Прежде чем иволга пропоет

«Зачем-то», — повторила про себя Татьяна.

Если последние дни чему-то и научили ее, так это тому, что у любой случайности есть какое-то предназначение, надо только понять, в чем оно заключается.





Кирилл


«Я выпил то, что в чайнике», — сказал Макар со странной усмешкой.

Кирилл застыл, глядя без выражения. Пискнул таймер на запястье. В эту секунду он должен был выбить из-под жертвы подставку. Но Кирилл не мог. В его памяти раз за разом проигрывалась короткая сцена: он своими руками подносит чашку к губам сыщика, размышляя об изяществе этой минуты…

— Чай, — бесцветным голосом повторил он.

— Отчего вы решили, что это был чай? Кирилл, для героя-охотника вы на удивление туго соображаете. А главное, раз за разом совершаете одну и ту же ошибку, хотя я уже тыкал вас в нее носом. Очнитесь, мой самодовольный друг! — Илюшин за спиной щелкнул пальцами, и Кирилл вздрогнул. — Между нами нет ни малейшего сходства. Забираться в чужие коттеджи способны не только вы, для этого не нужно специфических умений. А вот в чужие аптечки вы не заглядывали.

— При чем здесь…

— В них можно обнаружить массу интересных лекарств, — продолжал Макар. — Например, транквилизаторы.

Кирилл помотал головой, стряхивая одурь. Какие транквилизаторы? Зачем?

Он едва способен был проталкиваться сквозь поток чужих слов, точно рыба, оказавшаяся вместо воды в прозрачной глицериновой толще. В какой-то момент — в какой? — изменилась не только среда обитания, но и что-то еще. «Глицерин и леска», — подсказала Динка в его голове и засмеялась, и продолжала тихо смеяться все время, пока он пытался сообразить, что она имеет в виду.

Леска. Она тянулась из его губы. Боли от крючка не было; но была внешняя сила, едва заметно направляющая его движение, в то время как Кирилл был уверен, что сам выбирает путь.

«Глицерин и леска», — повторил он про себя. Тихий Динкин смех прошелестел, как тростник над озером, и стих.

Что сказал Макар? Транквилизаторы…

— Нервишки шалят? — нашелся Кирилл.

— Две упаковки таблеток, растворенные в стакане воды, — сказал Макар. Поморщился и с видимым усилием сглотнул. — Годное средство. Угнетает сразу нервную, дыхательную и сердечную системы. Я украл, называя вещи своими именами, транквилизаторы у женщины, которую вы до сих пор считаете матерью Стеши и Егора, хотя она не имеет к ним отношения. Размолол. За пять минут до вашего появления высыпал в чайник, размешал и стал ждать, когда вы появитесь. Остальное вы сделали своими руками.

— Бред! — яростно выплюнул Кирилл. — Ты просто тянешь время! Несешь первое, что придет в голову! Пытаешься испортить мне… игру!

— Я ее уже испортил, — сказал Илюшин.

Он закрыл глаза, вдохнул, нехорошо улыбнулся — и снова посмотрел на Кирилла.

Однажды Кирилл ждал поезда, стоя на платформе. Он глубоко задумался, незаметно сдвигаясь все ближе к краю, подталкиваемый проходящими мимо людьми, и очнулся от резкого рывка: его дернули назад за капюшон. А затем волна теплого воздуха снесла Кирилла, распластала по стене. Поезд давно уехал, а Кирилл стоял, запоздало переживая животный страх. Стук вагонов гремел у него в ушах; он не слышал, как отчитывает его пожилой сердитый мужчина, только видел, как шевелится перед ним старое мятое лицо.

Схожий страх он испытал и сейчас. Короткий, как удар.

За те несколько секунд, что Илюшин стоял с прикрытыми веками, с ним что-то произошло. Как будто предыдущая версия обновилась и новая имела с ней мало общего. Заострились черты лица, ободок радужки почернел, и на контрасте с ним радужка высветилась до ледяного серебра.

