Прогулка

– За какую?

– За любую. Выходишь в дверь слева и возвращаешься к своей жизни, какой она была до того, как ты попал на тропу. Все то же самое. Тот знакомый и скучный мир, который ты знаешь и иногда любишь.

– А если в другую дверь?

– Ах, в ту? – произнес Режиссер-Постановщик, вздернув бровь. – Там рай. Выходишь в правую дверь и навеки становишься постановщиком. Ты останешься на тропе и сможешь заставлять ее идти туда, куда тебе угодно, словно пред тобой постелют бесконечный красный ковер. Ты сможешь сколотить миллиард долларов. Сможешь изобрести летающий автомобиль. Вы с женой сможете заниматься сексом пять раз в день. И жарким сексом, заметь. Как там, на вилле. Ты полностью властен строить свою жизнь по собственным желаниям. Нет никаких пределов. И ты можешь жить вечно, Бен. Ты и твои дети. Твои послушные, превосходно воспитанные дети. Ты можешь спятить. Можешь полететь на Марс и построить там колонию для смельчаков или беглецов. Ты знаешь, какие восхитительные тебе снились сны? Сексуальная Энни Дерриксон? Собаки не раздирают тебе лицо? Все это ожидает тебя. Одна бесконечная и изумительная фантазия. Жизнь, которую ты заслуживаешь, Бен.

Бен сидел в полном молчании, обдумывая предложение.

– Вы мне лапшу на уши вешаете. Это все подстава.

– Никакой подставы. Мое слово крепче дамасской стали.

– Я знаю, кто вы такой, – заявил Бен.

– Сынок, я настолько превосхожу твои представления о том, кто я такой, что тебя вывернуло бы наизнанку, знай ты хоть малую толику.

– Почему вы меня так настойчиво и убедительно уговариваете? Вам-то что с этого?

– Я же тебе говорил: я консультант. Этим я и занимаюсь. Консультирую.

– А какую дверь выбрал Циско?

– О, этого я тебе никогда не скажу.

Бен встал.

– Я хочу туда, откуда пришел.

– Почему? – спросил Режиссер-Постановщик. – Почему ты так этого хочешь? Я открываю тебе зеленую улицу к сверкающей награде. Монахи всю жизнь сидят в своих темных кельях, надеясь получить шанс войти в ту дверь. И далеко не все они получают этот шанс, уверяю тебя.

– Это все нереально.

– Ой, перестань. Ты же знаешь, что реально. Ты же сам все видел, или нет? Ты смог это увидеть, пощупать, попробовать на вкус. Это столь же реально, как и все, что ты когда-либо знал.

– Это не то же самое, – в отчаянии возразил Бен, понемногу начиная понимать. – Нереально.

– А кто сказал, что вся твоя жизнь была реальна, Бен?

– Не говорите так.

– А кто скажет, что ты все время не шел по тропе, Бен? А? Ты не находишь замечательным то, что родился в чудесный период истории? Наиболее технологически развитая цивилизация за всю историю Вселенной. Богатейшая страна этой цивилизации. Самый развитый биологический вид на твоей крохотной счастливой планете. Ты мог бы быть микробом, Бен: малюсеньким, пустячным микроорганизмом, который живет день и не более того. Или же стать крабом, а? Но нет: ты стал человеком с хорошенькой женой и тремя милыми ребятишками. Ты родился человеком, причем белым к тому же. Тебя никогда просто так не убивали. Тебе никогда не случалось оказываться бездомным. Или изнасилованным. Тебя не поражает подобное невероятное везение?

– Если учесть, что вы десять лет держали меня в рабстве и постоянно изменяли мой облик, я вовсе не чувствую себя везунчиком.

– А надо бы. Кто скажет, что мы не сделали постановкой тебя? Что ты – единственный человек, когда-либо живший вообще? И вся мировая история – все, кого ты встречал или о ком слышал, – лишь игровой фон для тебя, величайшего произведения, когда-либо поставленного. Твои родители не были реальными людьми.

– Перестаньте.

