Пятое время года

Ты готова заморозить ее. Она читает это в твоем взгляде и выпаливает:

– Я родилась Лидером. Правда! Я Биноф. Но… – Она разводит руками. – Кого я могу вести? Я не сильна в таком. Ты видела, какой я была в детстве. Никакой деликатности. Я плохо лажу с людьми. А вот вещи – вещи я делать умею.

– Мне плевать на твою ржавую историю…

– Но это относится к делу! История всегда относится к делу! – Тонки, Биноф, или кто там она еще, отлипает от стены и смотрит с мольбой. – Я правда геомест. Я действительно училась в Седьмом университете, но… но… – Она кривится. Ты не понимаешь выражения ее лица. – Я не очень хорошо училась. Но я всю жизнь посвятила изучению той вещи, гнезда, которое мы нашли в Эпицентре. Иссун, ты знаешь, что это такое?

– Мне все равно.

Однако тут Тонки-Биноф хмурится.

– Это важно, – говорит она. Теперь у нее яростный вид, а ты изумленно пятишься. – Я всю жизнь положила на разгадку этой тайны! Это важно! И это должно быть важно и для тебя, поскольку ты единственный человек во всем Спокойствии, который способен придать этому смысл!

– Пламя земное, ты о чем?

– Там они их строили, – Биноф-Тонки быстро подается вперед, ее лицо сияет. – В том гнезде в Эпицентре. Оттуда взялись обелиски. И там все пошло вкривь и вкось!





* * *


И все кончается тем, что все снова представляются друг другу. На сей раз до конца.

Тонки действительно Биноф. Но она предпочитает быть Тонки – это имя она выбрала себе при поступлении в Седьмой университет. Оказывается, детям Лидеров Юменеса запрещено заниматься какой-либо другой профессией, кроме политики, судебной практики или крупной торговли. Также это запретно для ребенка, родившегося девочкой, а не мальчиком, – похоже, семьи Лидеров не пользуются услугами Селектов, они скрещиваются внутри себя, и то, что Тонки родилась девочкой, разрушило пару-другую оговоренных заранее браков. Конечно, они могли устроить и другие браки, но тенденция Тонки говорить то, чего не следует, и делать то, что не имеет смысла, стало последней соломинкой. Потому семейство Тонки похоронило ее в лучшем центре обучения Спокойствия, дало ей новое имя, поддельную функционал-касту и спокойненько отреклось от нее без всякой шумихи и опасений скандала.

Однако Тонки прекрасно там себя чувствовала, если не считать яростных дискуссий с парой известных ученых, большинство из которых она выиграла. И свою профессиональную жизнь она посвятила изучению того, что привело ее в Эпицентр много лет назад – обелисков.

– Не то чтобы меня интересовала конкретно ты, – говорит она. – То есть я… ты мне помогла, и мне надо было позаботиться, чтобы тебе за это не досталось, вот с этого все и началось. Но пока я изучала тебя, поняла, что у тебя есть потенциал. Ты была одной из тех, у кого однажды могла развиться способность повелевать обелисками. Понимаешь, это редкая способность. И… ну… я надеялась.

К этому моменту ты уже успела сесть, и вы обе понизили голос. Ты не можешь продолжать злиться – слишком со многим надо разобраться прямо сейчас. Ты смотришь на Хоа, стоящего на краю комнаты и настороженно наблюдающего за вами обеими. Надо еще с ним поговорить. Все тайны выходят наружу. Твои тоже.

– Я умерла, – говоришь ты. – Это было единственным способом спрятаться от Эпицентра. Я умерла, чтоб отделаться от них, и все же я не смогла уйти от тебя.

– Ну да. У моих людей не было всяких тайных сил, чтобы следить за тобой, мы использовали дедукцию. Это гораздо надежнее. – Тонки усаживается в кресло напротив тебя за столом. В вашей квартире три комнаты – эта небольшая рабочая центральная комната и две спальни. Тонки нужна личная спальня, поскольку она снова начинает вонять. Ты готова делить комнату с Хоа только после того, как получишь ответы на определенные вопросы, так что некоторое время тебе, возможно, придется спать здесь.

– Последние несколько лет я сотрудничала… с некоторыми людьми. – Тонки внезапно снова замыкается, что для нее несложно. – По большей части это другие месты, которые тоже задавали вопросы, на которые никто не желал отвечать. Специалисты в других областях. Последние несколько лет мы отслеживали обелиски, все, какие могли. Ты не замечала, что у них есть определенная схема движения? Они медленно сходятся туда, где находится ороген с достаточными способностями. Кто-то, кто может их использовать. Только два двигались к тебе, в Тиримо, но этого было достаточно для экстраполяции.

