Путь смертных

Сару поразило, насколько дантист отличался по виду от его небрежно одетой, с кислым лицом супруги. Он был высокого роста, наряден, худощав и чисто выбрит. Шилдрейк был красив почти женской красотой, как некоторые женщины бывают красивы по-мужски: женственность сквозила не только в его внешности, но и в манерах. Одет он был по последней моде, чуть ли не щегольски, хотя, быть может, в этой унылой обстановке любое проявление роскоши могло показаться чрезмерным.

На секунду между рядами голов ей удалось увидеть Милли. Выглядела та потерянной и очень печальной – явно пыталась сдержать слезы. Она, должно быть, уже несколько дней знала о смерти Роуз, но Сара по собственному опыту знала, как, оказавшись в первый раз в знакомом месте без привычного спутника, ты вдруг заново ощущаешь всю тяжесть потери: еще одно напоминание о том, что смерть – это навсегда.

Вошел преподобный Гриссом, и голоса стихли; он занял свое место за импровизированной кафедрой из конторки. Был священник маленького роста, но с такой горделивой осанкой, будто считал себя по меньшей мере на фут выше. Обширную лысину обрамляла бахрома длинных седых волос, а на самой макушке при этом не росло ничего, кроме нескольких пушистых клоков, при виде которых у Сары зачесались руки подняться на кафедру и сбрить их. Под бахромой торчал нос, до того массивный и длинный, что стоило преподобному повернуть голову, казалось, будто он тычет носом в том направлении, куда собирается уйти.

К сожалению, уходить Гриссом явно не собирался. Вместо этого пустился в длительные рассуждения, в которых, однако, ни словом не обмолвился об эфире. Темой проповеди было смирение, хотя в тоне, манерах – да в каждом жесте – сквозило крайнее самодовольство. Говорил он очень серьезно, безо всякого намека на юмор или иронию.

Сара подумала, что, наверное, непросто жить, испытывая отвращение сразу ко стольким вещам.

– Гордыня делает человека глупцом, – вещал Гриссом неожиданно громким для своего маленького роста голосом. – Тщеславие толкает искать славы в собственном отражении, но он ищет это отражение не только в стекле, нет, – еще и в чужом восхищении. Мужчины стремятся возбуждать восхищение в равных себе, но гораздо хуже то, что они жаждут увидеть его на лицах женщин.

В этом месте он понизил голос, будто само слово оскорбляло его слух.

– И в этом худшие из женщин им потакают, ибо они – коварные соблазнительницы. Так они насыщают собственную гордыню. Их собственная гордыня усугубляет гордыню мужчин. Они красят себе лицо, они наряжаются, эти иезавели[38]. И не только те, падшие, что рыщут на улицах ночью, – мужние жены тоже поступают так. И гордые мужчины ищут их одобрения. А когда мужчина ищет одобрения женщины, он ложится с ней.

Вот почему самый тяжкий для женщины грех – разжигать в мужчине гордыню, поощрять ее. Поступать таким образом означает вводить во грех ближнего своего.

Хорошая жена скромна. Хорошая женщина придерживается скромности как во внешности своей, так и в поведении. Я взываю к скромности. Скромность восхваляю. Будьте скромны, как была скромна сама Матерь Божья.

Служба окончилась, прихожане потянулись к выходу, и, наклонившись к Саре, Рейвен негромко проговорил ей на ухо:

– И все же Иисус предпочитал компанию продажных женщин обществу проповедников.

Горничная чуть не ахнула, испугавшись, что кто-то мог это услышать. Она, однако, заподозрила, что именно этого он и добивался – шокировать ее, – и решила ответить в том же духе, хотя и несколько потише:

– Не думаю, что твои приключения в этом духе как-то приблизили тебя к Спасителю. Это грех гордыни толкнул тебя на поиски созданий ночи?

– Насколько я помню, грех похоти вполне справился с задачей самостоятельно. Не буду притворяться, будто обладаю скромностью преподобного Гриссома, но, быть может, у него больше причин для нее, чем у меня.