– Твои жена и дети – всего лишь реквизит, бутафория.

– ПРЕКРАТИТЕ.

– А кто скажет, что это не был лишь грандиозный контрольный прогон образцовой Вселенной? А кто скажет, что ты, счастливчик Бен, не являешься первым из людей… прототипом человечества? И кто скажет, что тропа не есть Сам Бог, призывающий тебя в свои объятия и просящий тебя построить Вселенную вместе с Ним? Тебе нельзя возвращаться.

– Но я все равно вернусь.

– Теперь ты слишком много знаешь. Тебе известно, что все, некогда казавшееся тебе имеющим решающее значение вплоть до того дня, когда ты ступил в мой лес, является всего лишь набором произвольных и условных ограничений. Сила тяготения. Восход солнца. Само время. Вся остальная Вселенная не играет по земным правилам. Так почему ты должен играть по ним? К чему быть связанным орбитами и циклами? Мир, в который ты хочешь вернуться, – обыден, мальчик мой. И он умирает. Помнишь корабль? Корабль, на котором ты плыл сквозь крах человечества. И он не за горами, голубчик. Он рядом, за углом. Твоя семья может оказаться на том судне, да и то если очень повезет.

– Я не желаю вас слушать.

– О, я собираюсь еще больше сгустить краски и усугубить ситуацию. Поскольку, видишь ли, если ты выберешь выход в левую дверь, ты никогда, ни при каких обстоятельствах не сможешь никому поведать о том, что с тобой произошло на тропе. Даже своей жене. Ты рухнешь замертво, прежде чем слова из мозга достигнут твоего рта. Та же судьба ожидает тебя, если ты попытаешься что-то об этом написать, или воспользоваться языком жестов, или поведать миру свою историю с помощью азбуки Морзе. В то же мгновение сердце твое разорвется. Но потом ты окажешься вовсе не в этом кабинете. Понимаешь? Это твой единственный шанс пройти в другую дверь, стать повелителем тропы и жить вечно в полном удовольствии и восторге. Возможно, тебе следует поразмыслить, прежде чем действовать столь однозначно, дорогой мой. Не бросай золотую жилу. Это твоя теперешняя и последующая жизни, слившиеся в единое совершенное и бесконечное существование.

Бен почувствовал, как у него подгибаются колени.

– Сядь, – сказал ему Режиссер-Постановщик. – Для этого здесь и кресло.

Но садиться он не стал. Он подошел к правой двери – двери в рай – и взялся за круглую, обтянутую атласом ручку, чуть огладив ее ладонью. Затем повернулся к Режиссеру-Постановщику.

– Что произойдет, если я их покину? – спросил он.

– Ты так ничего и не понял. Ты не покинешь их, если войдешь в эту дверь.

– Что произойдет с миром за левой дверью, если я в нее не войду?


– Он не существует. Но какая от этого разница? Все то же самое, только лучше.

– Я умру?

– Смерти нет. Мысли шире, а не только категориями жизни и смерти.

– Это не подстава?

– Конечно, нет.

– Тогда это проверка.

– Нет, не проверка. Это так же реально и взаимосвязано, как жизнь на Земле.

Но его жизнь на Земле… Она ведь была реальнее, верно? Бен попятился от двери и сел, потирая виски и громко постанывая. Режиссер-Постановщик встал и налил ему стакан воды, после чего добродушно по- хлопал по плечу.

– Это нелегко, – произнес он. – Уж я-то знаю. Во многом надо разобраться. К счастью, ты попал в нужное место. Можешь размышлять столько, сколько тебе заблагорассудится. Я побуду с тобой целую вечность, если именно столько тебе потребуется, чтобы принять решение.