Ты хмуришься и поднимаешь взгляд.

– Они двигались ко мне?

– Да, или к другому орогену неподалеку от тебя. – Тонки выдохнула, теперь она ест какой-то сушеный фрукт из своего рюкзака. Она не видит твоей реакции, того, как ты на нее смотришь, а у тебя кровь застыла в жилах. – Триангуляционные линии были достаточно четкими. Скажем так, Тиримо был центром круга. Ты должна была находиться там уже много лет – один из обелисков, идущих к тебе, не менял курса почти десять лет, от самого Восточного побережья.

– Тот аметист, – шепчешь ты.

– Да. – Тонки смотрит на тебя. – Вот почему я заподозрила, что ты еще жива. Обелиски… скажем так, связаны с определенными орогенами. Я не знаю, как это работает. Не знаю почему. Но это конкретно и предсказуемо.

Дедукция. Ты мотаешь головой, не находя слов от потрясения. Она продолжает.

– Как бы то ни было, в последние два-три года они набрали скорость, так что я направилась в этот регион и прикинулась неприкаянной, чтобы лучше отслеживать их. Но затем стряслась эта хрень на севере, и я подумала, что неплохо бы иметь под рукой человека, управляющего обелиском. И… я попыталась найти тебя. Я была на пути в Тиримо, когда заметила тебя в том дорожном доме. Мне повезло. Я намеревалась проследить за тобой несколько дней, чтобы решить, когда открыть тебе, кто я такая на самом деле… но тут он превратил киркхушу в камень. – Она показывает головой на Хоа. – Я поняла, что лучше помалкивать и вместо этого немного понаблюдать.

Понятное дело.

– Ты сказала, что к Тиримо направлялся не один обелиск. – Ты облизываешь губы. – Должен был быть только один. – Аметист единственный, с которым ты связана. Единственный, который остался.

– Было два. Аметист и еще один, из Мертза.

Это большая пустыня на северо-востоке.

Ты качаешь головой.

– Я никогда не бывала в Мертзе.

Тонки несколько мгновений молчит, не то заинтригованная, не то озадаченная.

– Так сколько орогенов было в Тиримо?

Три. Но.

– Набрал скорость.


Внезапно ты лишаешься способности размышлять. Не можешь ответить на ее вопрос. Не можешь составить полного предложения. Набрал скорость за последние два-три года.

– Да. Мы не знали, чем это было вызвано. – Тонки молчит, затем искоса смотрит на тебя сузившимися глазами. – Ты?

Уке было два года. Почти три.

– Вон пошла, – шепчешь ты. – Иди вымойся или что еще. Мне надо подумать.

Она медлит, ей явно хочется задать еще несколько вопросов. Затем ты поднимаешь взгляд, и она тут же встает. Через несколько минут она выходит из дома, тяжелая занавесь падает за ней. Здесь нет дверей, но занавеси достаточно хорошо отгораживают личное пространство. Некоторое время ты сидишь молча, в голове у тебя пусто.

Затем ты поднимаешь взгляд на Хоа. Он стоит рядом с пустым креслом Тонки, откровенно ожидая своей очереди.

– Стало быть, ты камнеед, – говоришь ты.

Он серьезно кивает.

– Ты выглядишь… – Ты делаешь жест рукой, не зная, как это сказать. Он никогда не выглядел по-настоящему нормальным, но он явно не выглядит так, как предполагается выглядеть камнееду. У них не шевелятся волосы. У них не идет кровь. Они проходят сквозь камень в мгновение ока, но лестницы они преодолевают за долгие часы.

Хоа чуть ерзает, кладет на колени свой рюкзак. Он несколько мгновений роется в нем, затем достает оттуда тряпичный сверток, который ты уже некоторое время не видела. Вот, значит, куда он его дел. Он развязывает его и дает тебе, наконец, увидеть, что он хранил в нем все это время.

В узелке, насколько ты можешь сказать, много осколков грубо наколотых кристаллов. Может, кварц, может, гипс, за исключением нескольких осколков, которые не молочно-непрозрачные, а кроваво-красные. Ты не уверена, но узелок вроде бы меньше, чем обычно. Он растерял их, что ли?

