Последний шанс
Часть 47 из 54 Информация о книге
– Да какой-то женщине стало плохо. – Сердечный приступ? – Нет, аллергическая реакция. * * * В тот момент, когда до размытого сознания Софи доходят эти слова, Кэллум резко отталкивает ее от себя. Как будто пронзительный звон будильника оторвал ее от упоительного сна. * * * Грейс в неудержимой панике молотит руками и ногами. Она хватается за горло и хрипит. Вокруг нее как в тумане мелькают незнакомые испуганные лица. А потом она видит лицо женщины, на шее которой болтается на цепочке красный камешек, и слышит голос: – Держись, Грейс. Каждая частичка ее тела тянется к этому знакомому капризному голосу, потому что, разумеется, она не даст Грейс умереть, ну конечно не даст. Глава 50 Похоже, телефон звонит с перерывами уже несколько часов, но Софи просто лежит в постели, закрыв лицо подушкой и едва не задыхаясь. Потом она убирает подушку и поворачивает лицо к потолку, растягивая губы в виде овала. Затем морщится и обнажает зубы. После чего издает странные гортанные звуки, притворяясь умалишенной и жалея, что на самом деле это не так. И наконец опять накрывается подушкой. Разумеется, у Софи болит голова. Чего и следовало ожидать. Вообще-то, мигрень не такая уж и сильная, просто тупая боль. Похмелье у нее какое-то странное. Во рту нет неприятного вкуса, а, наоборот, чувствуется приятный привкус мускатного ореха. Софи предпочла бы нормальное похмелье, которое помогло бы ей забыть это постыдное ощущение, когда Кэллум оттолкнул ее. Отвращение на его лице. Как будто он проглотил муху! Как будто она старая перечница, попытавшаяся засунуть ему язык в глотку. А потом начался настоящий кошмар! Софи увидела красивое лицо Грейс, искаженное судорогой, с пеной в углах рта, с закатившимися глазами, как у испуганной лошади. «О господи, похоже, она умирает», – произнес кто-то с ужасом. Рядом с ней на коленях стоял Кэллум, вцепившись пальцами в землю. Мать Грейс вынула из сумки пластиковый шприц с желто-черной надписью, сняла колпачок и, не теряя ни секунды, решительно вонзила иглу в ногу дочери. Толпа дружно издала негромкий вздох, как это бывает в церкви. Тело Грейс изогнулось дугой, а потом рухнуло на землю, и Софи заметила, что Вероника, тоже стоявшая на коленях, разрыдалась. Софи прежде не видела Веронику плачущей. Томас с покрасневшим лицом кричал в мобильник: «Анафилактический шок!» Софи никогда раньше не слышала, чтобы Томас повышал голос. Все это было ужасно, по-настоящему ужасно. Через двадцать минут вверх по реке уже мчался с ревом катер службы спасения, но к тому времени все знали, что с женщиной, у которой случился приступ, все будет хорошо. Благодаря быстрой реакции своей матери она уже нормально дышала. Окружающие говорили: «Если у тебя такая жуткая аллергия, надо быть осторожной, сто раз проверить, что ты ешь!» Вечер Годовщины неожиданно закончился, и гости двинулись к пристани, неся на руках спящих детей с раскрашенными лицами и выстраиваясь в очередь на паром. Грейс увезли на катере в больницу, Кэллум и Лаура поехали вместе с ней. Вероника вновь обрела свое обычное буйное равновесие, без умолку тараторя о том, что не понимает, как это Грейс могла съесть пирожок, если мама написала ей записку, и какой придурок, черт побери, догадался положить в самосу грецкие орехи, и что надо строго отчитать поставщиков продуктов. Вероника допытывалась, слышала ли Софи потрясающую новость: оказывается, вся эта история про Элис и Джека – элементарный развод и в действительности они никогда не существовали. Тетя Роза в пятнадцать лет забеременела и родила вне брака Энигму, а Конни выдумала эту