Прогулка

Просто поразительно, до чего же Младший Бен раздражал Краба. Он представлял собой ожившую фотографию смущенного мальчишки из выпускного альбома. Крабу хотелось как следует врезать ему в глаз. Он так много узнал от Циско о мореплавании и путешествиях, однако едва ли мог применить хоть толику этих знаний в странствиях со своим прежним «я», поскольку тридцативосьмилетний Бен являл собой образец потешного болвана. Он запустил двигатели катера, прежде чем отдать швартовы, затем попытался отшвартоваться, не вырубив моторы, а потом завалился спать, оставив в рубке крохотного краба, чтобы тот держал курс. Как бы Краб ни старался, ему в итоге все-таки пришлось разбудить Младшего Бена, потому что у него не хватало силенок повернуть штурвал так, чтобы не сойти с тропы.

Все, что Краб говорил Бену, было дословным повторением всего высказанного ему много лет назад. Как будто он проговаривал выученный наизусть сценарий: каждое предупреждение, каждая подначка, каждая подсказка, которую он подбрасывал Младшему, забывчивому Бену. Всякий раз, пытаясь придумать и сказать что-нибудь новенькое, он все равно обнаруживал, что дословно цитирует Краба. Это получалось машинально. Слово в слово. Сказать, что подначивать Младшего Бена было забавно, – значит не сказать ничего. Когда они добрались до горы Фермоны, Краб волшебным образом оказался на боковом склоне и с огромным удовольствием забрался на вершину, пока Младший Бен упорно и отчаянно карабкался с помощью ледорубов. Краб мог бы над ним посмеяться, поскольку знал, чем все это закончится.

Вскоре они достигли пещеры Фермоны, и Старший Бен совершенно по-новому переосмыслил и оценил то, что Краб сделал для него, когда он оказался брошенным в нору. Краб бросил там Бена одного на целую неделю, но лишь потому, что тщательно копался в куче Фермоны в часы, когда та спала, разыскивая мешочек с семечком, невзирая на свое ограниченное поле зрения.

– Где же? – шептал он сам себе, тщательно обшаривая кучу и перебирая предмет за предметом, включая банки с консервами, представлявшиеся ему огромными валунами. Как-то раз великанша шевельнулась, и Краб замер, сделавшись частью огромной кучи, так что его было невозможно засечь. Вскоре великанша снова громко захрапела, и Краб возобновил свои утомительные поиски. Вытащив мешочек с семечком, он поспешно перетащил его в угол пещеры и незаметно припрятал там, где бы смог легко до него добраться во время внезапной схватки с карликами. Ему пришлось по памяти восстанавливать план пещеры, потому что глаза у него слабели. Он обследовал и другие норы в каземате – в каждой томился голый пленник, безволосый и безумный, бормотавший себе под нос какую-то несуразицу.

– Эй, ты! – прошептал Краб одному из них. – Тебе помощь нужна?

– Гдсфкджсаддасдлкфасдфдсжилк!

Они почти утратили человеческий облик. Он не мог заставить себя глядеть на них слишком долго.

В день схватки Младший Бен приказал ему:

– Сползай в ту кучу и добудь мне оружие.

Однако Старший Бен уже кое-что подыскал и держал рядом и наготове, как бывалый солдат. Когда он увидел, как Младший Бен сражался с собакомордым и победил, то расплылся в улыбке, словно гордый старший брат.

Но самая трудная часть обучения и наставления своего младшего «я» – не считая допущенного столкновения катера с айсбергом, поскольку тропа вела прямо на него, – наступила после того, как они одолели Фермону и шагали по открытой степи, вдруг увидев мираж старого дома Бена. Своим никудышным крабовым зрением он едва видел расплывчатые очертания маленькой фигурки Питера, стоявшего на пороге в одной пижамке и широко улыбавшегося. С такого недостижимого расстояния он с равным успехом мог разглядывать знакомую горку. Однако Краб знал, на что смотрел.

Там твой дом, но на самом деле это больше не твой дом.

Не говори так.

Ты же знаешь, что это правда. Теперь это твой бывший дом. А настоящий дом – тропа.

Заткнись.

Он глядел, как Младший Бен ревел от горя, и завидовал его решимости и неодолимому стремлению вернуться домой. Теперь он стал уже не тем. В жизни наступает такой момент, когда ты успел так много повидать, что почти ничего тебя не удивляет и не будоражит, и это очень грустная минута. Мудрость так ужасно превозносят и переоценивают.

