Позывной «Крест»

— Сжечь. Все сжечь, — тихо произнес Сириус.

Столб черного дыма повалил с места разыгравшейся трагедии. Он поднимался над горящим домом в лазурный августовский небосвод. Из окрестных домов выскочили испуганные горожане, но, увидев легионеров, равнодушно смотрящих на пожар, понемногу успокоились.

— Сегодня мы спасли город, — объявил Сириус. — В этом доме жил колдун, который получил свое.

Алхимик Васыляка с далекого холма наблюдал за тем, как горит его дом. Да, он был тем самым странным лысым торговцем на ишаке, которого не узнал ни один римлянин. Помогла весточка, которую принесла служанка Иродиады, быстроногая Афенди. Помня, как неспешно римляне идут строем, алхимик успел подготовиться к встрече гостей.

— Эти дикари не знают, что такое преломление света, и не знают, что такое зеркала, — смеясь, рассказывал Васыляка своему ишаку.

Скажем ради справедливости, что о зеркалах, а тем более о светопреломлении, в те времена на Земле знали единицы. А к тому же спрятать за зеркалами обыкновенную крысу, так расставить отражающие поверхности по всем коридору, так увеличить мелкого грызуна не каждому из ученых пришло бы в голову. Это мог, пожалуй, только Васыляка — скиф со странным именем, незаурядной внешностью и умом, опережающим время. Кроме того, покидая свое жилище, за зеркалом он успел повесить улей с дикими пчелами, которых берег для своих опытов.

— Эх, опять все придется начинать сначала, — вздохнул алхимик, оделся во все иудейское и снова стал похож на местного жителя.

Затем он лихо вскочил в седло и его ишачок послушно поплелся куда-то по горной дороге.





6


Неприступная крепость Махерон на горе у Мертвого моря стоит как памятник Ироду Великому. Именно он окружил эту вершину высокими стенами, выстроил башни наблюдения и роскошный дворец в самом центре Моавитского нагорья с удивительной архитектурой и богатыми покоями. Здесь, в крепости, в самой дальней темнице уже вторую неделю томился проповедник Иоанн. «Мудрец чувствует себя свободным и в заточении» — старая, как мир, истина полностью соответствовала поведению Крестителя. Он молился и молчал, не требуя ни воды, ни пищи, — надсмотрщики все приносили сами, когда им заблагорассудится.

В одну из душных иорданских ночей, когда влажность моря не давала дышать, а затхлый воздух подземелья заставлял глаза выкатываться из орбит, засовы на двери вдруг сдвинулись. Кто-то открыл запоры, и к Иоанну вошла… Саломея, которая так и не успела принять обряд святого водного крещения.

Она принесла истощенному учителю все самое вкусное: римский хлеб и нежирную сочную баранину, вяленую рыбу Галилейского моря, лучшие фрукты Кинеретской долины, восточные сладости, привезенные торговцами из Сирии и Египта, и, конечно, вино.

— Я не пью, — сухо сказал Иоанн.

Но и к еде он даже не притронулся, ибо нет пищи сильнее духовной, нет еды чище Святого Духа, нет веры, сильнее веры в Господа.

Всю ночь Саломея внимала речам Иоанна, как завороженная. Всю ночь он укреплялся в своей любви к ближнему и прощал тех, кто неволил его, ибо не ведали, что творили. Наконец Саломея взяла слово, пытаясь убедить учителя в том, что главная его ошибка — неравноправие между мужчиной и женщиной.

— Чем виновата Ева? Тем, что родила Адаму сыновей и дочерей, откуда пошел род людской? — с обидой восклицала Саломея.

— Тем, что вкусила запретный плод в саду Эдемском, и изгнал Господь непослушных детей своих из рая! — твердо ответил проповедник.

— Но если бы они остались в раю, мы сейчас не жили бы на свете. Не было бы человечества! — возразила строптивая идумейка. — Не было бы городов, людей, меня и тебя…

— Я родился волею Господа! Знамением архангела Гавриила! — повысил голос пророк.

— Ты родился от отца с матерью! Как можно узы любви, в которых рождается дитя, считать грехом? Прекращай говорить глупости. Откажись от этих слов… и я… выведу тебя отсюда, чего бы мне это ни стоило.

— Безбожница! Распутница! — окончательно рассердился Иоанн.

— Я просила тебя только об одном — о равноправии между мужчиной и женщиной. Подумай о том, во что превратится этот мир, если женщины станут ненавидеть мужчин, а мужчины — презирать женщин, как презирают рабынь…

— Даже если я покину мир живых, я не откажусь! Мои мощи будут исцелять, спасать и крестить. А мое крещение станет для мира благом — очистит его, и все начнется заново…

Наступал рассвет, и Саломея, уже понявшая, что эту глыбу ей не сдвинуть, тяжело вздохнула:

— Что ж, это твой выбор, учитель…

— Не называй меня своим учителем! — продолжал сердиться Креститель. — Не искушай меня своими телесами и лакомствами, диавол!

— Ты действительно сумасшедший. Антипа был прав, — печально вздохнула Саломея и постучала в дверь.

— Изыди, распутница! — хрипло кричал ей вслед Иоанн, и стены камеры содрогались.

«Распутница-а-а!» — еще долго отдавалось гулким эхом в закоулках темного подземелья, когда идумейка возвращалась наверх.

Боль и обида терзали строптивую девушку. Никто и представить не мог, на что она сможет решиться.





* * *


На дне рождения Антипы гости были пьяны и веселы. Тиберия гудела, отмечая всенародный праздник. В честь дня рождения царя самые бедные получили лепешки и рыбу, а те, кто побогаче, — щедрую денежную премию. Город славил великодушного Ирода Антипу — повелителя и благодетеля.


