Прогулка

– Верно. Все вру. Это собака меня приложила.

– Что за собака?

– Ротвейлер.

– Вот черт, извини.

– Не надо так. Не извиняйся. Люди всегда извиняются, когда я им об этом рассказываю. А мне от их извинений не легче.

– Ну хорошо. Пропади она пропадом эта собака. Так лучше?

– Ну да, получше, – рассмеялся Бен.

– А ты любишь собак?

– Не так чтобы очень.

– А у тебя собака есть?

– Еще чего.

– А почему ты вернулся сюда, вместо того чтобы развалиться в шикарной спаленке?

– Не мог заснуть, – ответил Бен.

– А что так?

– День выдался долгий. И подружиться с говорящим крабом – не самое в нем жуткое. Мне нужно много о чем покумекать.

– А куда мы плывем?

– Понятия не имею. Рука вот болит, сил нет.

– Тогда думай о семье.

– А что с ней?

– Да ничего. По-моему, если станешь думать о них, так и болеть меньше будет.

– Ну да, от мыслей о них у меня тоже все внутри болит.

– Может, это не та боль, чуть получше.

– Может.

И Бен принялся думать о картинке, которая высветилась у него на телефоне всего на несколько секунд. Он мог закрыть глаза и нарисовать жену с детьми на задней поверхности век. Внутренним взором он мог сделать фотонегатив. Пиццерия. Дешевая красная скатерть. Тереза, смущенно потирающая кольцо. Он раскрашивал картинку, пока наконец не отключился.





* * *


Проснувшись, он оказался в постели. В своей постели. В огромной кровати с тумбочками по краям на втором этаже своего дома. Он взглянул на часы. Пять утра. А ты разве только что не на катере был? Катер? Какой катер? Нет никакого катера. Ты у себя дома. Дома, как всегда…

На кровати он лежал один. Терезы рядом не было. Она еще не вернулась с ночного дежурства в больнице «Шейди Гроув». Он встал, пошел отлить и в окошко ванной взглянул на луну. Всего одна луна. Он услышал, как внизу открылась входная дверь. В одних трусах он вышел в коридор на втором этаже. Остальные спальни были закрыты, дети крепко спали.

И тут он услышал доносившийся из гостиной плач. Он тихонько спустился вниз и увидел скорчившуюся на диване Терезу, так и не снявшую медицинское облачение и черные сабо. Она не шевелилась.

– Тереза?

Она протяжно застонала. Он сел рядом, обнял ее и запустил пальцы ей в волосы.

– Все нормально?

– Не могу об этом говорить, – ответила она.

Он легонько похлопал ее по ноге, изо всех сил стараясь не переступать тонкую грань между сочувствием и нежностью.

– Все хорошо, – сказал он ей. – Не надо ничего говорить.

Она взяла себе за правило никогда не разговаривать дома о работе. Об этом они договорились еще давным-давно – работа есть работа, и не надо нагружать друг друга своими проблемами. У нее регулярно умирали больные, но она никогда ему об этом и словом не обмолвилась. И такой подход срабатывал. Она очень умно его применяла. Им было удобно молчать, сидя бок о бок. Иногда это становилось лучшей частью дня, если учесть, что дети надрывались как безумные. Они с Терезой умели молчать.


Но той ночью молчание было совсем иного рода. Разрушительным. Он взял ее за руку, поцеловал в щеку, и она прижалась к нему, не говоря ни слова. Они сидели так примерно час, прежде чем она наконец заговорила.

– О Бен…

– Скажи мне, ну, хоть разок.

– Не могу, – прошептала она. – Если я тебе скажу, это убьет меня.

– У тебя на глазах кто-то умер?

Она промолчала.

– И не один?

Еле заметный кивок.

– Прости меня, Тереза.

Она продолжала сидеть с плотно закрытыми глазами.

– Ты же не виновата, – начал было Бен.

– Нет, виновата, – отрезала она. – Это я их убила.

– Нет-нет, ты никого не убивала.

Она залилась слезами.

– Не могу я об этом говорить.

