Путь самурая

Бах! Звон! Сыплются осколки!

Первая бутылка не пробила стекло, но разбилась о стальную решетку. Горючая смесь вылилась, тут же прилипнув к стеклу, и начала гореть ясно, бурно – как и полагается коктейлям Молотова. Стекло от высокой температуры тут же лопнуло, освобождая место новым снарядам. Второй тоже разбился, и огонь начал весело пожирать «сникерсы», «марсы» и с особенной любовью – конфеты из кокосовых опилок. Как и я, бывалыча, за обедом.

Я тут же забросил пару бутылок внутрь, даже не зажигая фитилей. Зачем зажигать, когда пламя веселыми струйками лилось внутрь. И так полыхнет.

Туда же отправилась и последняя бутылка.

А потом я растворился в темноте, в тенях, отбрасываемых здоровенным полумертвым от времени тополем, пятиэтажками, выкрашенными в желтый поносный цвет, и остановкой, у которой боковое стекло на днях было вдребезги разбито благодарными жителями микрорайона. Лицо мое закрыто маской, потому его никто не мог заметить. Спортивный же костюм, в котором я совершал свое преступление, был однотипен с миллионами костюмов, блуждающих по просторам моей необъятной Родины. Попробуй разыщи меня среди миллионов тех, кто ежедневно и ежечасно мечтает поджечь ларек буржуя, не давшего бутылку в долг или пославшего по матери, воспользовавшись правом сильного унижать и вытирать ноги о слабака.

Тихо отпер опорный, тихо, не включая света, переоделся и так же тихо выскользнул из пикета, прихватив с собой улики – резиновые перчатки и спортивный костюм, пропахший бензином и дымом пожарища. Я все-таки не лох подзаборный, а самый что ни на есть профессиональный мент, так что знаю, как может самая ничтожная ниточка привести к самому хитрому преступнику, на секунду забывшему о том, что вокруг него есть достаточное количество людей не дурнее, чем он сам. И они легко могут сложить два и два.

Нет, я буду осторожен, как параноик. Буду подозревать каждого встречного, каждого, кто попытается втереться ко мне в доверие, и каждого, кто может хоть как-то попытаться вычислить и разоблачить меня. А это была так… тренировка. Сегодня я не хотел никого убивать и специально дождался, чтобы продавщица выскочила наружу – она-то здесь совсем ни при чем.

И снова встал вопрос: если кто-то совсем непричастный к преступлениям вдруг узнает обо мне правду – как я поступлю? И в который раз не смог себе ответить, отогнав эту неприятную мысль. Если встанет вопрос: или он, или я – как поступлю? И на секунду вдруг стало страшно, когда понял – я поступлю так, как… надо. Буду защищать свою жизнь. До последнего.

Ночевать пошел к Сазонову. Раз договорился – значит, все. Терпи! Ночь, за полночь, а принимай! Ну не к себе же в квартиру тащиться в два часа ночи? И на чем? Машины своей пока нет, такси посреди ночи хрен поймаешь, ну не на лавочке же спать? Тем более что в кармане кругленькая сумма денег, тех, что получил от Армена, а в «чемодане» бумаги с грифом «ДСП». За одно только удостоверение могут по башке дать, чего уж там. Будут потом с моим удостоверением гопстопить.

Сазонов ничуть не удивился, когда я открыл дверь данным мне ключом, выглянул из своей комнаты и кивнул на ту, что приготовил для меня. Он не выглядел заспанным – лицо непроницаемо, гранитно, как и всегда. Мне даже стало немного смешно – а с женщиной он… того… тоже с таким лицом? Представляю: она стонет под ним, а он с такой рожей, что и не захочешь! Тьфу! Ну что за мысли мне в последнее время лезут в голову?! Гадость какая!

Пошел во двор, встал под душ – наверху был бак, выкрашенный в черный цвет, так что за день вода нагревалась едва не до кипения. Даже сейчас, когда уже остыла, была вполне себе тепленькой и приятной.

