Персональный ангел

Катерина и хотела бы “в рамочках”, но ничего не могла с собой поделать.

Но недаром она была свободолюбива и любознательна.

Тимофей Кольцов вызывал в ней эмоции куда более сложные, чем просто страх. Она мечтала хоть чем-нибудь его зацепить, расшевелить, рассмешить и посмотреть, что получится, тем более она знала о нем нечто такое, чего не знал никто, и это знание не давало ей покоя. Оно не вписывалось в уже созданную и вполне приемлемую схему этого человека, а потому раздражало и без того чудовищное Катеринино любопытство.

Что его огорчает, кроме смены правительства? Что его радует, кроме кредита МВФ? А может, ни кредит, ни правительственный кризис ничего для него не значат? О чем он говорит с женой, приезжая по вечерам домой? Что врет ей, когда встречается с любовницей? О чем думает в машине, слушая группу “Любэ”?

Сочетание любопытства с паникой, в которую он ее повергал, образовывало странную волнующую смесь, и Катерине не хотелось, чтобы эта смесь лишний раз поднималась со дна души и замутняла разум. Соображать ей требовалось как никогда хорошо.

Поэтому она бросила недокуренную сигарету и отступила еще глубже, к самой стене. Пусть бы он уехал. Она вернулась бы в теплый тамбур зала ожидания и вызвала наконец такси.

И, конечно, он не уехал.

Он заметил ее, прячущуюся в тени, сразу. И несколько мгновений колебался, принимая решение. Почему-то Катерина явственно ощутила его колебание и момент, когда он это решение принял.

Дверь джипа уже распахнулась ему навстречу, водитель поставил ногу на газ, охрана готова была вскочить во вторую машину, когда Тимофей Ильич Кольцов вдруг повернулся в сторону неясной тени, куда не доставал мертвенно-синий свет фонаря, и спросил, не повышая голоса:

– Почему вы не уехали?

– Машина не пришла, – ответила из темноты Катерина. Ей внезапно стало жарко и страшно. И неудобно перед ребятами из охраны. Бог знает что они могли подумать.

Вздохнув, она сделала шаг вперед, оказавшись на свету. Тимофей Ильич пристально на нее смотрел, и она внутренне содрогнулась, испытывая уже хорошо знакомую неловкость – все ли с ней в порядке, не слишком ли покраснел замерзший нос и достаточно ли приличная у нее шуба? И тут же она разозлилась на себя. Какое ей дело до того, как ее воспринимает великий Тимофей Кольцов?! Пусть воспринимает как хочет, это вовсе не ее проблемы.

– Садитесь, я подвезу вас, – монотонно и равнодушно, как будто выполняя скучную обязанность, велел он.

Она поставила его в неловкое положение, вдруг поняла Катерина с опозданием. Не предложить помощь он не может, раз уж он вообще с ней заговорил. Отправить охрану везти ее он тоже не может – охрана должна сопровождать его. Но это немыслимо, чтобы он вез ее!

Люди его положения не подвозят из аэропорта девиц, оказавшихся без машины. Ей попадет от Приходченко, от Абдрашидзе, да это просто невозможно, черт возьми!

Нужно быстро и решительно отказаться, приказала себе Катерина.

– Спасибо, Тимофей Ильич, – пробормотала она застывшими от неловкости губами. – Я доберусь на такси. Спасибо.

Ей было плохо видно его лицо – ночь, снег, в очках отражались блики света от фонаря. Но ей вдруг показалось, что она разглядела усмешку.

– Я не понял, – сказал он после секундной паузы, – вы намерены со мной спорить?

И все стало предельно ясно. Нельзя отказываться, когда предлагает Тимофей Кольцов. Даже пытаться глупо и смешно. Нужно выполнять, и чем быстрее, тем лучше.

