Поменяй воду цветам

77




Спроси, что я предпочту – пройти мимо тебя, так и не узнав, или оплакивать, испытав счастье? Конечно, второе!



«22 октября 1996

Моя бесценная Виолетта!

Два месяца назад муж запретил тебе ездить в Брансьон. Мне тебя не хватает. Когда ты вернешься?

Сегодня утром я слушал Барбару[90]. Ее голос идеально подходит к осени, запаху влажной земли, в которой тихо засыпают корни, чтобы по весне возродиться. Осень – колыбель новой жизни. Листья меняют цвет, как на дефиле Высокой моды, как ноты, творимые голосом Барбары. Знаешь, она такая забавная, эта певица: если слушать внимательно, понимаешь, что для нее нет ничего серьезного, несмотря на все тяготы жизни. Я мог бы влюбиться в нее до беспамятства… будь она мужчиной. Что поделать, природа не наделила меня добродетельностью жены моряка!

Погода стоит теплая, заморозков не было, и я только что собрал последние помидоры и кабачки. Приближается День Всех Святых, он, как невидимый барьер, пройдет – и конец летним овощам. Мой салат все еще хорош, но через месяц останется только «Сахарная голова»[91]. Из земли показалась капуста. В ожидании первых холодов я перекопал некоторые грядки и засыпал их навозом там, где мы с тобой в августе копали картошку и лук. Мой крестьянский друг доставил пятьсот кило дерьма, и я спрятал его от дождя под брезентом рядом с сараем. Пованивает несильно (для земли и растений назем в любом случае полезней химической дряни!), соседи вряд ли пожалуются. Кстати, три дня назад похоронили Эдуара Шазеля (1910–1996), умершего во сне. Я иногда спрашиваю себя: что такого можно увидеть ночью, чтобы захотелось уйти на тот свет?

До меня дошли новости о Женевьеве Маньян. Печальное завершение жизни… Думаю, нужно забыть, Виолетта. Продолжать жить, не пытаясь узнать как, почему и кто. Навоз плодоноснее прошлого, оно больше похоже на негашеную известь. Яд, сжигающий ветки. Да, Виолетта, прошлое отравляет настоящее. Проигрываешь в памяти события прошлого – и немножко умираешь.

В прошлом месяце я начал обрезать старые розовые кусты. Для грибов было слишком жарко. Обычно, в конце лета, после двух-трех гроз с обильным дождем, через неделю вылезают лисички. Вчера я ходил в подлесок, в то тайное место, где их обычно полно, но вернулся почти как парижанин, усталый, недовольный и с пустыми руками – если не считать трех лисичек, корчивших мне насмешливые рожицы со дна корзинки. Они напоминали приплод червячков, но я все-таки положил их в омлет. А нечего было издеваться… На прошлой неделе я встречался с мэром и поговорил с ним о тебе, дал наилучшие рекомендации. Он согласен отдать тебе место смотрителя, но хочет сначала побеседовать. Я предупредил, что ты будешь не одна, а с мужем. Сначала он был не слишком доволен – еще одна зарплата! – но раньше на кладбище было четыре могильщика, теперь осталось три, так что ваша пара «укладывается в бюджет». На твоем месте я бы поторопился. Иначе тебя опередят – всегда найдется соискатель – племянник, кузина или сосед. Согласен, претенденты не толпятся у ворот кладбища, но будем бдительны! Я не могу оставить кошек и сад никому, кроме тебя!

Возвращайся, чтобы я представил тебя мэру. Вообще-то я склонен держаться подальше от народных избранников, но он – вполне приличный человек. Если даст тебе слово, не понадобится подписывать договор о намерениях. Соври что-нибудь мужу и приезжай как можно скорее. Я уже рассказывал тебе о доблести лжи? Если нет, завяжи узелок на память и напомни мне, когда увидимся.

Нежно тебя обнимаю, драгоценная моя.

Саша»



– Филипп, мне нужно съездить в Марсель!

– Но сейчас не август.

– Не в хижину. Я нужна Селии, на несколько дней. На три или четыре, не больше… Если не возникнет осложнений. Плюс время на дорогу.

– Зачем?

– Она в больнице, а Эмми не на кого оставить.

– Когда?

– Прямо сейчас, дело срочное.

– Сейчас?!

– Говорю же, это срочно!

– Что с Селией?

– Аппендицит.

– В ее возрасте?

– Эта напа́сть случается в любом возрасте… Стефани отвезет меня в Нанси, там я сяду в поезд. Пока я не приеду, Эмми побудет у соседки… Я обязана помочь Селии, ведь у нее никого, кроме меня, нет. Я оставила тебе расписание на листке бумаги, лежит рядом с телефоном. Сходила в магазин, тебе останется только разогреть в микроволновке рагу из белого мяса под белым соусом и гратен. В морозилке две твои любимые пиццы, в холодильнике – йогурты и готовые салаты. В полдень Стефани будет приносить тебе свежий багет. В ящике, под приборами, печенье. Все как обычно. Я быстро вернусь. Позвоню, когда доберусь.





