Позывной «Крест»

* * *


Строптивая Фекла. Непокорная дочь. Неверная невеста. Безбожница и смутьянка.

Досточтимые горожане, которые еще недавно улыбались прекрасной дочке уважаемого Бахи Челеби, приветствовали ее глубоким поклоном и желали всех земных благ, теперь бесновались на площади.

— Сжечь ее! Сжечь! Безбожница! Чудовище!

О, эти убеждения! Пир лицемерия. Они подчас сильнее дружбы, любви и даже голоса крови. Как проклятие, как страшная болезнь, они превращают толпу в стадо, матерей — в фурий, а отцов — в извергов. Они рушат семьи и предают забвению предков, разбивают сердца и губят души.

— Сжечь ее! Сжечь! Ей не место среди нас! — кричала безумная толпа на площади.

— Сжечь ее! Сжечь! — кричали отец и бывший жених.

Фекла, избитая, окровавленная, оплеванная некогда верными друзьями, стояла у столба, к которому была привязана.

Услужливые рабочие, еще недавно строившие беседку для дочки богатого горожанина, аккуратно выкладывали хворост и дрова у самого подножия эшафота. И не было ни слез, ни криков о пощаде. Посиневшие от холода губы девушки лишь шептали: «Веруй, и спасешься…»

В упоении своей жестокостью и жаждой кровавого зрелища никто и не заметил, как в считаные минуты небо заволокли черные тучи и на рыночную площадь Иконии упала тень. Никто и не заметил, что в радиусе десяти стадий[10] отсюда день оставался светлым и солнечным.

Римские легионеры окружили место казни плотным кольцом. С уложенного костра начал подниматься едкий густой дым, и первые языки пламени коснулись деревянного настила под ногами Феклы. Тело девушки, привязанной к столбу, выгнулось дугой. «Веруй, и спасешься!»

Гром, оглушающий и страшный, перекрыл дикие вопли зрителей. Молния ослепила первые ряды пришедших на казнь. Поток воды — не дождь, не ливень, целое море воды рухнуло с небес на проклятое место, в мгновение ока затушив разгорающийся под эшафотом костер.

Жаждавшие крови зрители с воплями ужаса кинулись врассыпную, но потоки воды сбивали их с ног и несли в разные стороны от площади. Только римские легионеры, сдвинув щиты, нерушимой стеной стояли в оцеплении места казни. Но возмездие не обошло и их…

Доселе невиданный град величиной с человеческую голову посыпался из белой тучи, пришедшей на смену черной. От страшных ударов, будто из гигантской пращи, солдаты стали падать на землю один за другим. И те, кто падал, уже не вставали. Паника охватила стройные ряды римлян. Они, как и зрители несколько минут назад, бросились бежать. Первым умчался их отважный трибун Ангустиклавии. Уже никому не было дела до безбожницы Феклы, и никто не увидел, как место у столба опустело. Только в ушах старого безногого нищего, единственного оставшегося на площади и не тронутого возмездием с небес, стояли слова мученицы: «Веруй, и спасешься…»





* * *


— Живее, старичок Лури, а то в следующий раз есть не придется.

Одинокий дромадер, не менее старый, чем его хозяин, вразвалочку топал по песку. Икония уже еле-еле виднелась где-то позади, сливаясь с горизонтом. На спине у «дедушки пустыни» сидели двое — миловидная девушка в мужской одежде и пожилой, очень сутулый мужчина с коротким хлыстиком в морщинистой руке.

Старый Саклаб, наставник и просветитель Феклы, сохранил преданность своей ученице.

Он не стоял на площади, в вожделении ожидая казни, а скрепя сердце наблюдал за чудовищной вакханалией зла, сжимая в кулаке свой языческий амулет, обращаясь к неведомым высшим силам.

— О, Ярило… шанс… дайте ей шанс. Она никому не делала зла. Она не должна умереть. Не должна.

И когда страшный ураган смыл толпу и разогнал римлян, Саклаб, улучив минуту, пробрался к Фекле, разрезал веревки и увел девушку. Вот уже третий час они медленно колыхались в седле на старом верблюде Лури, единственном сокровище учителя Феклы.

— Я отвезу тебя в Алеппо, — вдруг сказал старый Саклаб, и это были его первые слова после спасения Феклы, — там живет мой друг Май. А может, уже и не живет… Но все равно отвезу. Там спокойнее.

— Отвези меня в Антиохию, — твердо сказала девушка. — Павел придет туда.

— Тебе мало того, что случилось с тобой из-за него? — рассердился старик.

— Я должна идти за ним! — упорствовала Фекла.

— Откуда ты знаешь, что он там?

Фекла пожала плечами:

— Просто знаю, и все…

— Ну что ж, Антиохия — значит, Антиохия, — тяжело вздохнул старый учитель и развернул верблюда в совсем другую сторону…





Глава 3

Маалюля






1


— Красивая легенда, — вздохнула Светлана, — и вера, и сила, и бессилие, и любовь… даже любовь.

— Почему легенда? — удивился Виктор, немного обидевшись на то, что его рассказ сочли лишь сказкой.