изощренную ложь и столько времени водила всех за нос. Вероника возмущенно вопрошала, кто будет сегодня ночью сидеть с Джейком, ведь она привезла с собой Одри не для того, чтобы та бесплатно нянчилась с чужим ребенком. – А еще, представляете, тетя Лаура видела папу, уезжавшего куда-то на водном мотоцикле в праздничной одежде, причем вид у него был совершенно безумный! Как вы думаете, мама уже вернулась домой со своей вечеринки «Взвешенных людей»? Подумать только, если бы у матери Грейс в сумке не оказалось эпипена, бедняжка наверняка умерла бы, вот кошмар! – Вероника всегда такая или это реакция на стресс? – спросила Одри у Софи. – Может быть, отхлестать ее по щекам? Софи хотела было сказать, что может ночью побыть с Джейком, но быстро отказалась от этой мысли. Что, если Кэллум вернется домой и, ужаснувшись тому, что Софи притрагивается к его ребенку, опять оттолкнет ее? Кроме того, она хлебнула лишнего, а присматривать за детьми в нетрезвом состоянии так же недопустимо, как и садиться пьяным за руль. К счастью, и помимо нее желающих взять Джейка на ночь оказалось достаточно. Сперва вызвалась тетя Роза, но бабушка Энигма сказала: «Не смеши меня, у тебя болезнь Альцгеймера, тебе не справиться с ребенком». Томас заявил, что они с Деборой с удовольствием помогут, они ведь молодые родители, и у них есть опыт обращения с младенцами. Правда, Дебби являла собой не слишком хорошую рекламу материнства – она сидела на земле рядом с коляской Лили, опустив голову и печально покачивая ею над пустым стаканом глинтвейна, а дочурка гладила маму по волосам. Вероника решительно воспротивилась: Джейку явно понравилась Одри, и они с Одри, забрав его в дом Кэллума и Грейс, останутся там на ночь. На этом и порешили: ни у кого уже не осталось сил спорить с Вероникой, и к тому же Джейку действительно было комфортно со спокойной и умелой Одри. Так что все разошлись по домам. Софи как в тумане добрела до дома тети Конни. Сняв лишь одну туфлю, она прямо в платье феи рухнула на кровать. Очевидно, она собиралась почистить зубы, потому что, проснувшись, по-прежнему сжимала в руке зубную щетку с аккуратно нанесенной на нее пастой. Софи совершенно не помнит, что именно делала вчера вечером. Телефон звонит снова. Возможно, это ее мать, которой неловко за вчерашний разговор. На этот раз он звонит всего несколько раз, а потом резко умолкает, словно на том конце провода бросили трубку. Продолжая прижимать к лицу подушку, Софи пытается думать о чем-нибудь очень скучном, не затрагивающем чувства. Например, о том, как правильно заполнять налоговую декларацию. Ну-ка, проведем небольшой тест: сколько разделов в этом документе и какой там первый пункт? Что за глупости! Она помнит только, как танцевала с Кэллумом и как ее губы трепетали от ожидания, и он наклонил голову… Но почему так щиплет нижнюю губу? Софи убирает подушку и осторожно прикасается пальцем к губам. Боже правый, вот почему у нее всю ночь щипало кожу – вылез герпес. У нее с шестнадцати лет не было ничего подобного. Софи выбирается из кровати и ковыляет в ванную, по-прежнему в одной туфле, а там смотрится в зеркало. «Свет мой зеркальце, ответь – долго ли еще терпеть?» Прямо по центру губы́ у нее большая болячка в форме земляничины. Ее заклеймили за то, что она целовала чужого мужа. А что на голове творится: ну просто воронье гнездо. Под глазами – полумесяцы размазанной туши. Старая ведьма с герпесом, да еще вдобавок с похмелья. Она такая страшная, что даже смешно. Смешнее всего то, что Софи действительно любит Кэллума. Это не какое-то там глупое увлечение или минутный каприз. Но они никогда не будут вместе. Софи