Питомник
Часть 50 из 59 Информация о книге
— Чего ж ты женился на ней, если совсем не любишь? — Слушай, ну что ты ко мне пристала? — Олег резко сел, спустил на пол ноги в грязных носках. — Что ты душу из меня тянешь, а? — Не ори! Я живой человек, не могу все время молчать и обслуживать вас, как робот! Мне ребенка жалко, и, между прочим, не только Машу. У тебя, Олег, есть еще одна дочка, ей сейчас уже лет четырнадцать. Ее Оленька родила, а ты небось и не видел ее ни разу в жизни. Я, старая дура, хоть и не виновата в этих ваших грехах, а все равно чувствую себя сволочью последней, потому что столько лет молча наблюдала и не вмешалась ни разу. — Она выпалила это на одном дыхании, покраснела и зажала рот ладонью. Несколько секунд Олег молчал, глядя на Раису с такой тупой тоской, что она испугалась. Вдруг из-за ее срыва он, обалдуй несчастный, что-нибудь с собой сделает? Дрыхнет целыми днями, валяется на тахте, курит так, что все вокруг насквозь провоняло дымом. Это не просто безделье, это что-то психическое у него, депрессия, похоже. — Пятнадцать, — произнес он наконец и слабо, странно улыбнулся. — Что? — тревожно переспросила Раиса. — Люсе шестого числа исполнилось пятнадцать лет. Раиса раскрыла рот и тяжело опустилась на стул. Олег загасил недокуренную сигарету и нечаянно опрокинул пепельницу на пол. Раиса охнула, сорвалась со стула, выскочила из столовой и вернулась через минуту с веником и совком. — Смотри, какая ты у нас дрессированная, — усмехнулся Олег. — Здорово матушка тебя воспитала. Она умеет. Не обижайся, я тоже дрессированный. — Ноги подними, мешаешь. И носки надень Другие. Нету, что ли, целых и чистых? Вон, три шкафа барахла. Так ты видишься с ней, с девочкой-то? А что Оля? Как она поживает? — Оля никак не поживает, — ответил Олег механическим голосом. — Она умерла. — Ой, батюшки! Давно? — Раиса смела окурки, выбросила в камин, потом, встав на четвереньки, принялась тряпкой оттирать остатки пепла. — Да ладно тебе, перестань, сядь. Ольга умерла давно, больше десяти лет назад. — Что, болела? — Раиса села на край тахты с тряпкой в руках. — Вроде того. — Олег криво усмехнулся. — Из окошка выпрыгнула. — Из окошка? — вскрикнула Раиса. — Надо же, вот ведь говорят, если человек пугает, никогда этого не сделает. — Что ты имеешь в виду? — А то, что я как-то сняла ее с открытого окошка, беременную. — Раиса поджала губы. — Знаешь, что она мне сказала тогда? Я на всю жизнь запомнила. Она сказала, что хозяйка ее ненавидит и все равно убьет, так лучше уж она сама. Вот так. А еще раньше была история. Электрический фен упал в таз с водой, когда Ольга свитер твой стирала. Как будто случайно. Нет, ну конечно случайно, что я говорю? — Фен, значит. Электрический. И в розетку был включен, да? Смотри-ка. — Олег подмигнул. — В каждой шутке есть доля шутки. Матушка, правда, ненавидела ее. Она убедила себя и отца, что это Оля посадила меня, чистого мальчика, на иглу. Как будто не знала, что к тому времени я уже баловался всякими индийскими травками, покуривал марихуану и анашу, просто из творческого любопытства. Оленька сначала панически боялась наркотиков, но я внушил ей, что в них нет ничего страшного. Если она не попробует настоящего кайфа, мы никогда не поймем друг друга. А она меня любила, дурочка. Между прочим, из всех баб только она одна и любила меня по-настоящему. Мы перепробовали все, и остановились на ЛСД. — На чем остановились? — заморгала Раиса. — Наркотик такой. ЛСД называется, — улыбнулся Олег. — Погоди, Олежек, ты наркоман, что ли? — Раиса осторожно погладила его по руке. — Бедненький, это ж не лечится. Это медленная, мучительная смерть, я вот передачу смотрела, там показывали наркоманов, кошмар, полная инвалидность к тридцати годам, и СПИД у них часто бывает, ты-то как, соблюдаешь осторожность? Олег уставился на нее воспаленными выпуклыми глазами и вдруг дико, страшно засмеялся. Тело его дергалось, брызнули слезы, наконец, справившись с собой, он спросил