* * *


Все двадцать пять минут, что мы ехали на вокзал, я напропалую врала Стефани. Втюхала ей ту же историю, что и Филиппу Туссену: у Селии аппендицит, нужно покараулить Эмми. Стефани не умеет врать: скажи я ей правду, она выдала бы меня, сама того не желая.

Стефани отпросилась на час и повезла меня в Нанси. Мы почти не разговаривали. Она хвалила новую марку биосухарей – несколько месяцев назад на полках «Казино» появились разные биологические продукты. И моя подруга рассуждала о них, как о Святом Граале. Я не слушала. Мысленно перечитывала письмо Саши. Перенеслась в его сад, потом в его дом, на его кухню. Я торопилась. Смотрела на белого тигренка, висевшего на зеркале, и подбирала правильные слова и нужные аргументы, чтобы убедить Филиппа Туссена переехать и согласиться на работу смотрителя кладбища.

Я добралась до Лиона, пересела в поезд на Макон, потом на междугородний автобус, ехавший мимо замка, и закрыла глаза, пока он не остался позади.

Я толкнула дверь своего будущего дома ближе к вечеру. День почти угас, было ужасно холодно, и у меня сразу треснула губа. В доме приятно пахло, должно быть, Саша зажигал ароматические свечи и снова надушил платочки любимыми духами. Увидев меня, он улыбнулся и сказал:


– Будь благословенна доблесть обмана!

Мой друг чистил овощи. Рука у него чуть дрожала, и он держал нож осторожно, как драгоценный камень.

Мы поели минестроне, суп был восхитительно густой. Поговорили о саде, грибах, песнях и книгах. Я спросила, куда он отправится, если нас возьмут на работу. Он ответил, что все предусмотрел. «Буду путешествовать, останавливаться, где захочется. Пенсия у меня такая же «тощая», как я сам, но мне хватит. Перемещаться по миру можно и во втором классе или автостопом». Саша жаждал познавать неведомое. Встречаться с немногочисленными друзьями. Совершенствовать их сады, а если таковых не окажется – тем лучше! – сажать деревья и цветы.

Центром притяжения для него была Индия. Со своим лучшим другом Сани, индусом, он познакомился в детстве. Сын посла, Сани с 70-х годов жил в Керале, и Саша много раз к нему ездил, в том числе со своей женой Вереной. Сани крестил Эмиля и Нинон. Саша хотел «встретиться со смертью» в Индии, так он всегда говорил.

На десерт был молочный рис, приготовленный накануне в стеклянных баночках из-под йогурта. Я зачерпнула ложкой с самого дня, чтобы достать карамель, и Саша сказал изменившимся голосом:

– Лишившись семьи, я очень сильно похудел. Я всегда боялся умереть первым и оставить их одних, без помощи и защиты. Думал: «А что, если они будут голодать? А вдруг замерзнут? Кто их утешит? Кто обнимет?» Когда уйду я, обо мне никто не заплачет. Я уйду, легкий и свободный от груза заботы о них.

– Я буду оплакивать вас, Саша.

– Не так, как жена и дети. Иначе. Как друг. Ты сама знаешь, что ни по одному человеку не станешь печалиться, как по Леонине.

Саша вскипятил воду для чая, сказал:

– Как же я рад тебя видеть, Виолетта! Ты ведь тоже мой настоящий друг, так что жди моих набегов. В отсутствие твоего мужа.

Он включил музыку, сонаты Шопена. И заговорил о живых и мертвых. О завсегдатаях. О вдовах. О самом тяжком – похоронах детей. Никто никому ничем не обязан, но персонал кладбища и служащих похоронного бюро связывает истинная солидарность. Взаимовыручка. Взаимозаменяемость. Могильщик может заменить «носильщика», который может заменить мраморщика. Который может заменить сотрудника похоронного бюро, который может заменить охранника, когда один из них не чувствует в себе сил пережить трудные похороны. Незаменим только кюре.

– Ты все сама увидишь и услышишь. Жестокость и ненависть, утешение и страдание, злобу и раскаяние, тоску, и радость, и сожаления. Все общество, все расы и все религии на нескольких гектарах земли.

В повседневности нужно помнить о двух вещах: не запирать посетителей – некоторые теряют ощущение времени, и остерегаться краж – люди частенько забирают с соседних могил свежие цветы и даже таблички («Моей бабушке», «Моему дяде» или «Моему другу» годятся для любой семьи).

– Стариков будет больше, чем молодых, которые уезжают учиться или работать и редко навещают могилы. А если приходят, то чаще всего – увы! – к ровеснику. Завтра 1 ноября, самый важный день года. Придется помогать тем, кто редко бывает на кладбище.