Смыл гарь, смыл запах бензина, замочил в тазу спортивный костюм. Лыжную маску и резиновые перчатки бросил по дороге, избавившись от основных улик. Все. Теперь меня никак не прицепить к делу – если кто-то этого захочет, конечно. На бутылках отпечатков нет. Если, конечно, они уцелели в огне, что сомнительно. Вернее, не они, а осколки.

Помывшись, улегся на кровать – жесткую, можно сказать, солдатскую. Самурайскую. И тут же провалился в сон.

Проснулся я от того, что кто-то жестко взял меня за плечо. Спросонок не понял, что происходит и где нахожусь, взметнулся, готовясь к худшему, и тут же уселся на край кровати, тяжело дыша и тараща глаза на Сазонова, стоявшего у изголовья.

– Выпей, – он протянул стакан с темной пахучей жидкостью, налитой до половины.

– Выпей! – повторил он, уже нетерпеливо и жестко. – Ты кричишь во сне, знаешь об этом?

– Наверное… не знаю! – растерянно ответил я и взял стакан. – Что, неужели так громко?

– Громко, – коротко ответил Сазонов. – Не помнишь, что тебе снилось? Ты кричал: «Стой! Назад! Не ходи туда!» И женское имя…

– Мне всегда снится одно и то же… – хрипло ответил я, преодолевая горловой спазм. Горло сжало так, что я едва не задохнулся от недостатка воздуха. Или от наплыва воспоминаний…

– Понимаю… – кивнул Сазонов и снова приказал: – Пей! И уснешь. Хорошо уснешь. Без снов! Я потом поработаю с тобой, сделаю так, чтобы эти сны больше тебе не снились.

– Я не хочу! Пусть будут! Они во сне… живые, понимаешь? Понимаете? А если я не буду их видеть, они окончательно умрут! Насовсем! Навсегда! Не хочу! Не хочу!

Меня трясло. Руки ходили ходуном, в глотке пересохло, в висках стучала кровь. Раньше в такие моменты я наливал стакан водки, и… боль отступала. Теперь водки нет, и мысль о ней мне противна. И что делать?

Я мелкими глотками осушил стакан и замер, сжимая его в руке. Пальцы так впились в грани знаменитого советского стакана, что еще чуть-чуть, и он хрустнет у меня в руке, осколки вопьются в плоть, и на пол закапает темная, похожая на вишневый сироп кровь. Так уже было однажды, я помню… Шрам остался.

Сазонов мягко взял меня за руку, вынул из нее стакан и вдруг мягко толкнул меня в лоб раскрытой ладонью:

– Спи! Спи спокойно! Они ушли. А ты здесь. И ты будешь спать! Без снов! До тех пор, пока снова не сможешь видеть нормальные сны. А теперь – просто спи!

И я уснул, чувствуя остатками сознания, как кровать приподнялась и ударила меня в плечи не очень мягким матрасом.

«Усыпил, гипнотизер чертов!» – это была последняя моя мысль перед тем, как бог Морфей уволок меня в свою небесную хибару.

Утро было ужасным. Сазонов разбудил меня едва ли не на рассвете, потащив во двор так, как я был, в одних трусах. Там обдал ведром ледяной воды и заставил делать гимнастику, чтобы разогреть мышцы и сухожилия и размять суставы. А затем смотрел, как я делаю упражнения, назначенные мне накануне. И в процессе швырял в меня камнями. Заставляя ойкать от боли или вертеться как уж, избегая болезненных ударов. И надо сказать, как ни странно, сегодня его мерзкие снаряды достигали цели не так часто, как раньше. То ли я уже приспособился к поведению тренера, то ли на самом деле стал двигаться быстрее, чем раньше. Впрочем, возможно и то и другое. Удивительно было только одно: слишком рано я обнаружил некоторые успехи. Ведь я начал тренироваться всего ничего, пару дней назад!