сиплым, сорванным голосом: — Ты придуриваешься или серьезно? Ты что, правда не знала, что я наркоман? Двадцать пять лет практически живешь у нас, все у тебя на глазах, и ты не знала? — Я думала, у тебя диабет и давление. — Раиса спрятала голову в плечи, как будто испугавшись, что он сейчас ее ударит. — Хозяйка говорила, у тебя целый букет болезней… А оказывается, вот оно что. И Оленька, значит, тоже? Ну теперь я понимаю. А она все-таки выбросилась бедненькая, при ребенке маленьком… ужас какой! Ну а девочка что? — Девочка слабоумная. Я же говорю, мы с Олей сидели на ЛСД, этот наркотик как-то интересно влияет на хромосомы. Никто пока точно не знает как именно. Врачи называют Люсю олигофренкой. Матушка боится, что кто-нибудь узнает о Люсе. — Олег рухнул на тахту и опять захохотал. — Ну как же, у Галины Семеновны Солодкиной, у такой успешной, такой богатой и блестящей дамы сын наркоман и внучка олигофренка! — Погоди, что ты смеешься все время? Плакать надо. Так где же она живет? С кем? — Девочка? — Олег перестал смеяться, лицо его вытянулось в странной болезненной гримасе. Раиса со страхом и жалостью смотрела на его некрасивый курносый профиль. — А была ли девочка? — простонал он высоким, фальшивым фальцетом. — Толстая нелепая Люся, вся в прыщиках, вся такая добрая, ласковая. С ума сойти можно. Жил себе, жил, знал, что она существует где-то, но совершенно о ней не думал. А увидел, и что-то со мной случилось. Окончательно свихнулся. Скучаю по ней. Тянет меня туда как магнитом. Мотаюсь с видеокамерой, снимаю Люсю, а потом любуюсь потихоньку своим детенышем. Бред какой-то, безумие. Матушку едва инфаркт не хватил, когда узнала, что я туда езжу. Орала, рыдала, умоляла. — Куда ездишь? Можешь по-человечески объяснить? — В гадюшник этот. В питомник. К Люсе. — Он не глядя протянул руку за сигаретой, стал щелкать зажигалкой, но газ кончился, он отшвырнул зажигалку и крикнул: — Дай спички! — Ты очень много куришь, — машинально заметила Раиса, взяла коробок с камина и протянула ему. — Значит, девочку в детский дом сдали? — Ну а куда же? Нет, ты не думай, это не простой детский дом, а самый что ни на есть лучший. Семейный. Люсю окружают здоровые доброжелательные дети, например вот эти веселенькие близняшки, которые сюда приезжали с фотографом Кисой. — Господи, так ведь ее там заклюют, она ж больная, слабенькая, — покачала головой Раиса, — а они вон какие наглые. — Это ты зря. Матушка оказывает детдому щедрую спонсорскую помощь, Люсю за это любят, пылинки с нее сдувают. Удочерили ее официально, фамилию свою дали. Все оплачено, подмазано, документы в полном порядке, и забота, и домашний уют. У матушки совесть спокойна. С одной стороны, никто не ведает о нашем позоре, с Другой — больной ребенок пристроен отлично, по высшей категории. — И давно ты стал к ней ездить? — Меньше года. Матушка мне все голову морочила, говорила, Люсю в Америку увезли, там много бездетных, вот и вывозят наших больных детишек. Здоровых за границу не выпускают, а больных — пожалуйста. Я с удовольствием глотал это вранье. Я думал, девочке в Америке лучше, там к дефективным относятся совсем по-другому. А однажды мне позвонила Ольгина сестра Лиля, и повезла показать Люсю. Я тогда находился в крепкой завязке, то есть был почти нормальным человеком. Оказалось, Лиля ездит туда постоянно, иногда берет Люсю к себе. Она после смерти Ольги не решилась оставить девочку у себя. Молодая одинокая женщина, работает с утра до вечера, зарабатывает копейки, помощи никакой, ей только не хватало больной племянницы. А тут матушка моя со своими разумными предложениями, мол, там, в семейном детском доме, специальные реабилитационные программы и такой уход, какого она, Лиля, при всем желании не сможет обеспечить. — Погоди, зачем хозяйке это понадобилось? — перебила его Раиса. — Вы же с Ольгой даже расписаны не были, она могла вообще умыть руки и не суетиться. — Стало быть, не могла, — улыбнулся Олег, — она хоть и сильная женщина, и