даже не хочет, чтобы Грейс ушла от него. Просто она хочет жить в параллельном мире, где Кэллум никогда не встречал Грейс, а вместо этого еще тогда, в восьмидесятые, познакомился с Софи на концерте «Псевдоэха». У них вспыхнул роман, а потом они поженились и произвели на свет троих детей. И теперь она принимает все как само собой разумеющееся, и сидит у мужа на коленях, как на старом кресле, и они стараются как-то оживить свою сексуальную жизнь. По субботам они с детьми садятся на паром и отправляются на футбол и нетбол, а по воскресеньям работают в саду. Ей так нужна эта жизнь. Но время упущено. Забей на это, милая. Звенит звонок входной двери. Софи даже не удосуживается пригладить волосы. Она знает, что выглядит отвратительно – ну и пусть! Сбросив с ноги туфлю, она спускается по лестнице в измятом розовом платье феи, с отвращением щупая болячку на губе и что-то ворча себе под нос, как старая карга. Потом распахивает входную дверь. – С добрым утром, дорогая. – Это Роза, она подстриглась. Ее волосы напоминают белую шапочку эльфа, шея кажется длиннее, а глаза – больше. Она кутается в потрясающую, богато расшитую бисером шаль из кашемира. – У тебя немного утомленный вид. Софи говорит: – Зато вы сегодня такая красивая. – Я нарядилась, чтобы отпраздновать конец тайны младенца Манро. – Роза приподнимает угол шали. – Это подарок Лауры. Она вроде бы из Непала или что-то в этом роде. Роза поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть ткань, и Софи вдруг осеняет: – Не могу поверить, что никогда раньше не замечала, как вы похожи на Грейс. Роза печально улыбается: – Что ж, неудивительно: она моя правнучка, хотя пока об этом не знает. Подумать только! Если бы Грейс вчера умерла от анафилактического шока, то никогда бы не узнала, что я ее прабабка. Ужасно, правда? Надо было открутить Конни голову! А что у тебя с губой, милая? Софи, придерживая дверь, пропускает Розу вперед и поясняет: – Это герпес. – А-а, – откликается Роза. – Надо приложить лимонный сок. Кто же мне об этом сказал? Знаю. Рик, садовник. Наверное, у него это иногда случается. Проходя в прихожей мимо зеркала, Софи корчит себе страшную рожу. – Как сегодня чувствует себя Грейс? – спрашивает она. – Похоже, все обошлось. Как она нас напугала! Мы могли ее потерять. Слава богу, что появилась Лаура! Знаешь, что сегодня сделал Томас? Поехал в город и купил каждому из нас это лекарство, эпипен. Оно, между прочим, стоит целое состояние! Он и для тебя одну ампулу прихватил. Ты же знаешь Тома. Он ужасный паникер. Остальные давно уже обо всем забыли, а он все еще переживает и никак не успокоится! Да, кстати, я не говорила, что Рона вчера вечером забрали в полицию? – Нет! А что он натворил? – Сама толком не знаю. Вообще все это очень странно. Марджи ездила туда его вызволять. Она, оказывается, вовсе не ходила ни на какую вечеринку «Взвешенных людей». Ну и денек вчера выдался! И Псих, и Лаура, которая раньше времени приехала домой, и Грейс – господи помилуй! Энигма так рыдала, так рыдала! Ладно, Софи, иди-ка ты прими душ, а я пока приготовлю чай. Хочешь, поджарю тебе яичницу? – Нет-нет, спасибо, садитесь, пожалуйста! Я все сделаю сама. Софи протестующе машет руками, но Роза не обращает на нее внимания. На кухне Конни она чувствует себя как дома. Она уже достала стеклянную миску и ворчит, обнаружив яйца в холодильнике: – Надо хранить яйца при комнатной температуре. Разве я тебе не говорила? Быстро иди в душ, тебе станет лучше. Потом мы приложим к твоему герпесу дольку лимона, и ты будешь есть яичницу, а я тем временем расскажу тебе всю историю про Элис и Джека. Понимаешь, мы