В памяти Кирилла мелькнул каракал, которого он видел в зоопарке, — степная рысь, некрупный хищник: длинное мускулистое тело, настороженные уши. Зверь бесстрастно смотрел на Кирилла сквозь прутья клетки прозрачными глазами, а затем вздернул верхнюю губу, словно в улыбке.

Но это был оскал.

Кирилл тогда невольно отступил на шаг от клетки.

То же самое он сделал и сейчас.

Ему пришлось напомнить себе, что руки у добычи связаны, а на шее затянута петля. Кирилл вглядывался в новое лицо своей жертвы, пытаясь проанализировать изменения и прогнать иррациональный страх. Провалились носогубные складки, между бровями пролегла морщина, губы стали тоньше и злее… Но главное — выражение глаз. Перед Кириллом стоял человек, которому ни при каких обстоятельствах нельзя было дать меньше сорока лет.

— Вы мне вовремя подвернулись, — с усмешкой сказал человек, разглядывая оцепеневшего Кирилла. — Осточертело все несказанно. А с вами появился шанс уйти красиво.

«Уйти красиво», — эти слова Кирилл говорил себе, готовя последнюю охоту.

Илюшин хотел еще что-то сказать, но вновь болезненно поморщился. Кадык у него дернулся, словно его толкнули изнутри.

— Ты решил покончить с собой? — медленно сказал Кирилл.

Невозможно. Это какая-то глупость, он врет, он пытается его перехитрить!

По лицу сыщика разлилась бледность.

— Довольно давно. — Он растянул синеющие губы в усмешке. — Ждал подходящего случая. Не хотел огорчать Серегу, у него такие старомодные представления о самоубийствах… Вы, милый трогательный юноша, просто подарок судьбы.

— Почему покончить?! — вырвалось у Кирилла.


— Потому что… с вами… скучно. Ничего нового… много лет. — Илюшин, дернув подбородком, хватанул воздух ртом, скривился, будто сердясь, что его отвлекли от важных дел. — Вокруг посредственности с амбициями… Вроде вас. Надо было сделать это еще пять лет назад. Зря… тянул. А, может, и не зря. Дождался.

Кирилл покачал головой. Нет, он не верил ему. Притворство, актерство! Человек способен имитировать все, что угодно, в том числе затрудненное дыхание…

«Невозможно только побледнеть по собственному желанию», — снова тихо шепнула ему на ухо Динка. И рассмеялась.

Илюшин был уже не бледным, а белым. Кирилл до последнего цеплялся за мысль об игре света, но больше нельзя было отрицать очевидное.

Он растерянно зашевелил губами.

— Торжество заурядности, — с усмешкой сказал Илюшин, собрав последние силы. — Вы так пыжились… были так уверены в своем интеллекте… Я решил дать вам прощальный щелчок по носу. Посмотрите на себя. Вы — ничтожество. Неудачник! Какое… позорное… завершение карьеры!

Он вдруг подмигнул. Кирилл от растерянности чуть не ответил тем же, но угол рта Макара перекосило, увело вверх, словно кто-то пытался на живую нитку стянуть его щеку и бровь. Губы посинели. Тело выгнуло дугой, по лицу прошла судорога; несколько мгновений сыщик смотрел вверх и куда-то вбок, на макушки сосен, а затем глаза его закатились, и Макар обвис в петле.

«Сдох», — торжествующе шепнула Кириллу на ухо Динка.

Кирилл пошатнулся, как от удара.

Сыщик его переиграл.

Он не просто испортил его последнюю, главную охоту. Он уничтожил ее, а заодно и все предыдущие; он не оставил ничего от достижений Кирилла; трофеи, развешанные на стенах его воображаемой тайной комнаты, покрылись плесенью и растеклись, источая зловоние, — он отчетливо ощутил его сладковатый удушливый запах.

Илюшин сделал все так, как хотел он, а не так, как спланировал для него Кирилл. Сложнейшая подготовка, расчеты, — все потеряло смысл. Безупречно подогнанные друг к другу шестеренки обратились в вихляющиеся колеса телеги, летящей под откос; падающие друг за другом костяшки домино, которые должны были сложиться в прихотливый узор, — в развалившуюся гнилую поленницу, из которой брызнули мыши.