Потом, на досуге, она сможет все обдумать и выругать себя за излишнее любопытство, которое не позволило ей потихонечку шмыгнуть внутрь зала ожидания, подальше от греха и Тимофея Кольцова. И проанализировать чувства, более сложные, чем любопытство. А пока, чем дольше она мнется в нерешительности, тем нелепее выглядит ситуация, тем дольше она задерживает Великого и Ужасного и затягивает весь пикантный эпизод с ее доставкой.

– Спасибо, Тимофей Ильич, – пробормотала Катерина фальшивым голосом и полезла в джип, волоча за собой сумку.

– Оставьте вещи, Катерина Дмитриевна, – посоветовал Кольцов. – Ребята положат в багажник.

Совершенно красная от стыда и внезапно навалившейся жары, она плюхнулась на кожаное сиденье, отпустив наконец сумку, которую тут же подхватил кто-то из охранников. Тимофей Кольцов величественно поместился в кресло напротив. Дверь мягко чмокнула, закрываясь. На переднее сиденье вскочил охранник Леша, и кортеж двинулся к выезду с аэродрома.

– Вам куда? – спросил Тимофей, не глядя на Катерину.

– В Немчиновку, – пробормотала она с виноватой улыбкой. – Далеко, правда?

Не отвечая ей, Тимофей Ильич сказал водителю:

– В Немчиновку, Андрей.

– Понял, Тимофей Ильич, – отозвался водитель, круто закладывая влево на выезде из ворот.

В окно Катерина увидала стоящих навытяжку гаишников. На шедшем сзади “Хаммере” включили мигалку. Ее истерические сине-красные всполохи разливались по сугробам.

Выехав на магистраль, водитель “притопил” газ так, что Катерину вдавило в кресло, и оба джипа рванулись в сторону Москвы, как пара диких ночных волков.

Почти всю дорогу Тимофей разговаривал по телефону. Он всегда начинал работать, едва выйдя из самолета. Впрочем, в самолете он тоже работал. Ничье присутствие, кроме, может, премьера или еще каких-нибудь нужных людей, не могло ему помешать. А уж тем более присутствие Катерины Солнцевой, которая не была премьером.

Он даже сказал ей, соблюдая максимально возможный для него уровень вежливости: – Я должен позвонить.

На это заявление она торопливо кивнула, и минут на двадцать он о ее существовании забыл. Выслушивая доклады и решая вопросы, требовавшие незамедлительного решения, он иногда взглядывал на сидевшую напротив девушку. У нее было растерянное и подавленное лицо, как будто с ней только что произошло что-то ужасное, и Тимофея это задевало. Что, черт возьми, такого в том, что он предложил ей поехать с ним? У нее был лучший выход из положения? Почему она сидит, забившись в угол и сгорбившись, как привокзальный нищий на лавочке?

Понятно, конечно, что не каждый день ее подвозит до дома Тимофей Кольцов, и ей должно быть неловко. Но ее неловкость, которую он так ясно чувствовал, как будто она была его собственной, раздражала его.

Убедившись, что он занимается своими делами, Катерина украдкой огляделась. “Лендровер” оказался просторным и уютным, как небольшая квартира после евроремонта – мягкий свет, персиковая кожа кресел, деревянная обивка дверей. Здесь присутствовало все, что в той или иной степени могло продемонстрировать богатство и власть.

Тщательно изучив обрывочные сведения о Тимофее Кольцове – человеке, Катерина голову могла дать на отсечение, что он даже не замечает окружающего его очень дорогого комфорта. Она пристально и усердно наблюдала за ним все время, что они жили в его доме, когда ей представлялась такая возможность.

Он был неизменно равнодушен к своему шикарному дому, архитектурному чуду, возвышавшемуся над морем, как древний феодальный замок, и к своим супердорогим и суперскоростным машинам, приземистым и мощным, как изготовившиеся к атаке звери. И одежда его, наверное, тоже очень дорогая, была предельно простой – белые рубашки, темные костюмы, консервативные галстуки.