Хотя кто знает, что за гадость он мне дает. Может, так подстегивает, что у меня весь организм вскачь пошел? Не зря же меня трясет – уже который день.

Потом был завтрак. Простой, незамысловатый – яйца вкрутую, бутерброды с сыром, горячий сладкий чай. Кстати сказать, Сазонов даже акцентировал на этом внимание: мол, сахару побольше клади, хорошо для мозговой деятельности. И для того, чтобы сигналы по нервам лучше расходились, быстрее. Как горючее мозгу. Ну, я и не протестовал. Хотя сладкое перестал любить еще год назад.

Когда собрался на работу (благо, что отсюда мне всего пара остановок до РОВД и транспорта просто море – всякого), я немного подумал, отделил от «зарплаты» Армена приличную кучку и вручил Сазонову. Мне все равно этих денег ни на что не хватит – так, чуть жизнь подсластить, а ему нужно – и на еду (не сяду же я на шею пенсионеру?!), и на стиральный порошок, и на электроэнергию – на все. Машинка сама стирает, но в нее надо порошок насыпать. Да и жрет электричества немерено.

Кстати, машинка у Сазонова импортная – я уже успел заметить. Откуда у пенсионера деньги и возможность купить импортную машинку? Впрочем, деньги – это и есть «возможность». Если есть деньги, в наше время купишь все, что угодно. Даже жизнь и здоровье.

Смешно, право слово! Всегда говорили – «здоровье за деньги не купишь». Как бы не так! Еще как купишь!

За большие деньги можно купить всех и вся. Ну-у… почти всех. Меня? Меня тоже можно купить. Не за деньги, нет. Но то, чего бы я хотел больше всего на свете, мне никто не предложит. Никто! Даже Он. Он никогда не слушает мольбы и просьбы. Я знаю. Пробовал.

Деньги Сазонов взял. Молча кивнул, сунул в карман тощую пачку. Не стал спрашивать – что за деньги, откуда и зачем. И так все ясно. К чему лишние слова? Вообще-то, может, и глупо, но я должен был дать ему денег еще и для собственного самоутверждения. Мол, свой хлеб ем! И я не нахлебник! Я мужчина, а мужчина сам зарабатывает себе на жизнь!

Планерку сегодня проводил начальник отдела участковых, потому она закончилась довольно быстро и без особых неприятностей. Меня никто не теребил, никто мной особо не интересовался. Я получил три материала, два – побои, полученные от неизвестных лиц. Один – мужик подрался с соседями на кухне коммунальной квартиры. Чистые «личные неприязненные отношения». Сегодня вечером разберусь.

Уже когда уходил из РОВД, сдав написанные вчера протоколы на двух пьяных, меня поймал Городницкий, настигнув на выходе из отдела:


– Слыхал, что у тебя на участке случилось?

– А что случилось? – Я сделал удивленное лицо. – Убили кого?

– Ларек Ибрагима сожгли! – Глаза Городницкого впились в мою равнодушную физиономию. И мне пришлось изобразить хищное удовольствие:

– Ага! Сссука! Все-таки напоролся! И кто его сжег?

– Не знаю, – Городницкий опять впился взглядом в мое лицо. – Говорят, их двое было или трое!

Я чуть не расхохотался. Двоилось в глазах продавщицы! Или троилось. Но Городницкий-то каков! Это ведь он меня подозревает, точно. Реакцию проверяет на новости.

Вообще-то даже интересно, неужели он считает меня способным на такой поступок? Хм… я и сам-то раньше не подозревал за собой такой решительности и даже бесшабашности! Чтобы я вот так запросто пошел и стал жечь ларьки?! Чудно!

Кстати, а Городницкий ведь знает и о мыле, и о бензине! Рядом ведь сидим, все в опорном знаем!

