Погружение в отражение

Она решила переждать в кафе-мороженом и позволила себе неслыханную роскошь – три шарика шоколадного, да еще и шоколадом же присыпанного.

Чувствуя, как мороженое тает на языке, наполняя рот божественным вкусом детства, Ирина зажмурилась от удовольствия.

Вернуться бы в те благословенные времена, когда поход в кафе был пределом мечтаний!..

Она хотела растянуть удовольствие, чтобы хватило на целый час ожидания, но мороженое таяло, растекалось по дну креманки, поэтому пришлось быстро его съесть. Ирина отнесла пустую вазочку к окошку для грязной посуды, вернулась к прилавку и попросила кофе, оказавшегося на редкость отвратительным, и Ирина сделала несколько маленьких глотков, только чтоб не обижать буфетчицу.

Интересно, в иностранных романах официанты везде, даже в самых захудалых забегаловках. Например, в «Триумфальной арке» или «Трех товарищах» они на каждом шагу и влачат довольно жалкое существование. Ни в одной книге нет, чтобы официант зарабатывал больше врача или хоть судьи, а у нас это в порядке вещей.

Лакеи живут в разы лучше врачей, юристов и педагогов, какой-нибудь ресторанный швейцар за семь дней положит в карман Иринину месячную получку и будет считать неделю неудачной.

Почему так? Неужели настолько адский труд – носить блюда с кухни? Ну да, тяжело, весь день на ногах, но суть не в этом.

Как в гениальном фильме было сказано: «У нищих слуг нет». Вот люди и платят, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя не нищим, не рабом, а хозяином.

Ирина глотнула еще кофе и усмехнулась, глядя на пышнотелую буфетчицу: «ОБХСС на тебя нет».

Что ж, осталась самая малость – приговорить Еремеева к расстрелу и выставить Кирилла за порог, и тогда начнется совсем другая жизнь, в которой не будет никакого самообслуживания.

Да и дело, в общем, не только в том, что она из рабыни превратится в госпожу и получит доступ к привилегиям. Это приятно, но важнее другое – на высоком посту она реально сможет сделать что-то хорошее для страны и для людей, принимать действительно важные стратегические решения. Новая должность, новые обязанности, новые интересы – человек должен развиваться и расти профессионально, даже если он женщина.

Условия, поставленные ей в горкоме, вполне нормальные. Еремеев обязан ответить за свои художества, ну а Кирилл…

Любовь любовью, но ей и без поучений красной звезды в костюме ясно, что с таким мужем карьеру не построить. Он очень хороший человек, но слишком независимый и свободный, чтобы власть могла ему доверять. Даже если Кирилл порвет со своей рок-тусовкой и забросит сочинительство, превратится в образцового работягу с «Жигулями» в гараже и пивом по выходным, от него все равно будут ждать подвоха. На доску почета точно не повесят. Только он и сам не откажется от своего призвания.

Ирина вздохнула. У нее язык не повернется предлагать ему такое, нужно решать самой, что ей важнее – семейное счастье или карьера.

С одной стороны, вроде бы все ясно – для женщины ничего нет и быть не может важнее семьи. Будь ты первая в мире женщина-космонавт, или лауреат Нобелевской премии, или олимпийская чемпионка, но если у тебя нет мужа, то ты дура и горемыка. А слава, деньги и почет – очень слабое утешение, если тебе не с кем проснуться утром.

Так что надо отправляться в загс с Кириллом и ни о чем не думать, даже о том, с чем она останется, когда он ее бросит.

Это в прошлом веке если ты выходила замуж, то на всю жизнь, а теперь все иначе. Мужья исчезают, как утренняя роса, и ты остаешься одна с детьми на руках, да еще и «сама виновата».

Нет никаких гарантий, что Кирилл проживет с нею до конца. Она раньше состарится, надоест, а если вдруг не сможет родить ему ребенка, то шансов на «долго и счастливо» просто не будет.