Погоди-ка секундочку, ты же помнишь ту ночь, так ведь? После этого она отказалась от нескольких дежурств, не забыл? А потом два дня молчала как рыба, едва слово скажет, а как с постели встанет, так сразу в подвал, рисовать. Целую неделю потом в себя приходила. Тогда у нее на работе выдалась худшая ночь из всех. Ты разве этого не помнишь?





* * *


Когда Бен проснулся, катер налетел на айсберг.





Глава двенадцатая. Паковый лед




Передняя палуба смялась в гармошку, словно капот дешевого автомобиля. Бен проснулся в полете, и, не успев как следует сообразить, что происходит, врубился в пульт управления. Ребра приняли на себя первый удар и взвыли от боли.

– КРА-А-АБ?!

– Мы врезались в айсберг.

– Когда я лег спать, было двадцать семь градусов!

Но теперь градусов было совсем не двадцать семь. Тугой ледяной ветер задувал в разбитое окно мостика. Бен поднялся на ноги и увидел взмывающий ввысь айсберг, плавучую башню с голубоватыми обрывами утесов и с тонкой полоской подтаявшего льда внизу, едва достаточной для того, чтобы не продырявить резиновый обод катера. Однако двигатели заглохли от удара, и обод начал сдуваться. Катер останется на плаву совсем недолго.

Откос айсберга нависал над искореженным катером, и подтаявший ледок плотными тяжелыми каплями стекал на палубу. Это походило на то, будто ты сначала стоишь под намокшим деревом, а потом решаешься его встряхнуть. Определить размеры ледяной горы не представлялось возможным. Вокруг нее плавал коварный паковый лед: смерзшиеся бесформенные льдины, крутящиеся в водоворотах. О какой-либо твердой поверхности и думать нечего. Сам айсберг представлял собой исполинский осколок наносного ледника. По сравнению с ним катер выглядел крохотным муравьем.

Бен чувствовал, как катер погружается в воду и из-под днища со свистом вырывается воздух.

– Спасательные шлюпки, – бросил он Крабу. Тот спрыгнул с пульта и поскакал вниз по ступенькам. Бен прихватил телефон вместе с зарядкой и ринулся в каюту, где бросил свои вещи. Схватив рюкзак, он торопливо засунул в него два халата, четыре полотенца и две мочалки. Все влезло. Затем он распахнул отдельно стоявший шкафчик и, к своему величайшему изумлению, обнаружил, что тот набит зимним снаряжением: ботинки, шерстяные носки, термобелье, свитеры, перчатки, шапки, верхолазные кошки, ледорубы, защитные очки, нейлоновые штаны на стеганой подкладке и непромокаемая куртка от спортивного костюма. Все чистое. Все его размера. Днем раньше ничего этого здесь не было. Он схватил вещи в охапку, прихватил с прикроватной тумбочки ручку и чистый блокнот.

В иллюминатор Бен видел, как прибывает ледяная вода. Он лихорадочно натянул снаряжение, выбежал в главный салон, свалил в рюкзак целую чашу с соленым печеньем вкупе с десятком бутылок воды. Затем выскочил за двойные двери.

Катер медленно погружался, накренившись на нос. Вода заполняла продырявленный обод и смятую переднюю часть корпуса. На палубе у правого борта, ближе к корме, Краб нажал на кнопку, которая автоматически активировала одну из спасательных шлюпок из стекловолокна ярко-оранжевого цвета. Тупоносая посудина раскачивалась на шлюпбалках над бортом катера в ожидании спуска на воду. Катер начал крениться еще и на правый борт, подминаясь под айсберг, готовый вот-вот раздавить его своим исполинским весом.

– Живей давай, разиня! – заорал Краб, когда Бен подбежал к шлюпке и распахнул люк. Вода уже заливала палубу для солнечных ванн, смывая шезлонги и проникая в рваные дыры в обшивке. Бен прыгнул в люк и оказался в дизельной спасательной шлюпке, рассчитанной на двадцать четыре человека, с маленьким пультом управления на корме. Бен взглянул на потолок и обнаружил большое красное кольцо с надписью «СБРОС».

Он дернул за него, и шлюпка съехала со шлюпбалок, почти плашмя плюхнувшись на воду.