собираемся сделать заявление для прессы. И я хочу, чтобы, прежде чем узнает широкая публика, об этом услышал каждый член нашей семьи. Итак, Софи стоит под душем, подставляя лицо под упругие струи и думая о том, что Роза и ее тоже зачислила в члены своей семьи. Вытираясь полотенцем и чувствуя долетающий из кухни запах яичницы и кофе, Софи удивляется собственному легкомыслию: ну как можно с удовольствием предвкушать завтрак, если твое сердце разбито?! Глава 51 Всего за полчаса тайна младенца Манро разоблачена, и перед Софи предстает незамысловатая и грустная история. Роза говорит, а кухню заливает солнечный свет, отчего глаза рассказчицы кажутся особенно голубыми и молодыми. * * * Конни всегда начинала повествование с бирюзового крепдешина. Она, бывало, говорила: «Наша Роза мечтала о новом платье, и вот однажды…» Но я собираюсь начать с других событий, которые произошли немного раньше, потому что теперь главная я! Итак, шел тысяча девятьсот тридцать второй год. Как раз в том году умер Фар Лэп. Ты слышала про эту знаменитую скаковую лошадь, дорогая? Ну конечно, про нее все знают. Ах, ты видела фильм? Теперь мне не очень нравится ходить в кино. Никак не могу удобно устроиться в кресле. Да, наверное, надо брать с собой подушку. Ладно, не буду отвлекаться, а то Вероника, когда я утром ей все подробно рассказывала, просто из себя выходила, что я никак не доберусь до сути. Ее новая подружка тихонько посмеивалась. Эта Одри милая, правда? Похоже, у них особенные отношения. Ну, как бы то ни было, в тот год умер Фар Лэп. Помню, папа услышал об этом по радио и затопал ногами, утверждая, что нашего скакуна отравили американские гангстеры. Мы с Конни не придали этому значения. В те времена на острове Скрибли-Гам было лишь два дома, обшитые сайдингом. В одном жила наша семья – мама, папа и мы с Конни, а на другом конце острова стоял дом деда и бабки. Туда можно было добраться только на лодке, потому что мы не расчищали заросли кустов. Дедушка жил там один. Бабушка умерла, когда я была совсем маленькой, и я почти ничего про нее не помню, разве только то, что, приходя в гости, она всегда опускалась на колени, становясь одного роста со мной. Мне это очень нравилось. Хотела бы я опуститься на пол рядом с Лили или Джейком, но у меня так болят колени! Дедушку нашего звали Гарри Доути, и именно он выиграл остров, заключив то знаменитое пари, когда был совсем еще молодым человеком. Он очень гордился тем, что выиграл пари, и считал это главным достижением своей жизни. Дедушка много раз рассказывал нам эту историю. Мы с Конни обожали деда и маму, но, честно говоря, не очень обращали внимание на отца. В Первую мировую он сражался во Франции, а как всегда говорила мама: «Во Франции воевать – это вам не в парке гулять». Бедняга! У него сильно болело раненое плечо и после отравления ипритом плохо видел правый глаз. Кроме того, как бы это помягче выразиться, папаша был явно со странностями. Наверное, в наше время его бы показали психиатру. Мама говорила, что до войны он был беззаботным парнем. Он пошел воевать, потому что считал это забавой, а когда выяснилось, что на самом деле это не так, возненавидел войну. У папы на глазах погибли три его лучших друга, и он считал, что кто-то должен за это ответить. Когда играли гимн «Боже, храни королеву», наш отец наотрез отказывался вставать. Он, бывало, говорил много и сбивчиво. Мама утверждала, что отец вернулся с войны совсем другим человеком, но мы его знали только таким и поэтому не очень-то ей верили. Мы как будто жили рядом с большой собакой, которой неизвестно что может прийти в голову. Мы с Конни вели