Сейчас он вроде бы уважает работу своей невесты, радуется ее профессиональным достижениям, а что произойдет дальше? Не начнет ли ревновать к ее успехам, как делал бывший муж? Станет ерничать, принижать, потом каждую задержку на работе начнет объяснять интрижкой…

Ирина содрогнулась, вспомнив последние месяцы своего брака, и как она, задыхаясь в чаду отчаяния, все-таки хотела этот брак сохранить, унижалась, переступала через себя, сдавая позицию за позицией, так что в конце концов чуть совсем не исчезла, и тогда муж ушел, а она только спрашивала себя, в чем же была виновата, что недосмотрела, недопоняла, недодала, чтобы его удержать. Как долго она с упорством мазохиста прокручивала в голове свою семейную жизнь, выискивая все новые собственные промахи и ошибки, какие-то триггерные зоны, в которых надо было поступить иначе, и вся жизнь покатилась бы по другой, счастливой дорожке… Понадобилось несколько лет самобичевания, прежде чем она поняла настоящую причину развода: просто муж был мудак, а мудаку что ни делай, все будет недостаточно хорошо.

Кирилл другой, он не станет помыкать ею, но терпеть надоевшую женщину тоже не захочет.

Нет, в любви и даже в супружестве нет гарантий счастья, поэтому рассчитывать надо только на себя и зависеть от собственных решений, а не от прихоти мужика.

Коммунисты вроде дьявола, тоже требуют душу в обмен на разные земные блага, но в отличие от мужчин выполняют свои обещания. Если она продаст им душу, покажет, что ради общего блага готова отказаться от того, что важно и дорого лично для нее, не задумываясь, в чем это благо, собственно, состоит, сделка состоится. Карьера попрет, потому что на высоких постах нужны не столько умные, сколько свои надежные люди.

И очень скоро ей никогда больше не придется самообслуживаться за липким столом из голубенького пластика. Все принесут и не швырнут в лицо, а подадут с поклоном.

Но главное, конечно, это Егорка. С номенклатурной матерью перед ним откроются такие горизонты, которых иначе он никогда в жизни не увидит. Разве можно лишать его перспектив ради мужских носков в доме?

О Кирилле переживать нечего. Он наверняка обрадуется вновь обретенной свободе и в любом случае забудет ее быстрее, чем она его. Найдет себе простенькую девушку без претензий, которая будет варить ему борщи, рожать детей и восхищаться, не понимая ни слова в его стихах, – идеальную подружку гения.

А Ирина останется в его памяти как честная и принципиальная судья, с которой он какое-то время встречался из благодарности.

Нет, кому-кому, а Кириллу она точно не навредит, расставшись с ним.

Ирина усмехнулась. Впрочем, до конца командировки далеко, он сам еще сто раз может к ней не вернуться, и ее совесть останется чиста, как горный снег.

Она взглянула на часы – пора выдвигаться. В кафе как раз зашла семья: папа, мама и двое румяных шумных детей, а зрелище чужого счастья – это последнее, что сейчас Ирине хотелось бы наблюдать.

Такого настоящего, семейного, дружного у нее уже никогда не будет. Поезд ушел, не догонишь, так нечего и обманывать себя.

Выйдя на улицу, она обнаружила, что, пока сидела в кафе, свежее зимнее утро сменилось пасмурным промозглым днем. Под ногами лежала серая жижа, а с крыш крупными каплями летела вода, и падали и бились сосульки. С грохотом и ревом изрыгнулся снег из водосточной трубы. Ирина поежилась и вдруг подумала, как странно. До Кирилла у нее была тягостная связь с женатым человеком, подлым и жалким лгуном, и главное, что она не питала особых иллюзий на его счет, видела как есть, но молилась только об одном – чтобы он ушел от жены к ней. Если бы тогда ее поставили перед выбором – успешная карьера или брак с любовником, она без колебаний выбрала бы брак. Ни на секунду бы не усомнилась, отказалась от всего ради обручального кольца.

А теперь вдруг задумалась…

Она издалека разглядела на ступеньках метро фигурку замполита, казавшуюся особенно маленькой на фоне высоких арочных дверей с чугунными барельефами.

В гражданской одежде и с тремя поникшими гвоздичками в руках он был похож на мальчика, пришедшего на первое свидание, и Ирина остро пожалела о прошедшей юности и почти исчерпанной молодости.

Как только они сошли со ступенек, поднялся ветер и повалил мокрый снег, и, поколебавшись немного, Ирина пригласила Федора (к счастью, она вспомнила, как зовут замполита) домой.

«Будем надеяться, что никто не истолкует этот визит превратно, – усмехнулась она, – в том числе и я сама».