Однажды вечером Тимофей Кольцов прошел мимо нее в парке, возвращаясь с моря, к которому, по слухам, ходил каждый день. Он был в пуховике, делавшем его похожим на полярника, и сильно вылинявших голубых джинсах. Катерина не сразу поняла, что это он, а узнав, долго смотрела ему вслед. Этот кое-как застегнутый пуховик, и джинсы, и тяжелые ботинки на толстой подошве будто говорили, что существует два совершенно разных Тимофея Кольцова, и между ними – пропасть. Тимофей Кольцов в джинсах заинтриговал ее ужасно.

Катерина улыбнулась своим мыслям. “Хоботов, – сказала она себе, – ты тайный эротоман!” Иногда она любила процитировать что-нибудь из фильма.

Быстро взглянув на Кольцова и обнаружив, что он продолжает разговаривать, вернее, даже слушать то, что говорят ему в трубку мобильного телефона, Катерина принялась вспоминать, что было сделано за четыре дня в Калининграде.

Она написала кучу материалов, которые пригодятся ей в Москве при подготовке его выступлений. Поприсутствовала на двух встречах кольцовского “актива” и группы поддержки, состоящей из местных знаменитостей.

Самое главное – они с Сашей Скворцввым два раза разговаривали с Тимофеем Ильичом, и оба раза Катерина старательно объясняла ему, что непосредственно войну можно вовсе не открывать. Достаточно о ней писать и показывать по телевизору так, чтобы все верили – Тимофей Кольцов борется с наркотиками изо всех сил. Стоит на страже. Выполняет обещания. Делает большое дело.

Тимофей Ильич то ли слушал, то ли не слушал, хотя Катерина знала, что в искусстве блефа ему нет равных. Так она и не поняла, намерен он всерьез воевать или ему вполне хватит объявить о войне погромче. Ее знаменитое чутье подсказывало ей, что просто объявлением дело не ограничится.

Последний из срочных разговоров Тимофей закончил, когда они уже были в центре города. Его спутница сидела тихо, как настороженная мышь, и внимательно смотрела в окно. Интересно, что она хотела там высмотреть, чего не видела раньше?

– А как вы придумали эту штуку с наркотиками? – спросил Тимофей неожиданно. Он любил этот прием – спросить внезапно и совсем не то, чего ожидает собеседник. И посмотреть на реакцию. По реакции все будет сразу понятно.

Катерина резко повернулась к нему. Наверное, не ожидала, что он заговорит, и испугалась. Впервые в жизни ему вдруг стало досадно, что его все боятся. Какого дьявола?

Но мелькнувшая на ее лице тень страха моментально сменилась улыбкой, как будто он спросил ее о чем-то приятном.

– Просто мы подумали и решили, что вам это очень подходит. Конкретное, четкое, действенное обещание. Которое все поймут и которое всем понравится.

– А почему наркотики? Я произвожу впечатление борца с наркотиками?

Это была не то чтобы ирония, но нечто очень к ней близкое, и Катерина осторожно покосилась на Кольцова, стараясь угадать, правильно ли она поняла подтекст.

– Да, Тимофей Ильич, – поколебавшись, сказала она. – Я знала, что вы не терпите наркоты. Ребята мне сообщили, которые собирали на вас досье.

– Я хотел бы знать, что еще рассказали вам обо мне ваши люди, – бесстрастно произнес он.

Вот в чем дело. Его интересует, не сообщил ли ей Саша Андреев что-нибудь сверх информации на отобранных у него дискетах и что осталось неизвестным службе безопасности Кольцова. Надо быть очень осторожной. И внимательной. Но Катерине вдруг неудержимо захотелось прояснить ситуацию раз и навсегда. Прояснить так, как она сделала бы это, будь Кольцов нормальным человеком, понимающим нормальные человеческие слова.