– Камни, – говоришь ты. – Ты таскал с собой… камни?

Хоа мнется, затем берет один белый осколок. Поднимает его – он размером с ноготь твоего большого пальца, квадратный, сильно сколотый с одной стороны. Выглядит твердым.

Он ест его. Ты пялишься на него, а он смотрит на тебя, поедая камень. Он чуть катает его во рту, словно ищет верный угол атаки или просто держит на языке, наслаждаясь его вкусом.

Затем сжимает челюсти. Раздается хруст, на удивление громкий в тишине комнаты. Еще несколько уже не таких громких хрустов, не оставляющих сомнения, что он жует эту совсем не еду. Затем он сглатывает и облизывает губы.

Ты в первый раз видишь, как он ест.

– Пища, – говоришь ты.

– Я. – Он протягивает руку и с любопытной осторожностью кладет ее на горку камней.

Ты хмуришься. Это даже бессмысленнее, чем обычно.

– Тогда… что это? Что-то, что позволяет тебе выглядеть как мы? – Ты не знала, что они так могут. Но опять же, камнееды ничего о себе не рассказывают и терпеть не могут, когда их расспрашивают. Ты читала отчет Шестого университета в Аркаре о попытках захватить камнееда для изучения две Зимы назад. В результате в Дибарсе был построен Седьмой университет – только после того, как они выкопали достаточно книг из-под руин Шестого.

– Кристаллическая структура – очень эффективное средство хранения. – Эти слова бессмысленны. Затем Хоа повторяет, четко. – Это я.

Ты хочешь еще порасспрашивать его, но затем решаешь, что не надо. Если бы он хотел, чтобы ты поняла его, объяснил бы. И в любом случае это не имеет значения.

– Зачем? – говоришь ты. – Зачем ты сделал себя таким? Почему просто не быть тем… что ты есть?

Хоа одаряет тебя таким скептическим взглядом, что ты осознаешь всю глупость своего вопроса. Ты позволила бы ему идти с тобой, знай, кто он такой? И опять же – знай ты, кто он такой, не пыталась бы остановить его. Никто не может запретить клятому камнееду делать то, что он хочет.

– Зачем стараться-то? – спрашиваешь ты. – Разве ты просто не мог… вы же умеете проходить сквозь камень.

– Да. Но я хотел идти с тобой.

Вот мы и дошли до самой сути.

– Почему?

– Ты мне нравишься. – И тут он пожимает плечами. Пожимает плечами! Как любой ребенок, которому задают вопрос, на который он не знает, как ответить – или не хочет. Может, это не важно. Может, это был просто порыв. Может, он, в конце концов, уйдет, следуя какому-то другому капризу. Один тот факт, что он не ребенок – что он вообще не человек, что ему, вероятно, несколько Зим, что он происходит из расы, которая не может действовать по прихоти, потому что это ржавски трудно, – превращает все в ложь.

Ты трешь лицо. Твои руки от пепла стали шершавыми, тебе тоже нужна баня. Ты вздыхаешь и слышишь, как он тихо говорит:

– Я не хочу причинять тебе страданий.

Ты моргаешь, затем медленно опускаешь руки. Тебе и в голову не приходило, что он на такое способен. Даже сейчас, когда ты знаешь, кто он, когда ты видела, что он может… тебе трудно думать о нем, как о пугающей, таинственной, непостижимой твари. И это более чем что-либо другое говорит тебе, почему он так поступил с собой. Он не хочет, чтобы ты его боялась.

– Рада слышать, – говоришь ты. И поскольку больше говорить не о чем, вы просто некоторое время смотрите друг на друга.

– Здесь небезопасно, – говорит он.

– Поняла уже.

Слова сказаны, покончено с лживым тоном и всем таким, и тут ты по-настоящему спохватываешься. Действительно удивительно, что ты чувствуешь себя паршиво. Ведь после Тиримо ты ненавидела людей. Но затем до тебя доходит – ты иначе вела себя с Джиджей и всеми остальными до того, как все это случилось с Уке. Прежде ты всегда старалась быть заботливее, спокойнее. Никогда не была саркастичной. Если ты злилась – то этого не показывала. Иссун не должна была быть такой.

Ну, ты не совсем Иссун. Не только Иссун. Больше нет.

– Другие, такие как ты, которые здесь, – начинаешь ты. Его личико твердеет – откровенный гнев. Ты с удивлением замолкаешь.