деловая, но все-таки не совсем животное. Она хотела как лучше. А может, и другие есть причины, не только нравственного порядка. Не знаю, она мне не докладывала. Раиса помолчала, морщась от каких-то сложных раздумий, потом спросила тихо: — Значит, ты так долго спал из-за наркотиков? — Ага. Это называется нарколепсия. Со мной такое уже было. В принципе, можно сдохнуть запросто или какую-нибудь конечность отлежать так, что потом придется ампутировать. — Ой, Господи, — покачала головой Раиса, — ну ты, Олежек, от этой пакости собираешься освободиться? Или так вот будешь смерти ждать? — Сейчас опять пытаюсь, в сотый раз, наверное. Жить хочется, понимаешь ли. Очень хочется жить. Как ты меня разбудила, так и терплю с тех пор. Кстати, учти, у меня скоро ломка начнется, ты не пугайся. Конечно, если станет совсем хреново, вмажусь методоном. — Может, тебе в больнице полежать? Сейчас вон сколько рекламируют всяких клиник, где избавляют от наркотической зависимости. — Да ну, фигня. — Он махнул рукой. — Я на своей шкуре перепробовал практически все. Надо хотя бы раз самому до конца переломаться, перетерпеть, без посторонней помощи. — А Ксюша знает? — О чем? О том, что у меня есть слабоумная дочь? Разумеется, нет. — А что ты наркоман? — Ну, это только ты у нас такая наивная, такая дрессированная. — Олег оскалил крупные прокуренные зубы. — Впрочем, у Ксюши все впереди. Пока знает, потом научится не знать. — Как же она решилась рожать от тебя? — А она и не решалась. — Да ты что?! — Ничего. Маша — не мой ребенок. — С ума сошел? — Раиса перешла на шепот. — Как же это может быть? Я не верю, вот не верю, и все, что бы ты мне ни говорил! — Ну, не верь, — разрешил Олег. — Что от этого изменится? Я почти двадцать лет на игле. От меня уже давно никто родиться не может. При всем желании. Да и желания нет давным — Давно. Правда, это строго между нами, Раиса. — Он подмигнул. — Поняла? — Нет, — покачала головой Раиса, — ничего я не поняла и понимать не хочу. Тебе, гаденышу, повезло, наконец нашлась девочка хорошая, чистая и ребенка родила здоровенького, загляденье, а не ребенок. Ты вот взял бы, собрал свою волю в кулак, бросил бы эти чертовы наркотики и зажил бы наконец нормально, как человек. Тебе же всего сорок, для мужчины самый лучший возраст. Забрал бы Люсю из детдома, мало ли, что там хозяйка выдумывает? Нельзя с таким грехом жить, Олежек, нельзя. При живом отце, при живой бабке девочка в детдоме. Ну, пусть больная, пусть слабоумная, ты сам говоришь, она добрая, ласковая, она твой родной ребенок, будь ты человеком, забери ее. — Люся не слабоумная. — Олег зажмурился и помотал головой. — Она мутант, таинственное существо, живущее не по кретинским общепринятым законам, а по своим собственным. Слушай, а может, она просто ангел? А, Раиса? Хочешь полюбоваться ангелом? Послышались шаги по гравию, и через минуту в дверь постучали. — Это кого еще принесло? — вздрогнул Олег. — Может, Ксюша вернулась? — Раиса, кряхтя, отправилась на веранду. В дверях она увидела высокого приятного мужчину в новеньких джинсах и голубой рубашке. — Добрый день. Капитан Косицкий. Уголовный розыск. — Он показал раскрытое удостоверение. — Ой! — Раиса зажала рот ладонью. — Что случилось? — Мне нужно побеседовать с Солодкиным Олегом Васильевичем. Он здесь? — Да, проходите… — Вам знакомы эти люди? — Молодой вежливый капитан, заместитель начальника по розыску, разложил перед Ксюшей пасьянс из портретов. — Нет, — ответила она, даже не взглянув. — Так, Ксения Михайловна, давайте-ка мы успокоимся и побеседуем без эмоций. — Я совершенно спокойна. Эмоции здесь ни при чем. Просто я не хочу с вами беседовать. Не хочу, и все. — Ну мы же принесли вам официальные извинения, никто вас ни в чем не обвиняет, я всего лишь прошу вас посмотреть на эти фотороботы и сказать, знаете ли вы кого-то из этих людей. — Не знаю. — Почему вы закричали и позвали на помощь? — Потому, что за мной шел один человек. — Вы знаете, кто он? — Понятия не имею.