– Тимофей Ильич, – решилась Катерина, напряженно улыбаясь, – вы можете немедленно меня уволить, но я хочу вам сказать, что вовсе не стремилась за спиной у вас и Олега Приходченко собирать на вас компромат.

– Если бы я так думал, я бы вас уволил еще два месяца назад, – произнес Тимофей Ильич холодно. – Как только ваши детективы билеты на самолет взяли.

– Да, я понимаю, что вам, наверное, все наши расследования смешны, – Катерина внезапно разозлилась. Она не любила его покровительственный, всезнайский тон, будь он сто раз Тимофеем Кольцовым. – Но у нас это принятая практика. Мы стараемся обезопасить себя и наших клиентов от разных неприятных неожиданностей на более поздней стадии нашей взаимной любви, когда подчас поправить ничего невозможно.

– И многих вы… обезопасили?

Все-таки это ирония, поняла Катерина. У него такое чувство юмора. Своеобразное. Он вовсе не собирается ни на чем таком ее подлавливать. Или собирается?

– Тимофей Ильич, – произнесла она. От старания быть убедительной даже улетучились злость и страх. Этот человек заставлял ее испытывать одновременно несколько разных чувств. Интересно, они все такие, олигархи? – Я не знаю, как мне вас убедить, что мы играли и играем на вашей стороне. Только на вашей. И досье, хотя это слишком громкое название, ребята собирали в основном из газет да еще спрашивали тех, кто знал вас когда-то: вахтеров, монтеров, лифтеров…

– Мою бывшую жену, – подсказал Тимофей, – ее мамашу. Сторожа со стоянки. Соседей по общежитию. Крупье в казино в Светлогорске.

Он коротко взглянул на Катерину и приказал:

– Закройте рот.

Она захлопнула непроизвольно открывшийся рот, дико взглянула на него и вдруг, откинувшись на спинку кресла, принялась хохотать так, что с переднего сиденья на нее оглянулся охранник Леша.

Тимофей ничего не понял – что это с ней? Но ему понравилось, что она засмеялась. В этом было даже некоторое проявление характера – в его присутствии никогда никто не смеялся. Тем более громко.

– Тимофей Ильич, извините меня, ради бога, – забормотала Катерина, немножко отсмеявшись, – просто это удивительно, что вы все знаете. Я сразу очень пугаюсь, когда вы спрашиваете меня про… расследование. Я и так чуть от сердечного приступа не умерла, когда узнала, что ребята там попали в засаду. А вы, оказывается, знаете даже, с кем они разговаривали…

– Конечно, – ответил Тимофей, все еще недоумевая, что так ее развеселило. – Я стараюсь всегда быть в курсе всех дел. Особенно когда это касается меня.

Он произнес это с привычной отстраненной холодностью и без всякой иронии. Катерина моментально струхнула и отвела глаза, поглубже вжимаясь в кресло. Кортеж уже въезжал в Немчиновку.

– Сейчас второй поворот направо и прямо до озера. А потом вверх, и мы приехали, – сказала Катерина водителю. – Спасибо вам, Тимофей Ильич. Бог знает, сколько бы я еще там прокуковала, в Чкаловском.

Тимофей коротко кивнул, и больше они не разговаривали. Машина затормозила у родного забора, и Катерина испытала мгновенное, ни с чем не сравнимое облегчение, как будто кончилось многотрудное и неприятное дело. Неловко пробираясь мимо Кольцова к двери, она еще раз пробормотала благодарственные слова и очутилась наконец на воле.

Леша вынес ее сумку и аккуратно поставил у калитки. Джип натужно заревел, разворачиваясь в рыхлом снегу, и поехал. Тормозные огни мигнули перед поворотом. Катерине стало грустно.

Она открыла калитку и пошла по освещенной дорожке к дому. Дом сиял огнями, бабушка ждала ее.

– Бабуль! – крикнула Катерина, вваливаясь с сумкой в дверь. – Я дома!