Они достигли развилки тропы, и теперь Крабу пришло время узнать, что же ждет его за левым поворотом. Он помахал клешней младшей, более надоедливой и порывистой ипостаси самого себя, точно так же, как Краб махнул ему столько лет назад.

– Не хочешь ничего с собой прихватить? – спросил у него Младший Бен.

– А мне ничего не нужно, – ответил Старший Бен. – В какой-то момент тебе тоже ничего не понадобится.

И на этой ноте, в самый подходящий момент он расстался со своим младшим «я», отправившись на поиски конца, без малейшей помехи преодолев невидимый барьер перед тропой. Он оттрубил свое. Теперь он, должно быть, почти у самого конца пути. Так было бы честно и справедливо.

Уж он-то знает, что к чему.





Глава тридцатая. Поезд




Бен ковылял по степи, то и дело поглядывая за изгородь из жердей в поисках того, что может ожидать его в очередной раз. Но в ограниченное поле крабьего зрения попадали лишь крохотные желтые лютики и бережки прудов, к счастью, наполненных простой водой, а не кровью. Над степью прогремела жуткая гроза, и Бену пришлось зарыться в землю у самого краешка тропы, чтобы его с нее не смыло.

Он долгие недели упорно полз по тропе, прерываясь лишь на крабий «сон», означавший отдых, будучи начеку. Он копался в мутных лужах, ища червей или еще что-нибудь съестное, но ему этого едва хватало. Клешни, когда-то гибкие и проворные, начинали костенеть и делаться хрупкими. И так неважное зрение становилось все хуже. Вскоре он одолевал всего лишь около метра в день, словно увяз в глине.

Задолго до этой злополучной «прогулки» они с Терезой каждое лето вывозили детей на пляжи Атлантического побережья в Делавэре и там иногда натыкались на лежащий на берегу крабий панцирь. Сперва он походил на живого краба, но когда дети подходили поближе и осторожно трогали его палочкой, та легко протыкала панцирь. Затем они его переворачивали, и тот оказывался пустым. И вот теперь, тащась по нескончаемой тропе, Бен чувствовал, что его внутренности вот-вот вывалятся наружу, оставив лишь окостеневшую оболочку, чтобы любой проходящий мимо мог раздавить ее ботинком. Может, я превращусь в камень. Может, меня превратят в ископаемое, и я на миллиарды лет окажусь сжат бесконечными слоями отложений. Вновь появятся и исчезнут динозавры, и астероиды начнут бомбардировать планету, и из человеческой протоплазмы вновь разовьются люди, прежде чем меня выпустят на свободу.

Грозы стали греметь реже, и безжалостное солнце опаляло степь, иссушая траву и делая ее бурой. Теперь он останавливался на несколько часов, чуть не бредя под испепеляющим жаром, иногда даже не помня, почему он оказался на тропе или зачем все еще по ней тащится.

И вот однажды он натолкнулся на деревянную ножку.

– Ой!

Это оказался полированный стол из сосны, стоявший посередине тропы. Бен поднял глаза, но не разглядел ничего дальше пяти сантиметров от себя. Он заполз под стол в пятнышко спасительной тени и увидел две ноги. Ноги пожилой женщины. Простые черные туфли без каблуков. Прозрачные колготки. Затем он услышал, как к нему обращается чей-то голос.

– Вы хотите снова стать человеком?

Я узнаю этот голос.

– Миссис Блэкуэлл? – спросил он.

– Да, я миссис Блэкуэлл. Вы хотите снова стать человеком?


– Да?

– «Да?» В ваших словах слишком мало убедительности.

– Извините. У меня жутко раскалывается голова, и я даже не знаю, какой сегодня день.

– Сегодня любой день, Бенджамин. Здесь нет нужды вести счет дням или числам. Вы теряете время. Вы через несколько минут умрете от обезвоживания и голода, если не ответите на мой вопрос.

– Да, – тихо прошептал он. – Пожалуйста… сделайте меня снова человеком.

Он услышал, как хлопнула пробка, и на него вылилась струйка прозрачной жидкости.

– Пейте, – сказала она.