Бен обхватил голову руками. Он пролетел между двух лун лишь затем, чтобы по чужой воле оказаться в этом кабинете. Надо решать очередную чертову головоломку. Тропа забрала его и швырнула в этот жуткий, ужасный, фантастический мир. И все же она постоянно защищала его, не давала погибнуть, балуя едой, напитками и прочими штуками, которых он раньше никогда не видел. Тропа – это хорошо, не так ли? Если ты просто пройдешь в дверь, ведущую обратно на тропу, то увидишь их вновь, станешь жить вечно, и все это будет чертовски прекрасно и беззаботно…

И вместе с тем – «он не существует». Именно это, как сказал ему Режиссер-Постановщик, произойдет с миром, который он когда-то знал. Мир этот исчезнет навсегда: всё, что он видел, все, кого он знал, всё, что испытал благодаря пугающему миру, которым никак не мог управлять. Все это сгинет.

Бен свирепо посмотрел на сидевшего напротив загорелого плейбоя. Я мог бы его зарезать. Тем ножичком для вскрытия конвертов на столе у старика. Он вполне сгодится. Всадить его гаду прямо в глаз. На стене Бен заметил картину, изображавшую ночной прибрежный пейзаж с сидевшим на бархане маленьким синим крабом и двумя полными лунами на заднем плане.

Две луны. Две чертовы луны. Почему их всегда две?

И тут Бена осенило дивной и безумной мыслью. О, какая блестящая мысль пришла ему в голову. Он снова поднялся.

– Я хочу туда, откуда пришел, – повторил он Режиссеру-Постановщику.

– Больше веришь в жизнь, чем в Самого Бога, а?

– Да. Больше верю в жизнь, чем в Самого Бога. Но есть еще кое-что. Вы сказали, что я смогу делать на тропе все, что захочу, верно?

– Верно, – согласился Бобби.

– Как только я выйду через левую дверь, все мои способности и возможности исчезнут, да?

– Верно мыслишь, парень.

– Но сейсас они пока что у меня есть, да? Я все еще на тропе.

Он подошел к столу и взял в руку нож для вскрытия конвертов. Острый. С массивной, тяжелой ручкой. Режиссер-Постановщик с любопытством глядел на него.

– Что ты собираешься де…

Бен вонзил нож прямо себе в лоб. Струйка крови пробежала у него по лицу, а он провел лезвием до самого паха, затем между ног и вверх по позвоночнику, по черепу, вернувшись к первой ране во лбу. После этого он швырнул окровавленный нож на ковер и запустил пальцы в разрез на животе, раздирая себя на части.

Однако никакой раны не открылось. Вместо этого, по мере того как Бен растягивал ткани, он начал разрастаться и вылезать наружу. Из левой части тела вышло большее количество его правой части тела. Из правой части тела – большее количество левой части. Он все тянул и тянул ткани, пока из сделанного им надреза не вытянулась вторая пара ног. Потом еще и пара рук: правая рука слева, а левая – справа, словно он стоял пред двумя помещенными под углом зеркалами. Он напоминал делящуюся яйцеклетку. Голова его тоже разделилась: три глаза, затем четыре. Один нос, потом два. Две пары ушей. Два рта. Когда он перестал тянуть, перед столом стояли два Бена: один тридцативосьмилетний, другой – сорокавосьмилетний. Оба усталые, но сильные и плотные. У Старшего Бена на плече красовалась татуировка в виде небольшого краба.

Младший Бен повернулся к Режиссеру-Постановщику.

– Я войду в обе двери, – произнес он.

– Господи Боже! – ахнул Бобби. – Я просто преклоняюсь перед твоим искусством.

Младший Бен повернулся к своему старшему призрачному двойнику.

– Я иду в левую дверь. А ты – в правую.

– Ты уверен? – спросил Старший Бен.

– Да. Ты там за мной приглядывай, ладно?

– Пригляжу.

– Ступай. Иди, пока он тут из нас перевертышей не сотворил.

Два Бена пожали друг другу руки, и Младший Бен глядел, как его старшая, более ворчливая ипостась проходит в правую дверь навстречу яркому белому свечению у врат Шангри-Ла.

Затем дверь закрылась. Теперь остался лишь Младший Бен. В единственном числе. Он повернулся к старому «консультанту» с подтяжками на лице и указал на левую дверь:

– А теперь я иду туда.