. Родители. Профессорская дочка, еще бы!

– А вы не играете, Тимофей Ильич?

Вот пристала! Что тебе нужно? Вспомни, кто перед тобой!

Он тяжело поднялся со скамейки и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. У двери он оглянулся и с мрачным удовлетворением увидел ее смущенное лицо. Стиснув в кулаках концы махрового полотенца, она растерянно смотрела ему вслед.

– Нет, я не играю, Катерина Дмитриевна, – сказал он, не повышая голоса, но все слышали, потому что в павильоне сразу стало очень тихо, лишь бахало под обрывом море. – Я не умею. – И вышел, радуясь, как строптивый подросток, что последнее слово все же осталось за ним.

Зачем он все это проделал? Поднимаясь по деревянной лестнице к сиявшему ему навстречу дому, Тимофей не мог ответить себе на свой же вопрос. Что-то странное творилось у него в голове. Что-то такое, с чем он никогда не сталкивался раньше и потому не мог найти этому определение.

Она мне нравится, вот что, – решил наконец Тимофей. Почему-то она мне нравится, хоть и не в моем вкусе, и раздражает, и вообще… профессорская дочка, чистюля и недотрога. Вряд ли с ней может быть интересно такому все повидавшему мужику, как он. С ней просто нужно переспать.

Это очень просто – женщины никогда не отказывали ему. Он твердо знал, что лично он тут совсем ни при чем. Для них имеют значение только власть и деньги. И того, и другого у него было в избытке, следовательно, он представлял для них большой интерес. Он переспит и с этой длинноногой теннисисткой с манерами английской герцогини и улыбкой лукавого подростка. От него не убудет, а от наваждения он избавится. Точно, он с ней переспит. От этой мысли Тимофею вдруг стало легко и радостно, как от предвкушения удачной сделки. Он придумает, как предложить ей секс. Можно позвать с собой в Париж. Или изобрести что-нибудь поновее? Впрочем, скорее всего изобретать у него не будет возможности и придется довольствоваться обстоятельствами.

Ну что ж, жизнь показала, что Тимофей Кольцов виртуозно умеет использовать разные обстоятельства.





* * *




В Москве было гораздо холоднее, чем в Прибалтике. Это Катерина поняла, едва сойдя с трапа. Ветер, задувавший в шубу, был ледяным, совсем не похожим на соленые, плотные и влажные ветра Калининграда. И снег по колено. Там, в этой почти Европе, снег уже вовсе стаял, заезжие немцы и поляки ходили в коротких легкомысленных куртках и кроссовках. Катерина, ненавидевшая зиму, расслабилась и напрочь позабыла про московский мороз.

Ветер рвал волосы на голове, злобно бросался снегом с крыши приземистого зальчика ожидания в Чкаловском. Хуже всего было то, что неизвестно куда запропала машина, которую Приходченко обещал за ней выслать.

Совершенно уверенная, что машина на месте – не мог же Олег забыть! – Катерина с легким сердцем отправила Скворцова. Его замерзший шофер, очевидно, устав от ожидания, приплясывал вокруг своего “БМВ”. Они сразу же уехали, прихватив Славу Панина. Ему было по дороге с Сашей, довольно далеко, в сторону, противоположную той, куда нужно было Катерине.

Как-то очень быстро разъехались остальные машины, встречавшие свиту Кольцова. Сам он еще не выходил из самолета – с ним прилетел лидер одной из думских фракций, очевидно, бывший у Кольцова на содержании и лоббировавший в Думе его интересы, и они скорее всего еще что-то договаривали друг другу.

Всю дорогу Тимофей не выходил из первого, самого шикарного салона, а вся свита, и Катерина в том числе, разместилась во втором согласно табели о рангах и штатному расписанию. Все эти китайские церемонии с рассаживанием по должностям были Катерине хорошо известны еще со времен президентских выборов и умеренно развлекали ее демократическую душу.

Катерина зашла в одноэтажное здание, где можно посидеть, ожидая вылета, где имелись туалет и телефон. В этот час там было сумрачно и пусто, на звук открываемой двери из боковой комнатушки выглянул вялый охранник, оглядел Катерину с головы до ног и скрылся. Ночевать в компании этого охранника и каких-нибудь полуночных пилотов Катерине совсем не хотелось. Нужно позвонить, выяснить, что произошло и где ее машина.