С губ Кирилла сорвался вопль. Он бросился к стволу, одним взмахом ножа перерезал веревку. Тело ударилось о землю с таким громким стуком, что Кирилл в ужасе подумал: «Не успел».

Но сыщик еще дышал. Ноги судорожно подергивались. Кирилл потратил несколько мучительно долгих секунд на то, чтобы освободить ему руки; перевалил его на спину, поправил голову.

— Ты у меня не сдохнешь, сволочь, — отчаянно бормотал он. — Жить будешь, гнида… Уйдешь, когда я тебе разрешу, понял? Понял?!

В ушах зазвучали слова инструктора по оказанию первой медицинской помощи, повторяясь, точно код: «Отсутствие сознания, дыхания, пульса. Отсутствие сознания, дыхания, пульса».

Признаки клинической смерти. Двух из трех достаточно, чтобы начинать сердечно-легочную реанимацию.

Кирилл опустился на колени рядом с Илюшиным. Поставил ладони на грудину, как учили. «Локти выпрямленные. Шестьдесят нажатий в минуту». Собственное сердце скакало, будто туго надутый резиновый мяч, вверх-вниз, от желудка под горло и обратно; лоб покрылся испариной, руки тряслись.

«Неудачник. Торжество заурядности».

— Ты неудачник, ты! — выкрикнул Кирилл, чувствуя, что по щекам текут слезы. — Даже сдохнуть нормально не сумел!

Он забыл о Сергее, забыл о таймере; его переполняли бессильная ярость и отчаяние.

Кирилл устроил для него такой красивый финал, он привел его на эту поляну, к озеру… он так старался!.. И что получил взамен?

Ему плюнули в душу. Нагло, цинично. Так нищий харкает в ладонь, протягивающую ему краюху хлеба.

«Господи, — взмолился Кирилл, — не дай ему умереть! Господи, ты же можешь!»

Нажатие, второе, третье! Считать про себя. Дышать равномерно. Сердце по-прежнему прыгало как мяч, который девочка Таня зашвырнула на другой берег реки; прыг-прыг-прыг по сухой земле, пугая уворачивающихся кузнечиков; Таня не плачет, она следит за мячом сухими глазами, потом говорит: «Возвращайся», — и протягивает руку к воде; тогда мертвый Грека, изъеденный раками, встает из реки и идет за ней.

— Вста-вай! — выдыхал Кирилл. — Вста-вай!

Возвращайся!

Илюшин дернулся и открыл глаза.

Мысленный сигнал опасности слился с писком таймера, предупреждавшего, что время вышло.

Кирилл потянулся за ножом, мгновенно приняв решение: все, охота закончена; хватит и того, что сыщик погибнет от его руки, а не по своему желанию.

Какая-то сила отбросила его назад. Он сначала ударился ладонями о землю, пытаясь предотвратить падение, и лишь затем ощутил удавку на шее. Кто-то набросил на него петлю. Кирилл захрипел, вцепился в нее, пытаясь ослабить узел, но его потащили, точно игрушечную машинку на веревочке; он видел собственные ноги, оставляющие в земле две борозды. Петля давила все сильнее, воздух вдруг закончился — весь, и внутри, и снаружи, а вместо него пришла боль. Грудь раздирало этой болью. Перед глазами заплясали черные точки; он хрипел; он задыхался.

— Вы его убьете, — донеслось до него сквозь звон в ушах.

Хватка на горле слегка ослабла. Немного придя в себя, он понял, что сидит, прислонившись к сосне, — той самой, на которой хотел вздернуть Илюшина. Его привязали за шею к стволу.

Но руки и ноги оставались свободны. Кирилл отчаянно изогнулся и снова вцепился в петлю, пытаясь освободиться от нее.

Бамц! — ему врезали по щеке. Кирилл никогда в жизни не получал оплеух. Ему показалось, что глазные яблоки сейчас выкатятся из глазниц.

Он зажмурился. А когда поднял веки, перед ним сидела мертвая Татьяна.

После всего, что произошло, в этом даже была своя логика.