Он высосал мутную, грязную жидкость. На это ушло мгновение, но как только зелье начало растекаться по телу, Бен сразу почувствовал изменения. Внутренности его надулись и распухли. Поле зрения словно взорвалось, а затем сложилось в ясную панораму, когда голова начала прорастать из крабьего панциря, словно голова младенца, выходящая из чрева матери. Его руки – настоящие человеческие руки – давили изнутри на панцирную оболочку и разнесли клешни на мелкие кусочки. На пальце снова оказалось отцовское кольцо. Крохотные крабьи легкие, усыхавшие от жары, вобрали в себя воздух и расширились, и он изрыгал из них последние остатки воды человеческим ртом, кашляя и отхаркиваясь чуть ли не до рвоты. Его рудиментарные конечности отвалились. Из гребных плавников выросли сильные, крепкие ноги. Длинные кости. Упругая кожа. Жесткие, чисто мужские волосы на ногах. Ступни! Да, у него появились ступни. Он мог нежиться в море и шевелить пальцами ног, держа в руке бутылку с пивом.

Но сейчас он лежал на земле, под столом миссис Блэкуэлл. По-прежнему истощенный. По-прежнему изголодавшийся. Вокруг него валялись крохотные осколки крабьего панциря. Он с трудом мог шевельнуться.

– Вставайте же, – велела она ему. – У нас неотложное дело.

– Я тут от жажды умираю.

Ему на голову плюхнулась бутылочка с холодной водой.

– Пейте, – сказала миссис Блэкуэлл.

Он повиновался.

– А теперь вставайте.

Его охватила злость. Все время выполняешь указания этой тропы и людей, которые ею верховодят. Как же меня тошнит от этой хрени. Так что вставать он не стал, а вместо этого протянул под столом руку и схватил за ногу эту тупицу миссис Блэкуэлл. И тут же под столом появился голодный ротвейлер со зверской мордой и зарычал на него.

– Отпустите меня, – приказала миссис Блэкуэлл.

Это довольно быстро напугало Бена. Он убрал руку и в страхе откатился от ротвейлера, вывалявшись в пыли. Миссис Блэкуэлл швырнула ему черные спортивные шорты, оранжевую футболку, носки и кроссовки.

– Одевайтесь.

– ПОЧЕМУ ВЫ ВСЕ ВРЕМЯ НАДО МНОЙ ИЗМЫВАЕТЕСЬ?!

– Вы хотите, чтобы я спустила на вас собаку, или же желаете знать, что будет дальше?

– Ладно. Уроды конченые.

Он натянул шорты и футболку и наконец-то поднялся на ноги. Женщина сидела за столом, скромно сложив перед собой руки. Сам же стол был уставлен яствами: мясными деликатесами и сырами, блюдами жареных овощей с хрустящей корочкой – воплощение грез голодающего. А рядом с этим великолепием лежал еще и заряженный пистолет.

За спиной миссис Блэкуэлл стоял поезд. Там располагался отправной пункт линии. В хвосте состава помещался красный тормозной вагон с огороженной смотровой площадкой. К нему были прицеплены шесть вагонов: спальный, вагон-ресторан, сидячий люкс-вагон, вагон первого класса и два стандартных пассажирских. В голове состава стоял дизельный локомотив.

Бен не удосужился попросить разрешения приняться за еду. Он хватал руками и отправлял в рот все и сразу. У ног миссис Блэкуэлл он заметил ротвейлера. Теперь тот сидел спокойно и смотрел ласково, как щенок. Бену захотелось пинком вышвырнуть его в другое измерение.

– Наелись? – спросила миссис Блэкуэлл.

– Ожну шекундошку, – прошамкал Бен с набитым ртом.

Она стала проявлять нетерпение и топнула ногой.

– Давайте же к делу.

– А вы жоворите, пока я эм.

– Необходимы ваше полное внимание и сосредоточенность.

– Ладно.

– Хватит есть. – Большим пальцем миссис Блэкуэлл показала на поезд. – Поезд отправляется через две минуты. Он доставит вас к Постановщику. Несмотря на ваше поведение здесь, вы доказали, что являетесь достойным и сильным молодым человеком. Постановщик полагает, что теперь вы готовы к встрече с ним. В качестве альтернативы вы можете выбрать пистолет, сойти с тропы и застрелиться.

– А зачем мне это делать?

Она наклонилась к нему.

– Я не могу вам сказать, как долго вы будете ехать на этом поезде.

– А почему?

– Это прерогатива Постановщика. Возможно, пятнадцать минут. Возможно, долгие годы. Вы, разумеется, останетесь в живых. Теперь-то вы усвоили, что ничто на тропе никогда вас не убьет, даже старость. До тех пор, пока существует тропа, существуете и вы.