Царь был доволен собой, и когда пьяные гости убрались, а Иродиада уснула от выпитого вина, предался утехам. Перед ним танцевала наложница с лицом, скрытым вуалью. Прекрасное тело иудейки могло ввести в раж кого угодно, а тем более властителя, который, как и его покойный отец, был падок на доступную любовь. Энергичный танец наложницы подхлестнул Антипу, и он, не в силах сидеть спокойно, приплясывал вместе с молодой танцовщицей. Это был просто сказочный подарок ко дню рождения. На танцовщице было немного нарядов, и ее ровная смуглая спина с четко очерченной ложбинкой позвоночника, в меру широкие бедра и стройные, будто созданные хорошим ваятелем ноги не давали покоя стареющему царю.

Он прямо-таки пожирал девушку глазами.

— Танцуй, красавица, танцуй, — лепетал Антипа, а музыканты в углу продолжали наигрывать сладкую, как патока, мелодию танца живота.

Девушка была настоящей профессионалкой и могла украсить любой праздник не только в Иудее, но и в Риме.

— Открой лицо, покажись, — захлебываясь от похоти, пробормотал изрядно выпивший царь.

Вдруг девушка одним движением сняла вуаль. Это была Саломея. Красавица Саломея — точная копия своей матери, только гораздо моложе. Та Саломея, которая не давала Ироду покоя со дня своего приезда и по сей день. Та Саломея, которая все время отказывала ему, а теперь раскрылась, как весенний цветок, как сладкий плод, в честь его праздника. Антипа был в восторге. Он бросился в пляс рядом с падчерицей, предвкушая ночь страсти, будто вернулась его молодость или открылось второе, третье, четвертое дыхание. Жизнь прекрасна! И этим нужно пользоваться!

По древнему обычаю Саломея, исполнив танец наложницы, была обязана отдаться Антипе. За этим она и пришла. День рождения властителя закончился ночью любви. Крики, вздохи и сладострастные возгласы тонули в роскошном саду царского дворца. Они таяли, как возраст, которого боятся все стареющие правители, как молитвы неверующих в жизнь, как тает солнце каждый вечер в глубинах бескрайнего Иудейского моря…

— Проси, чего хочешь! — вымолвил рано утром усталый, но счастливый Антипа.

Он знал свой долг властителя — щедро вознаградить рабу любви поутру. Это был непререкаемый закон того времени, а слово царя незыблемо.

— Хочу… голову Иоанна Крестителя! — выпалила юная красавица.

Антипа потупил взор, горько задумавшись.

— Ну что застыл, властитель? — игриво спросила Саломея, обнажив бедро из-под шелкового покрывала на все видавшем царском ложе.

— Будь по-твоему! Да будет так! — прорычал Антипа и бросился в объятия своей юной любовницы.





* * *


К обеду голова учителя лежала перед Саломеей на подносе. Девушка долго и пристально смотрела на посиневшие мертвые губы, которые еще прошлой ночью произносили: «Мои мощи будут исцелять, спасать и крестить, мое крещение станет для мира благом — очистит его, и все начнется заново…»

— Никто и ничто не очистит, если я этого не захочу, учитель, — надменно прошептала внучка Ирода Великого мертвой голове.

Да, внучке грозного царя Иудеи удалось сделать то, с чем не справился ее дед.

— Что это? — воскликнула Иродиада, появившись в дверях.

— Это подарок, — хищно улыбнулась Саломея. — Голова твоего врага.

Глаза Иродиады вспыхнули ярким пламенем.

— Ах, вот ты, проклятый!

Царица-мать схватила меч, висевший на стене в светлице Саломеи, подбежала к подносу, размахнулась и…

Крик боли, ярости и бессилия потряс стены комнаты. Иродиада выронила меч и ничком упала на персидский ковер. То ли силы покинули ее, то ли высшая воля уберегла голову Иоанна от вторичного надругательства. Иродиада не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, лишь лежала и шептала:

— Ну наконец-то… Я отомщена… отомщена…

Заботливые служанки, подбежав, стали поднимать царицу, а Саломея, не теряя выдержки, совсем как ее мать в молодости, улыбнулась:

— Не волнуйся, мама, я сама уничтожу голову. Я тебе обещаю…





* * *


Помня о том, что случилось с матерью, Саломея не решалась разрубить голову Иоанна мечом. Она все-таки верила в чудеса. Боясь навлечь на себя гнев мандеев и своего возлюбленного Филиппа, Саломея пыталась втайне от всех сжечь голову, но синее пламя на останках Крестителя не желало разгораться. Утопить голову тоже не удалось. Несмотря на тяжелый груз, голова всплыла, как только ее выбросили с ладьи в Кинеретское озеро.

В отчаянии Саломея втайне от всех закопала голову пророка в безлюдном месте, но ее тут же нашли с помощью рамки, когда искали воду.

С этим проклятием Саломея продолжала жить много лет, но не говорила о нем никому, даже Филиппу, за которого все-таки вышла замуж. Недолго пришлось им наслаждаться своей любовью. Вскоре Филиппа сгубил медленно действующий яд, который когда-то заказал Ирод Антипа у алхимика Васыляки. Филипп умер совсем молодым, не оставив наследника.

Но и братоубийца Ирод Антипа не остался без наказания. Переворот, которого он так боялся, начался там, где его ждали меньше всего. На престол Рима сел новый император — Калигула, и Ирод Антипа был изгнан из Галилеи вместе с Иродиадой.

Нет, Иоанн Креститель ошибался, эта женщина не была безнравственной блудницей. Она и вправду любила Антипу и предпочла умереть с ним в изгнании.

А предприимчивая Саломея, унаследовав царство Филиппа, вышла замуж за двоюродного брата своей матери — Аристобула, царя Северной Сирии, и объединила Сирию в одно государство.