По пути они продрогли, Ирина поняла: чаю будет недостаточно – и сразу бросилась в кухню разогревать суп.

– Ну что вы, неудобно, – вяло протестовал замполит, но она только отмахнулась и полезла в свой ящик за банкой маринованных огурцов.

– Ни в коем случае, – завопил Федор, – не открывайте! Как говорил Остап Бендер: «такую капусту грешно есть помимо водки».

– Хотите? Сейчас достану.

– Спасибо, но в другой раз. Сейчас нам предстоит слишком серьезный разговор.

– Супу все равно поешьте.

Замполит кивнул, и некоторое время на кухне раздавался только стук ложек. Будто они были супруги, давно опостылевшие друг другу.

Только когда Ирина вымыла тарелки, поставила перед Федором дымящуюся чашку с крепким чаем, подала ему вазочку с пряниками и села напротив, он наконец заговорил.

– То, что я вам сейчас скажу, относится к государственной тайне, Ирина Андреевна, – буркнул он, – и, в общем, я долго сомневался, искать ли мне выходы на вас, а когда оказалось, что Кирилл в командировке, я решил, что это судьба указывает мне, что я встал не на тот путь.

Ирина пожала плечами:

– Довольно странная логика для политработника. Судьба… Вы бог еще скажите или провидение.

– Вот я и одумался, и зашел через супругу. Скажите, вы знаете, кто судит Алексея Еремеева?

От неожиданности она покачнулась на стуле. Вот тебе и раз! Соглашаясь на встречу, Ирина была уверена, что речь пойдет о какой-нибудь житейской обременительной просьбе, а изложить ее суть Надежде Георгиевне нельзя потому, что она сразу наложила бы свое директорское табу на любимых племянников или обожаемых бабушек, которым «надо где-то жить» во время учебы или лечения.

Ничего хорошего нет, когда тебе на голову падают посторонние люди, но с другой стороны, Федор – друг Кирилла, а ради дружбы можно и потерпеть. Ирина приготовилась поджаться в быту, но что замполит вторгнется в ее служебные дела, никак не ожидала.

– А зачем вам эта информация? – спросила она осторожно.

– Дело в том, что мы не верим в его виновность, и я хотел бы встретиться с судьей и сказать ему, что этого просто не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– Что ж, вот она я, – Ирина развела руками, – говорите.

Пришел черед Федора изумляться:

– Вот и не верь после этого в судьбу! Господи, какое счастье! Вы! Уж вы-то не дадите в обиду невиновного человека!

Ирина нахмурилась:

– Послушайте, Федор, задача судьи состоит вовсе не в том, чтобы не давать в обиду ваших друзей. Я должна решить, совершил ли Еремеев то, в чем его обвиняют, и если да, то назначить справедливое и соответствующее закону наказание. На этом все. А уж то, что он ваш друг, – простите, но это последний аргумент, который повлияет на мое решение. Если у вас есть что сказать по существу, то свяжитесь с адвокатом Алексея Ильича, телефон я дам. Она заявит ходатайство о вызове вас в качестве свидетеля, и обещаю, что я его удовлетворю.

Замполит отрицательно покачал головой:

– Нет, это невозможно. Я не имею права выступить на открытом судебном заседании.

– Тогда извините. У нас как в школе – выкрики с мест за ответ не принимаются, так что если вам нечего сообщить, кроме того, какой Еремеев хороший, то давайте сменим тему.

– Хорошо, давайте! – Федор резко встал и пробежался по кухне. – Ирина Андреевна, я нахожусь в сложном положении. С одной стороны, мне нельзя разглашать государственную тайну, но если я буду молчать, то предам товарища. Очень вас прошу, выслушайте меня и поверьте в той части, где я не смогу раскрыть факты из соображений секретности.

Чтобы скрыть замешательство, Ирина полезла в холодильник за вареньем. Получается, у Федора есть такие доказательства невиновности Еремеева, оглашение которых в суде повредит обороноспособности Родины? И как ими распорядиться? Наверное, надо поступить, как настоящий советский человек – поставить интересы государства выше жизни одного гражданина и игнорировать информацию, которую ей сейчас сообщит Федор. Потом будет легко договориться со своей совестью и даже немножко гордиться собой – вот какая она принципиальная и жесткая, не поддалась ложному гуманизму.

