Призрак Канта
Часть 48 из 59 Информация о книге
Кристина сидела с другой стороны, тоже на полу, и смотрела на пса, словно никогда в жизни не видела собак. — Мы не стали его мыть, — сообщила она, когда Меркурьев с Мурой подошли и тоже стали смотреть, — чтобы не нервировать. Я у Нинели взяла котлету, сказала, что хочу в комнате поесть. И кипячёного молока. У Саниной ноги стояли пустая тарелка и кружка. — Пёс молоко из кружки пил? — удивился Василий Васильевич. — Ну да, — кивнула Кристина, — я ему наклонила ее немножко, так он всё до конца вылакал. — Если вы будете его каждую минуту кормить, он превратится в бегемота Ганса, — предупредил Василий Васильевич. — Это же уличная собака, а вы ей такие разносолы, и котлеты, и молоко!.. — Да надо же человеку поесть как следует! — возразил Саня и почесал пса между ушами. Санина рука была огромной, а собачья голова маленькой. — Он, может, никогда досыта не ел. Мура присела и тоже стала гладить пса по голове. К Муре он отнёсся настороженно, косился на неё и шевелил ушами. — Хозяевам не признались, что собаку в дом притащили? Саня с Кристиной посмотрели друг на друга. — Не-а, — ответил Саня. — Чего там!.. Они возражать не станут. А станут, так мы в город уедем. Да, Крыска? — В какой ещё город! — с досадой воскликнул Василий Васильевич. — Изумруд надо искать, а не в город ехать!.. — Ты хороший пёс, — говорила Мура. — Ты молодец, что к Сане прибился, всё правильно сделал. — А как его назвать, мы ещё не решили, — продолжала Кристина. — Саня говорит, Шарик, а я думаю Аскольд! И неожиданно они оба захохотали, словно с этим Аскольдом было связано что-то на самом деле смешное и не предназначенное для чужих ушей. Меркурьев почувствовал себя лишним. Ему и так было неловко, а тут стало окончательно понятно, что пора уходить. Он за руку вытащил в коридор Муру, которая всё порывалась обратно и сердито говорила, что она вполне может посидеть ещё. Саня с Кристиной и псом на их уход не обратили никакого внимания. — Ты же сама ей предсказала, — выговорил ей Василий Васильевич на лестнице. — А сама ничего не понимаешь! — Что предсказала? — Что она вскоре выйдет замуж по любви и одновременно по расчету. Мура посмотрела на него. — Да, да, — подтвердил Меркурьев, — так оно и было. Ты за предсказания сколько дерёшь? По восемь тыщ? Возле Муриной двери они поцеловались, и он понял, как соскучился по ней за день, когда они ни на минуту не оставались одни!.. Он прижимал её к себе, и в голове у него потихоньку шумело, как будто там начинался прибой: шу-уф, шу-уф!.. Мура всё время закрывала глаза, а ему хотелось, чтобы она непременно на него посмотрела, но попросить её он никак не мог. — У тебя правда была жена? — спросила Мура, когда им понадобилась пауза, чтобы немного унять дыхание. Меркурьев некоторое время соображал, о чём она спрашивает, потом понял и кивнул. — А дети? — Детей не было, — сказал он нетерпеливо, — и до сих пор нет. И снова поцеловал. Её губы казались ему немного солёными. Потом ему стало невмоготу, и непонятно было, зачем они целуются посреди коридора, когда есть дверь, которую можно за собой закрыть и не открывать долго!.. Можно несколько дней не открывать. Он всем телом прижал Муру к косяку — она была тоненькая, лёгкая, будто бестелесная, но в то же время осязаемая, живая. Он гладил её по голове, трогал кончики светлых волос. Ладоням было немного щекотно, и от этого ощущения — щекотки, которая распространялась во все стороны, — он всё быстрее дышал. Потом Мура неожиданно исчезла, пропала, словно растворилась в воздухе. Меркурьев замычал и попробовал вернуть её, но она уже скрылась за дверью. — Спокойно ночи, — сказала она оттуда. — Мура! — До завтра. И дверь закрылась. — Так нечестно! — крикнул он в закрытую дверь, послушал: оттуда не доносилось ни звука, и пошёл к себе. Кажется, он это ей уже говорил сегодня. Мура, думал он непрерывно, Мура. Как хороша Мура!.. Он повалился на кровать, потом встал и распахнул балкон — ему было жарко. Тотчас в комнату вошли негромкий и ровный шум дождя и отдалённые вздохи моря. Василий Васильевич лежал и думал о Муре и о том, как у них всё будет. Утро было совсем тёмным, как бывает в конце ноября — не поймёшь, то ли рассвет, то ли закат, одним словом — безвременье. Меркурьев, которому снилась Мура и как у них всё будет, с трудом заставил себя встать — всё тело ломило, будто после тяжёлой работы, — нацепил спортивную форму и кроссовки и поплёлся бегать. Всё же решение стать атлетом и добежать пляжем до лестницы, взять её штурмом и вернуться по шоссе мимо посёлка было принято, и он не намерен был отступать!.. В доме было тихо, все спали. Меркурьев немного послушал у Муриной двери, мечтая, чтобы она неожиданно распахнулась и Мура упала в его объятия, но дверь была закрыта, за ней тишина, и Мура не падала. Он сбежал по лестнице, открыл дверь на террасу, затянул «молнию» ветровки и побежал вниз к променаду. Ночью выпал