Прежде чем мы стали чужими

У меня сжалось сердце при мысли, что Алетта дала Мэтту эту бутылку, и Мэтт, зная, что о ней подумают в этом доме, но не имея мужества сказать Алетте… Или мне. Так вот почему он взял ее у меня в последнюю секунду.

Не обращая внимания на брата, Мэтт шагнул ко мне и взял меня за руку.

– А это Грейс.

Я неловко помахала рукой. Ко мне подошла мачеха Мэтта.

– Здравствуй, дорогая. Я Регина.

Пока я пожимала ей руку, отец Мэтта подошел к нему и молча обнял, а потом повернулся ко мне:

– Привет, Грейс, рад тебя видеть. Я слышал о тебе и твоей музыке.

Я сглотнула, думая, что же именно он слышал.

– Спасибо, сэр. Очень приятно.

– Зови меня просто Чарльз.

Меня охватило желание сказать: «Как насчет Чарли?», и я нервно хихикнула.

– Хорошо, Чарльз.

Александр отступил назад, и я увидела, как в гостиную с другой стороны вошла темноволосая молодая женщина. Она была прелестна, в стиле девушки-по-соседству. Длинные гладкие волосы с закрученными вверх концами. Большие карие, на удивление теплые глаза. Я улыбнулась ей, и тут увидела ее шутовскую ухмылку, широкую и фальшивую, с недобрым намеком. Она скользнула к нам по-кошачьи плавным движением.

– Маттиас, – высокомерно произнесла она.

– Привет, Моника. Это Грейс.

Она снова неприятно улыбнулась, не разжимая губ, и не спеша оглядела меня с головы до кончиков сапог, а потом снова взглянула в лицо. Я протянула ей руку, но она повисла в воздухе. Наконец она ответила на приветствие:

– Очень приятно. Ты выглядишь в его вкусе.

– Эээммм…

Моника обернулась к Мэтту:

– А разговаривать она умеет?

– Дети, давайте продолжим в столовой, – прервал нас Чарльз. И я была ему признательна.



Мы, шестеро, расселись вокруг большого, сияющего стола из черного дерева, с серебряными приборами и хрустальными бокалами. Мы с Мэттом сидели напротив Александра с Моникой, а Чарльз и Регина расположились в торцах стола. Наина быстро и ловко сновала туда и сюда, подавая на стол блюда с едой.

Чарльз объявил, что еду приготовил шеф Майкл Мэзон. Я наклонилась и прошептала Мэтту:

– Кто он такой?

– Кого это волнует? – громко ответил мне Мэтт, но никто не обратил на него внимания.

Регина с Моникой обсуждали какого-то дизайнера, который шил свадебное платье Моники, а Чарльз добивался от Александра подробностей переговоров о контракте по какому-то фильму. Большую часть обеда они нас игнорировали, и я, в общем, была этому рада. Но когда подали десерт и Моника с Александром выпили по нескольку бокалов шампанского, они обратили внимание и на нас.

– Так ты играешь на виолончели? – спросил Александр.

– Да.

– О-о, – протянула Моника понимающе. – Так это ты виолончелистка?

– Да, – снова сказала я. Я заметила легкое напряжение в выражении лица Мэтта. Он смотрел на Монику, пытаясь разгадать ее тон.

От ее сахариновой улыбки и фальшивого смеха у меня по спине пробежал холодок. Она смотрела на Александра, но указывала на меня.

– Так это та самая? – она стрельнула глазами в Чарльза. – Та, которую тебе пришлось выкупать, да, Чарльз?

– Простите? То есть… выкупать? Я не понимаю, – переспросила я, с трудом возвышая голос чуть громче шепота. Откуда взялась слабохарактерная идиотка, в которую я превратилась в компании этих людей?

– Не важно. Моника, это не тема для застольной беседы, – резко ответил Мэтт.

Оттолкнув свой стул, я поднялась.

– Туалет? – спросила я, не обращаясь ни к кому конкретно, но надеясь на спасение.


– Дальше по коридору, вторая дверь направо, – ответила Регина.

Резко поднявшись, я слегка покачнулась от выпитого шампанского. Мэтт встал, но я быстро прошла мимо него в коридор. За спиной я слышала его шаги. Зайдя в ванную, я попыталась запереть дверь, но Мэтт успел просунуть ногу в створ.

– Подожди. Пусти меня.

– Нет! – рявкнула я.