беззаботную жизнь девчонок-сорванцов. Идиллическое существование, право! Такая свобода! Иногда мне бывает жаль современных детей, которых водят в спортивные секции, записывают в балетные кружки и заставляют играть на скрипке. Мы с Конни плавали на лодке куда хотели. Разумеется, нам приходилось каждый день ездить в школу в Гласс-Бэй, но это было нормально! Конни была лучшей ученицей. Учителя считали, что ей надо поступать в университет. Я, честно говоря, училась средне. Была слишком мечтательной. После занятий мы с Конни часами бродили по острову, исследовали реку, удили рыбу и плавали. У нас было свое укромное местечко на пляже возле Салтана-Рокс, где я зарисовывала красивые наряды девушек, а Конни читала детективные романы. Мы приходили домой уже в темноте, очень голодные. По сути дела, мы были очень избалованными девчонками. Только повзрослев, я стала понимать, как много работала мама и как она уставала. Отец наш был мясником, но, вернувшись с войны, не смог найти работу, и это было к лучшему, как говорила мама, а то еще, не дай бог, со своим больным глазом он отрубил бы себе пальцы. Папа годами пытался получить пенсию как инвалид войны, однако так ничего и не добился. Так и вижу, как он сидит за кухонным столом, сердито диктуя маме письма, потому что сам из-за плохого зрения писать не мог. Чтобы нас обеспечить, маме приходилось работать на швейной фабрике в городе. Когда она возвращалась домой, папа стоял, прислонившись к забору и ожидая, когда ему приготовят чай. Ему никогда не приходило в голову помочь по хозяйству. Как, впрочем, и нам с сестрой. Так тогда было принято. Но мама никогда не жаловалась. Она всегда рассказывала нам смешные истории о том, как сегодня прошел день. Мы с Конни покатывались со смеху. Она вечно теряла вещи. Была такой беспомощной! Потеряет билет на поезд, и приходится потом заговаривать зубы проводнику, чтобы ее не высадили. Знаешь, мама была такой хорошенькой, с вьющимися светлыми волосами! Вероятно, это ее и спасало. Однажды мама случайно опустила в почтовый ящик вместе с письмами конверт со своей зарплатой, и ей пришлось несколько часов ждать почтальона, чтобы тот открыл ящик. Ах, она была чудачкой! Готовила мама просто великолепно. Нам всем, даже Конни, очень далеко до нее. К тому же мама была талантливой портнихой! Она шила нам одежду без всяких выкроек. Каждый год на Рождество я, бывало, сделаю набросок платья, какое хочу, а она сошьет его мне. Ну вот, жили мы не тужили, пока однажды вечером в августе мама не забыла в поезде свое единственное теплое пальто. Помню, в тот день она приехала домой, промерзшая до костей. У нее сильно стучали зубы, они издавали звуки, похожие на «бррр», однако она, как всегда, хихикала. Конни рассердилась на нее и сказала: «Ты заболеешь, мама». И так оно и случилось. Денег на новое пальто не было, и мама мерзла. Началось с насморка, а превратилось в серьезный грудной кашель. Бывало, она наклонится вперед, опершись руками о колени, и кашляет, кашляет. Сейчас ей бы прокололи антибиотики, и все дела! Когда мы с Конни отвезли маму в больницу в Гласс-Бэй, было уже слишком поздно. Через несколько дней она умерла от пневмонии. Ей было тридцать семь. А теперь, когда врач выписывает мне антибиотики, я смотрю на упаковку и думаю: «Это все, что нужно было нашей мамочке для спасения жизни». Помню, как мы с Конни стояли в больнице, не в силах заплакать или прикоснуться друг к другу и пребывая в сильнейшем шоке. Казалось удивительным, что наша вечно занятая мама нашла время, чтобы умереть. Только в больнице я и видела маму лежащей. Снова телефон, Софи? Хочешь ответить? * * *