снег — первый в этом году, — и на пляже Меркурьев притормозил немного. Он никогда не видел снег на пляже!.. Его было мало, он волнами лежал на песке, на досках «променада» и на узких листьях камышей, заставляя их нагибаться и клониться к земле. Меркурьев подбежал и потрогал снег. На пальцах он мгновенно растаял, будто и не было его, и ровные круглые дырки остались на коричневых досках там, где Меркурьев потрогал снег. — Впереди зима, — сам себе сказал Василий Васильевич и пришёл в восторг. Как хорошо, когда впереди зима!.. Когда есть время подумать, помолчать наедине с собой, полежать на диване с книжкой про Ходжу Насреддина, и не нужно суетиться, придумывая, как с толком использовать каждую минуту вожделенного лета! В Бухаре Меркурьев поначалу радовался тому, что всё время тепло, потом стойко переносил жару, потом замучился делать и то и другое — радоваться и переносить. Теперь он просто терпел, зная, что за апрельской жарой придёт майская жарища, а потом три месяца как на раскалённой сковороде — ни спрятаться, ни укрыться, ни перевести дыхание. Он выходил из самолёта, и ему казалось, что он попал в раскалённую струю воздуха, которую гонят двигатели, и стремился поскорее из неё выйти, и не сразу соображал, что выйти не удастся, потому что нет раскалённой струи!.. Есть среднеазиатское лето. В нём придётся жить, мечтая о холодном море, шуме дождя за решёткой балкона, ледяном ветре — об осени, которой ему так не хватало! В юности он ждал лета, как ждали все — каникул, длинных дней, радостного, разрешённого, легального безделья!.. Родители и их друзья всё пытались подгадать отпуска к моменту, когда «будет погода», и это удавалось нечасто. «Будет погода» — это означало, будет жара. Можно ходить в сарафанах и сандалиях, на даче собирать крыжовник, ставить в холодильник бидончик с квасом. Кваса почему-то всегда не хватало, и маленький Вася страдал, не понимая, почему нельзя выпить ведро!.. В июне всегда было холодно и дождливо, все переживали и спрашивали друг у друга, будет ли лето, и вспоминали годы, когда в это время уже можно было купаться и по вечерам сидеть в одной футболке. В июле начиналась жара, и нужно было непременно успеть в отпуск, не потеряв ни одного тёплого дня!.. Отец бился за июльские путёвки как лев — всем хотелось ехать в санаторий именно в июле!.. В августе иногда случались первые заморозки, и от них чернела огуречная листва. Это называлось «заморозок побил». В августе ехать в отпуск считалось глупо — в любой момент погода могла испортиться, то есть жара могла кончиться. Меркурьев тоже переживал за жару, особенно когда ходил в байдарочные походы. Сидеть днём в байдарке, а вечером в палатке под непрекращающимся дождём было скучно. Он любил жару, считал, что только жарой измеряется радость и удовольствие от лета, а осень терпеть не мог. Со временем всё изменилось. В жару Меркурьев становился вял, медленно двигался, с трудом соображал и стал понимать, почему восточные мужчины проводят жизнь в беседках и чайханах за зелёным чаем и игрой в нарды. Он стал ждать осени — чтобы вернулись бодрость, ясная голова, желание деятельности, а не лежание на топчане в тени винограда, чтобы подмёрзнуть в тёплой куртке и потом греться, радуясь, что нет жары! Такого счастья, как снег на пляже, он даже не мог себе представить. Нужно разбудить Муру и сводить её на море, посмотреть на снег. К обеду наверняка выйдет солнце, снег растает, и она ничего не увидит. Василий Васильевич бежал по «променаду», заставляя себя немного ускоряться — бег должен быть атлетическим, просто так, ради удовольствия, бегают только пенсионеры и худеющие барышни!.. Он хвалил себя за то, что бегает каждое утро, и ругал за то, что всё еще не может взять штурмом лестницу. Он должен это сделать!.. У него есть цель — каждый день кросс плюс лестница!.. Сумерки не рассеивались, а как будто сгущались — с моря шли низкие сизые тучи, растрёпанные по краям, и в просветах не было неба, а только другие, более высокие тучи. Меркурьев добежал до поворота и ещё немного ускорился. Ноги несли его неохотно, и он сердился на них и подгонял. После поворота стал виден маяк, время от времени Василий Васильевич посматривал на него, уговаривая про себя, чтобы он приближался быстрее. Маяк не двигался с места. Тогда он перестал на него смотреть и засёк время, чтобы взглянуть через две минуты. Он посмотрел через одну и остановился посреди променада, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие. На вершине маяка горел огонь. — Ёрш твою двадцать, — пробормотал Меркурьев, не отрывая взгляда от маяка. Огонь мигнул и погас. — Да что ты будешь делать! — заорал на весь пляж Василий Васильевич, голос его заглох под обрывом. Словно отвечая ему, огонь зажёгся снова. — Да нет там никого и быть не может! — снова закричал Василий Васильевич и погрозил маяку кулаком. — Там сто лет уже никого нет!.. И электричества тоже нет!.. Огонь погас.