А лучше всего выгнать его прямо сейчас, пока не поздно, и на всякий случай пригрозить КГБ. А что? Почему она, как честная гражданка, не может доложить, куда следует, что в Военно-морском флоте служит офицер, раззванивающий гостайну каждому встречному и поперечному?

Она достала банку малинового варенья, которое в семье никто не ел и не любил, но мама все равно делала на случай простуд, и с трудом сняла белую полиэтиленовую крышку. Под ней лежал кружок из пергамента, пропитанного спиртом – мама всегда клала такие для защиты от плесени.

– Сядьте, пожалуйста, – сказала Ирина мягко, – и расскажите по существу, а я подумаю, что можно сделать.

Федор опустился на стул, положил себе в чай три ложки варенья и энергично размешал. Отпил, подумал и добавил еще ложечку.

– Третьего сентября атомная подводная лодка после межпоходового ремонта вышла на стрельбы, – глухо сказал он, – это должен был быть выход перед автономкой, которую планировалось закончить к Дню ВЛКСМ, чтобы комсомольцы флота могли рапортовать стране о своих великих достижениях.

Ирина кивнула. Известная практика у гражданских лиц – сдавать объект к годовщине революции, очередному съезду КПСС или комсомола, рапортовать о достижениях, посвящать что-то чему-то. У тетки так умер муж, назначенный главврачом строящейся крупной больницы. Его заставляли подписать акт приемки, хотя там оставалась куча недоделок и открывать стационар для приема больных было никак нельзя. Он уперся, но борьба кончилась быстро и ожидаемо – дядю сняли с должности, назначили молодую, беспринципную и на все согласную идиотку. Больница так и заработала без системы доставки пищи, без коридора между стационаром и моргом и без множества других необходимых вещей, но советский человек ко всему способен приноровиться. А дядя умер от инфаркта…

Только Ирина думала, что военно-промышленный комплекс – это территория, запретная для бюрократических игрищ, казалось, что уж там-то все делается по уму, без оккультных ритуалов. Оказывается, нет, везде эта зараза просочилась.

– Подробности я вам доложить не имею права, но лодка затонула. Мои товарищи погибли, сознательно отказавшись от шанса на спасение. Они не позволили себе покинуть отсек. Выжившие не смогли оповестить об аварии, потому что ВСУ оказалось приварено к корпусу, а лебедка его куда-то делась, выпускающие механизмы аварийных буев не работали, поэтому спасательная операция началась только через двое суток. Из ста дыхательных аппаратов исправными оказались только десять. Аккумуляторные батареи, отработавшие два срока службы, не были заменены и потому начали гореть. Двадцать один человек погиб, Ирина Андреевна! Молодые мужики не вернулись с моря, и кто оказался в этом виноват? Не фашисты, не враги, не стихийное бедствие, а наше родное командование и руководство НПО «Аврора». Командование я еще могу как-то оправдать. Ладно, пусть им надо крепить обороноспособность, и они хотели отработать экстренное приготовление корабля к бою, походу и погружению, но руководители НПО просто вычеркнули половину заданий из ремонтной ведомости, лишь бы только успеть к сроку и доложить о перевыполнении плана, а потом светиться в сусальных и бравурных репортажах, как боевой товарищ партии комсомол в очередной раз продемонстрировал слияние труда и обороны на заоблачной высоте. Комсомольцы НПО постарались к шестидесятипятилетию ВЛКСМ, героически и сверхурочно отремонтировали лодку, комсомольцы которой так же героически совершили на ней боевой поход. Ура! Но вместо этой благостной картинки получили двадцать один труп.

– Это ужасно, – Ирина осторожно коснулась его плеча, не зная, что тут можно сказать.

– Уж лучше бы они ради своих карьерных целей просто расстреляли мужиков, ребята хоть меньше мучились бы. Ну это как, например, вы купили машину без тормозов, а вам говорят – все в порядке, можете ехать. Даже не так – должны ехать. Немедленно садитесь за руль, и вперед. А когда вы неминуемо разбиваетесь, то становитесь сами виноваты. Я к чему вам это рассказал…

– Да, к чему? Я ведь так понимаю, что это секретная информация и сообщать ее никому нельзя?