Прежде всего она позвонила Приходченко домой, а потом на мобильный. Ни там, ни там никто не подходил к телефону. Это было странно – дома у Олега всегда кто-то присутствовал – или полоумная супруга, или ее не менее полоумная мамаша, или Кирюха. Но раздумывать о том, что стряслось дома у шефа, она станет потом, а пока нужно срочно выбираться из Чкаловского.

На всякий случай она позвонила на пейджер Гриши Иванникова, Олегова водителя. Но на Гришу надежды мало – если Олег не предупреждал его заранее, Гриша быстренько смывался за город по очередным очень срочным делам и потом объяснял начальству, что приехать оттуда по вызову не было никакой возможности. Все об этом знали и Гришу прощали. Конечно, кому хочется тратить выходной на прихоти начальства?

Мобильный Скворцова тоже не отвечал, и Катерина вспомнила, что еще утром Сашка жаловался, что у него вроде стали очень быстро садиться батарейки. Они еще обсуждали, какую батарейку лучше купить.

Обсудить-то они обсудили, но телефон вежливым женским голосом вещал на всех доступных и недоступных пониманию языках, что “абонент не отвечает”, и Катерина поняла, что не знает, что делать дальше.

Конечно, оставалось несколько совсем пожарных вариантов – позвонить Дарье и попросить ее приехать или прислать мужа Митю. Но это совсем другой конец Москвы, и пока Митя доедет, потом отвезет Катерину, потом вернется к себе, как раз рассветет, и можно будет смело выезжать на работу.

Еще можно позвонить Саше Андрееву, он тоже приедет и заберет ее, без вопросов. Но тут Катерину останавливали более высокие материи – становиться причиной семейной ссоры ей совсем не хотелось, и так об их связи с Андреевым трубит вся контора. А как еще может расценить нормальная жена звонок от начальницы в воскресенье вечером, после которого любимый муж срывается из дома и несется к черту на рога?

Нет, это совсем не годится. Лучше уж ночевать в компании чкаловского охранника, который еще ничего не подозревает об ожидающем его счастье. Усмехнувшись, Катерина сунула телефон в карман и затопала по наметенному в тамбур снегу на улицу.

Ветер рванул полы ее щегольской европейской шубенки, годной только для того, чтобы добежать от машины до теплого подъезда, взметнул волосы, обжег холодом глаза. Кое-как Катерина прикурила и спряталась за угол, где хоть не так дуло, и, отворачиваясь от ветра, подумала, что, пожалуй, нужно срочно вызывать такси. Бог знает, когда оно придет и сколько это будет стоить – вызов и дорога из Чкаловского в Немчиновку, – но других вариантов не намечалось.

Внезапно у мирно дремавших прямо перед ее носом джипов началось какое-то оживление, зажегся в салонах свет, замигали притушенные фары, кто-то неузнаваемый пробежал в расширявшемся снопе света прямо к самолету, все еще стоявшему на полосе.

Заинтересовавшись происходящим, Катерина выглянула из своего укрытия и обнаружила, что по летному полю прямо к ней идет Тимофей Кольцов в развевающемся распахнутом пальто, огромный и черный, похожий на гигантскую летучую мышь.

“Интересно, куда он дел своего думца?” – лихорадочно подумала Катерина, задвигаясь обратно в тень.

Она боялась, что он увидит ее, и тогда придется объясняться. А еще хуже – в тысячу раз хуже! – если увидит и даже не повернет в ее сторону головы.

Господи, как она его боялась, этого человека! Его низкого тяжелого голоса, его беспощадных и пустых глаз, его чудовищной проницательности. В его присутствии ей все время казалось, что с ней не все в порядке, хотелось осмотреть себя – застегнуты ли пуговицы, вымыты ли руки.

Катерина храбрилась только перед другими, наедине с собой она даже вспомнить не могла, что говорила и делала, когда он на нее смотрел. Она отлично понимала, что Тимофей Кольцов скорее всего вообще не подозревает о ее существовании, вспоминая только, когда она попадается ему под ноги с очередной программой предвыборных мероприятий, и, следовательно, бояться ей нечего. Ему нет до нее никакого дела.

И все же она чувствовала себя, как, должно быть, чувствовали приближенные “отца народов” товарища Сталина, которых увозили с инфарктами из его приемной.

Дмитрий Степанович, отец, сказал ей, когда однажды она пожаловалась, что в присутствии Тимофея Кольцова теряет всякое ощущение себя: “Так трястись не просто вредно для дела, но еще и очень унизительно. Всегда лучше вести себя как-то попроще. В рамочках”.