Саша показал мне, где лежат планы кладбища, карточки с именами усопших за последние полгода (они хранились в сарае рядом с домом, со стороны кладбища). Все остальные зарегистрированы в мэрии.

Я подумала, что Леонину тоже классифицировали. Такая юная – и уже занесена в графу официального документа.

На карточках для каждой могилы были выписаны фамилия, дата смерти и номер места.

В дни церемоний необходимо следить, чтобы провожающие не топтались на соседних могилах, и помнить, что один из трех могильщиков – неуклюжий растяпа.

У некоторых родственников будет разрешение на проезд на машине. Их легко опознать по шуму двигателя, в основном это старички на «Ситроенах».

– Все остальное будешь познавать «в процессе». Один день не похож на другой, – Саша ухмыльнулся. – Я мог бы написать роман или панегирик живым и мертвым. Наверное, так и сделаю, когда в сотый раз дочитаю «Правила виноделов».

Первый список Саша составил в новой школьной тетрадке. Написал имена кошек, живущих на кладбище, их характеристики, пристрастия в еде и привычки. Он соорудил кошачье «гнездо» из старых свитеров и одеял, выложив дно бересклетом, и поставил его у левой стены дома, а могильщики помогли ему соорудить на зиму теплое сухое убежище. Он записал адреса ветеринаров из Турнюса, отца и сына, которые приезжали вакцинировать и стерилизовать животных с пятидесятипроцентной скидкой. О собаках, спящих на могилах покойных хозяев, тоже придется заботиться.

На другой странице были зафиксированы – ха-ха! – фамилии могильщиков. Их имена, прозвища, привычки и полномочия. Адреса и функции братьев Луччини. И, наконец, фамилия служащего мэрии, регистрирующего смерти.

Закончил Саша следующей фразой: «Людей опускают в землю на этом кладбище уже двести пятьдесят лет, и это еще не конец».

Остальные, чистые страницы, он заполнял два дня. Писал о саде, овощах, цветах, фруктовых деревьях, временах года и посадках.

В День Всех Святых тонкий слой инея покрыл землю в саду. Ночью мы с Сашей собрали последние летние овощи. Закутались, взяли фонарики и работали. Саша спросил, что я почувствовала, узнав о самоубийстве Женевьевы Маньян.

– Я всегда считала, что дети не зажигали газ на кухне, что кто-то не затушил окурок или что-то в этом роде. Думаю, Женевьева Маньян знала правду и не могла этого вынести.

– Ты бы хотела узнать?

– После смерти Леонины только это и заставляло меня держаться. Сегодня для нас обеих важны лишь цветы.

Мы услышали, как перед кладбищем остановилась машина первых посетителей. Саша пошел открывать ворота. Я решила составить ему компанию. Он сказал: «Ты привыкнешь к часам работы. К чужому горю. Ты ни за что не будешь раздражаться на тех, кто явится раньше или задержится после закрытия. Тебе не всегда захочется просить их уйти».

Я весь день наблюдала за посетителями. Люди с хризантемами в руках деловито шли по аллеям. Кошки терлись о мои ноги, я их гладила, и сердце мое радовалось. Накануне Саша объяснил, что люди жертвуют деньги на кладбищенских животных, потому что верят: усопшие общаются с ними через собак и кошек.

Около пяти я сходила к Леонине. Нет, не к ней – к имени на мраморной доске. Кровь заледенела в жилах, когда я увидела Туссенов-старших, кладущих на могилу желтые хризантемы. Я не встречалась с родителями Филиппа после случившейся трагедии. Забирая сына, они ставили машину далеко от дома, а я не смотрела в окно, пока они не уезжали.

Мамаша и папаша Туссен постарели. Она держалась прямо, но как будто стала ниже ростом. Время их не пощадило.

Они ни в коем случае не должны меня увидеть – сразу доложат Филиппу Туссену, а он думает, что я в Марселе. Я наблюдала, спрятавшись, как злоумышленница, натворившая кучу дел.

Саша подошел сзади, так тихо, что напугал меня, взял за руку и, не задавая вопросов, сказал:

– Пошли, мы возвращаемся.

Вечером я рассказала, что видела на могиле Леонины родителей мужа. Описала, какая злая женщина его мать, как она всегда смотрела сквозь меня. «Они – убийцы, они послали мою дочь в тот злосчастный замок. Возможно, переезд в Брансьон и работа на кладбище – не лучшая идея… Видеть свекра и свекровь два раза в году на аллеях кладбища, смотреть, как они украшают цветами могилу, выше моих сил…»

Сегодняшняя встреча снова повергла меня в горчайшую печаль. Не было ни минуты, ни секунды, чтобы я не думала о Леонине, но теперь все изменилось. Я преобразила ее отсутствие: она ушла, но не от меня. Я ее чувствую. А сегодня, увидев Туссенов, поняла, что моя девочка отдалилась.