Ну и что? Знает – и пусть знает! Еще доказать нужно! А доказательств у тебя шиш! Правда, может Ибрагиму стукануть – в отместку. Но вряд ли. Не такой уж он продажный, чтобы против своего, мента, направлять каких-то там ларечников-уголовников! Хотя… в наше время все возможно. Ну пусть попробуют предъявить. Смешно будет! Ларечники пришли забивать стрелку участковому! Народ смеяться будет.

Из РОВД я отправился к Сазонову. Оставить дипломат и отправиться кое-что узнать – налегке.

Нет, все-таки хорошо жить на участке! Все под рукой, вышел – и ты уже на работе! Вот так и надо – чтобы участковый жил на своем участке. Квартиру ему, и живи, работай! Только черта с два. Участковый как добывал себе квартиру сам, так и добывает. Никаких милостей от природы, то бишь от начальства. Более того, как ни смешно, оказалось, начальство само обращается к участковым за помощью в решении квартирного вопроса для личного состава РОВД. Каким образом? А запросто! Все квартиры – государственные. Если их и продают за деньги, то фактически продают не собственность, а прописку: одни выписываются, другие прописываются – все это одновременно. Вписали в ордер, поставили штамп в паспорт – вот ты и владелец квартиры. Но речь не об этом. А о том, как участковый может добыть себе квартиру.

А запросто! Если шанс подвернется и если он дельный участковый.

Ходит он себе по участку, по зоне, и собирает информацию – и кстати, на абсолютно законном основании. Участковый даже обязан хотя бы раз за время службы посетить жителя своего участка и дать ему свою визитку. Требуют так. И вот он узнает, что в какой-то квартире живет одинокий старичок или старушка, у которых нет никакой родни. Живет себе и живет, а потом – бах! И помирает. От абсолютно естественных причин. Болезнь, старость и все такое прочее. Никакого криминала. Но и даже если криминал? Какая разница! Главное – помер.

А вот потом начинается точно уже что-то вроде криминала. И если за это прихватит прокуратура – никому не поздоровится. Если только не смотреть на явление сквозь пальцы, как это и происходит уже много лет (прокурорским тоже нужны квартиры!). Итак, как можно присвоить себе квартиру умершей бабульки? Легко! Надо, чтобы ты был в ней прописан ДО смерти этой самой бабульки. А кто прописывает? Паспортный стол. А где находится паспортный стол? В РОВД!

Алле-ап! Фокус раскрыт.

Задним числом в квартиру прописывается некий человек, и вот он уже ответственный квартиросъемщик.

Конечно, это не какие-то там шикарные квартиры, обычно это квартиры в старом фонде, едва ли не бараках, но ведь это жилье! А если другого нет?

И опять же – можно вот эту квартирку и свою маленькую, уже имеющуюся, обменять на квартиру побольше! В общем, квартира есть квартира, и негласно участковым давным-давно был отдан приказ: «Ищите квартиры!», и мы ищем. И находим. Находят.

Честно сказать, я еще не находил. Потому что и не искал. Не на то я рассчитывал, когда шел в участковые. Хорошую квартиру хотел, от города полученную, – двухкомнатную, как и положено. А не в старом фонде и не в бараке, да еще и хитро отжатую у муниципалитета.

Нет, я не считаю это мошенничеством, отнюдь нет. Если государство не заботится о тебе – ты сам о себе должен позаботиться. Иначе просто сдохнешь. Государству на тебя плевать с высокой башни Кремля. Со Спасской башни. И что характерно – чем дальше в провинции ты находишься от этой самой башни, тем плевок в твою сторону становится смачнее.

Нет, Сазонов не отпустил меня без часа тренировки. Мы опять кружились на площадке возле навеса, опять меня обстреливали камнями, опять я валился на землю, безуспешно пытаясь противодействовать коварным захватам старого «ниндзя».

Больно и досадно, да, но… вдруг мне показалось, что теперь я падал уже не так тупо, как раньше, напоминая собой мешок цемента, плюхнувшийся со второго этажа. Сейчас я падал пружинисто, ловко, почти удерживаясь на ногах. Даже Сазонов это заметил, сказав, что теперь я похож не на прошлогоднее дерьмо, а на кучку этой же субстанции, но гораздо свежее.