Лавров и Соломина шли в монастырь Святой Равноапостольной Феклы через живописное ущелье, окруженное высоченными, казалось, упирающимися в небо горами, где были рассеяны гроты и скиты отшельников, которые когда-то здесь обитали. Тысячи лет человек приходил сюда для покаяния, молитвы и просто отдохнуть душой, путешествуя по родине христианства — Сирии…

— В летописях все не так, — отвечала Соломина Виктору.

— Ты, наверное, забываешь, что летописи тоже пишут люди, — с улыбкой сказал Лавров.

— В смысле? — удивилась девушка.

— Где уверенность, что какой-нибудь дядя, наделенный властью, не диктовал летописцу эту историю так, как выгодно ему? Сколько наша новейшая история претерпевала правок только за последние… ну, скажем, двадцать лет? По чьей вине? По вине политиканов, кричащих о справедливости и правде. А правда у них своя.

— Но ты же не думаешь, что святые старцы, создававшие летописи, лгали? — возмутилась спутница.

— Я не думаю, я знаю…

— И это мне говорит инок Ермолай из монастыря Иоанна Русского? — почти прокричала Светлана, отчего несколько сизых голубей, сидевших в горных нишах, взлетели со своих мест и с недовольным воркованием перебрались на другие пустоты между камнями.

— Сейчас я прежде всего журналист и следопыт. К тому же я здесь уже был, — спокойно ответил Виктор. — Поэтому настоятели, и твой, и мой, обратились ко мне, а не к кому-то другому.

Светлана долгим испытующим взглядом смотрела в глаза Лаврову. Безусловно, мужчина он сильный и смелый. Но кто же он на самом деле? Верить ему или остерегаться? Смешанные чувства — он все-таки оставался для нее загадкой. То он говорит как мирянин, то как монах. И вот опять…

— Смирись, сестра, — елейно протянул Виктор. — Пойдем, милая, и да поможет нам Бог…





* * *


Они прибыли в Маалюлю утром. Лавров — под видом бизнесмена, Светлана — в качестве его переводчицы с арабского и на арабский. В последние годы, путешествуя по любой воюющей стране, лучше не говорить, что ты журналист, и это, возможно, сохранит тебе жизнь.

Виктор помнил Маалюлю двенадцатилетней давности — маленькую, тихую, спокойную, изумительную в своей доисторической красоте. Да, тогда в начале нулевых, казалось, здесь остановилось время. Крохотные, будто игрушечные домики, скудная растительность, но при этом — потрясающая энергетика мира, не загаженная рекламными трюками предприимчивых воротил, навязчивым сервисом наглых торговцев. Никакой агрессии и злобы, никакого ощущения безысходности и полного краха. Именно здесь бо́льшая часть населения разговаривает на том самом арамейском, на языке Христа, поэтому и называют они свой город нежно — Маалюля, а не как принято — Маалула.

Но теперь война пришла и сюда.

Свежие развалины христианского монастыря Святых Сергия и Бахуса встретили Виктора и Светлану безлюдными кельями с расстрелянными фресками. В Сирии часто можно увидеть иконы, где надписи греческие, а текст Евангелия — на арабском. Такого сочетания роскошного орнамента и каллиграфии, наложенных на греческую иконопись, не найдешь даже на причудливых иконах Западной Украины. Виктор хранил все это в памяти еще с первого посещения Маалюли, когда снимал здесь эксклюзив. Но сегодня… резиденция епископов Евтихия и Маркиана, которые по крупицам создавали символ христианской веры, была практически полностью уничтожена. Величайшая реликвия мира, построенная в IV веке нашей эры, была утеряна безвозвратно.

«Изуверы… — желваки Виктора заходили, — варвары… твари… Слов не нахожу…» А вслух произнес:

— Так! В церкви матом не крыть!

Это было сказано настолько серьезно и твердо, что Соломина смутилась.

— Да я вообще не ругаюсь матом! Как можно… — начала оправдываться девушка.

— А я не тебе. Я себе…

Виктор давно заметил, что Светлана, в силу того, что воспитывалась достаточно строго, многие вещи воспринимала буквально. Для молодой, но взрослой женщины это было очень неестественно и достаточно забавно. Поэтому его ироничная натура постоянно требовала проверки этой забавной особенности. Девушка же училась жизни по-новому — мирской жизни с ее интеллектуальными лабиринтами, знакомилась с ироничной закваской собеседника.

Дверной проем заставил высокого Лаврова согнуться в три погибели. В такое место не получится зайти мимоходом, как в церковь с высокими дверями-воротами.

— Здесь была икона святых Сергия и Бахуса, — сказал, остановившись, Лавров, глядя на пустую потрескавшуюся стену при входе. — На конях. Сергий в розовой рубахе на рыжем коне и в зеленом плаще, Бахус — в красной рубахе и таком же красном плаще, на вороном жеребце…

— Откуда ты знаешь? — удивилась Светлана.

— Весь мир знает. И религиозный, и научный.

— Весь мир знает, а я не знаю, — фыркнула Соломина.

Лавров изобразил удивление:

— Скажите, уважаемая, вы давно с Марса?

— Заноза, — буркнула девушка.

Но Виктор уже шел дальше и вполголоса комментировал, чего не находил по памяти.