– Грейс, я серьезно. Пусти меня… пожалуйста.

У меня набежали слезы на глаза, и я уставилась в пол, но наконец отпустила дверь и дала ему войти. Он приподнял мое лицо за подбородок. Его глаза горели.

– Послушай. Я одолжил денег у отца, чтобы выкупить твою виолончель из заклада. Но я не объяснял ему всех подробностей, потому что знал, что он все равно ни черта не поймет в наших обстоятельствах. Они вообще не заслуживают никаких объяснений. Ты хорошая, добрая и чистая, и ты не нуждаешься в подтверждении этого от них. Пусть думают, что хотят. Пусть Моника упражняется в своем дерьмовом осуждении. Пусть Александр думает, что деньги пошли на твой пятый аборт. Они никогда в жизни не будут ничем довольны, потому что, сколько бы у них ни было, им всегда надо больше. А теперь им надо унизить нас, потому что у нас есть то, чего нет у них.

– Что это? – всхлипнула я.

– Вот это, – он наклонился и поцеловал меня нежно и медленно.

Оторвавшись от меня, он подошел, открыл шкафчик под раковиной, просунул туда руку и начал шарить где-то внутри.

– Вот она! Наина никогда не подведет.

Он вытащил бутылку текилы. Отвернул крышку и сделал небольшой глоток.

– Я веду машину, но ты можешь себе не отказывать. Это здорово приглушает неприятные ощущения от общения с моими родственниками, можешь мне поверить.

После трех больших глотков я почувствовала, как разгорелось мое лицо. Я всегда покрывалась румянцем, когда пила текилу.

– Я готова.

Мэтт взъерошил мои волосы.

– Тогда пошли. Ты выглядишь, будто только что потрахалась. Пусть подергаются.



Когда мы вернулись, все стояли группой в гостиной возле огромного сияющего рояля. Увидев нас, Моника остолбенела. Александр смотрел с завистью, а Чарльз с Региной – с любопытством. Я начала обмахиваться рукой.

– Вы не торопились, – заметил Александр.

Обходя его сзади, я промурлыкала себе под нос: «Да. Мэтт не любит спешить». Сев на скамеечку перед роялем, я последний раз театрально обмахнула лицо и опустила руки на клавиши.

– Сыграть вам что-нибудь?

– Это было бы замечательно, Грейс, – ответил Чарльз.

Текила растекалась по моим венам, расслабляя все мускулы в теле. Я начала играть, сначала не спеша, позволяя мелодии самой выстроить свой ход. Постепенно музыка начала закручиваться в спираль, выше и выше, выплескивая наружу все эмоции. Это был своего рода духовный опыт. Мне хотелось заорать в голос: «Пошли мне знамение!» Я закрыла глаза и целых пять минут играла вслепую, не пропустив ни единой ноты.

Когда я закончила, в комнате стояла тишина. Я ждала, не открывая глаз, пока не услышала аплодисменты. Первым я увидела сияющего Чарльза.

– Это потрясающе, Грейс. Что ты играла? Баха?

– «Пинк Флойд»[10]. «Удобно онемелый», – улыбнулась я.

– В любом случае это было прекрасно, – заметила Регина.

– Спасибо.

Я поднялась и увидела, что Моника стоит возле Мэтта, неотрывно глядя на него. Но он не видел этого, потому что, преисполненный гордости, не сводил с меня глаз и улыбался мне широченной улыбкой на миллион мегаватт.

Когда я пошла к нему, он поднял пальцы к лицу, сделал вид, будто щелкает затвором невидимой камеры, и беззвучно произнес: «Ты офигенно прекрасна».

И Моника все это видела. А лучше всего было то, что Мэтту было плевать, видит она или нет. Я даже не была уверена, существовала ли она для него вообще. Я подошла к Мэтту, и тут…

– Братишка, да она правда талант.

Мэтт широко раскрыл глаза. Он явно был потрясен. Может, потому, что это было проявление той братской любви, которая была у них раньше, а может, потому, что Александр рассматривал меня как приз.

– Да, она талант, – согласился он, не сводя с меня глаз. – Нам уже пора.

Мэтт взял меня за руку и потянул к двери, а потом обнял за плечи.

– Пап, Регина, спасибо. Обед был прекрасный. Нам пора, мы должны вернуть маме машину.

Нагнувшись, он поцеловал меня в ухо и прошептал: «Я хочу, чтоб ты была только моей».