Солдатский юмор, ага. С армии его помню. Армейский юмор и юмор на гражданке частенько отличаются так, что кажется – юморят существа с разных планет.

Ну вот, пример – как развлекаются в армии. Был у нас в роте один нерусский, казах или калмык, не помню. И вот этот калмык очень плохо говорил по-русски и вообще – был какой-то вечно грязный, зачуханный, за что его и не любили. Что в армии, что в тюрьме – терпеть не могут неопрятных людей, не следящих за гигиеной. Этот калмык-казах был таким вонючим, что с души воротило! Откинет одеяло – и все вокруг сразу кричат: «Внимание! Яма с говном раскрылась!» И ржут. Тупо, согласен, но тогда это казалось настолько смешно, что просто покатывались со смеху. До слез! А сейчас вспоминаю, и хоть бы улыбка мелькнула в мозгу или где там еще.

А то еще вот так: новобранец, или, как его называют в армии, дух. Подходит к нему дед, то есть старослужащий, и строго так спрашивает:

– Ты кто?!

А дух уже знает, как отвечать, и отвечает верно:

– Я тыгыдымский конь!

– Ну, тогда скачи!

И дух начинает подпрыгивать на месте, изображая бешеную скачку, приговаривая:

– Тыгыдым! Тыгыдым! Тыгыдым!

Я всегда считал и теперь считаю, что в нынешней армии идет оглупление личного состава. Начиная с самого печального зашуганного духа-калмыка и заканчивая высшим офицерским составом. И думаю, что это оглупление идет по плану, намеренно, и не только в нашей армии, но и во «вражеской». Попробуй-ка послать человека на смерть, в атаку, если у него развитое воображение и мышление, и он тут же представит, что будет с ним после того, как поднимется над окопом! Для такого дела лучше быть недалеким и полностью лишенным воображения. Чтобы не до конца понимать, что может прожить после прыжка из окопа ровно одну секунду. А то и меньше. Не зря же солдатам, идущим в атаку, давали «наркомовские» сто граммов водки. С той целью, да. Оглупить. Лишить страха.

Нет, я не очернитель. И не наводящий поклеп на доблестную российскую армию. Со ста граммами или без них, с глупыми солдатами и умными – она всегда и всюду давала пилюлей тем, кто решил, что пересилит русскую силу. Вот только давала жару она не благодаря «правильному» командованию этой самой армией, а вопреки ему. За счет того, что заложено в нас, русских, – это неукротимое свободолюбие, заставляющее драться до последнего, кидаясь в атаку даже тогда, когда пуля разворотила твою грудь или газ напрочь выжег твои легкие. Русские мы, чего уж там. Будем ругать свою страну до пены, до метания в нее дерьмом, но попробуй кто-то чужой кинуть в нее хотя бы засохшей козюлькой – порвем на хрен! Не моги! Моя страна! Я могу на нее гадить, а ты не смей… сссобака басурманская! Нишкни, гад пиндосский!

Через полтора часа, сполоснутый под душем и страдающий от ушибов, я уже стоял у калитки, когда Сазонов вдруг подошел ко мне и протянул сложенную вчетверо бумажку:

– Возьми.

– Что это? – Я развернул бумагу, прочел: «Гавриков Семен Михайлович, телефон…» – Это кто такой? Зачем?

– Это тренер по стрельбе. А еще – оружейник. Он приторговывает оружием. Тебе ведь нужен ствол? Вернее, стволы. Вот с ним и поговоришь. Скажешь… от Старика. Он может попросить тебя описать мою внешность. Опишешь. О себе лишнего не говори, просто скажи, что именно тебе надо. Он много запрашивать не будет. Потому что ты пришел от меня. Все ясно?

– Ясно. Адрес-то скажете?