Сара выбралась на улицу, где прихожане медлили, обмениваясь прощальными приветствиями. Они с Уиллом встали у самых дверей, заняв самую выгодную позицию, чтобы перехватить Милли.

– Тебе лучше держаться на расстоянии, – сказала Сара, наблюдая, как мистер Шилдрейк ведет своих домочадцев к дверям. – Вряд ли Милли станет откровенничать перед незнакомцем.

В этот момент Рейвен, казалось, на что-то отвлекся.

– Да, конечно. Встретимся здесь, – сказал он и быстро исчез в толпе.

Сара заметила, что мистер и миссис Шилдрейк остановились поговорить с преподобным Гриссомом, а Милли между тем направилась к выходу. Она шагнула вперед и сочувственно улыбнулась ей.

– Сара! – удивленно воскликнула подруга. Голос у нее бы каким-то тусклым и звучал немного гнусаво. Было ясно, что в последнее время она помногу плакала. – Что ты здесь делаешь?

– Доктор Симпсон дал мне разрешение сходить сегодня к службе в вашу церковь. Мне так хотелось увидеть тебя и сказать, как мне жаль Роуз…

Милли сглотнула, явно пытаясь сдержать вновь нахлынувшие слезы. Кивнула.

– Спасибо тебе. Это было непросто.

– Даже представить страшно. Я чувствую себя такой виноватой…

– Виноватой? Почему?

– Когда мне сказали, что она бежала, я ей даже позавидовала. Думала, какая у нее теперь будет интересная жизнь… Слыхала, она с кем-то встречалась и потом пропала с ним. Это правда?

Милли покосилась назад, в сторону Шилдрейков. В ее разговоре с Сарой, тоже горничной из уважаемого дома, не было ничего предосудительного, но она явно боялась, как бы ее не услышали. Хозяева всё медлили довольно далеко от входа.

– Не могу сказать. У Роуз были свои секреты, и мужчина там точно был замешан. Уж в этом-то сомневаться не приходится.

– Не приходится сомневаться? Как это?

Милли опять глянула в сторону хозяев. Вид у нее был испуганный, будто она только что выдала какую-то тайну.

– Я не могу больше ничего говорить. Я уже и так сказала достаточно.

– Ты можешь доверять мне.

– Я тебе доверяю. Это не тебе я сказала слишком много.

Сара положила ей руку на плечо. Бедняжка выглядела бледной тенью себя прежней.

– Обязательно дай знать насчет похорон, – попросила Сара, надеясь, что подруга скажет что-нибудь еще.

Это, казалось, расстроило ту еще больше; ее глаза вновь наполнились слезами.

– Я не знаю даже, будут ли похороны. И это моя вина…


– Как это может быть?

– К нам в дом пришел этот полицейский. Ирландец, Маклеви. Я только хотела сказать правду, но теперь из-за моих слов он считает, будто Роуз убила себя.

– Да зачем же ей было лишать себя жизни?

Глаза Милли опять рыскнули в сторону. Шилдрейки закончили разговаривать с преподобным Гриссомом и теперь неспешно двигались к двери.

– Ее все равно бы уволили, и она не знала, куда после этого деваться.

Сара схватила подругу за руку, боясь, что та в любой момент может уйти прочь.

– Уволили бы? За что?

Миссис Шилдрейк была уже настолько близко, что могла их услышать, и последние слова Милли были чуть громче вздоха:

– Она ждала ребенка.





Глава 25




Когда Сара сказала Рейвену, что ему лучше держаться в стороне, он как раз заметил знакомую фигуру на другой стороне Каугейт. Сначала Уилл не был уверен, потому что лишь мельком увидел приближающуюся пару сквозь расходящуюся после службы толпу прихожан. Но стоило ему перейти на другую сторону улицы – а пара тем временем подошла поближе, – и он убедился, что не ошибся. На запад по улице Грассмаркет шла та самая женщина, которая недавно явилась к нему на прием с ужасным кровоподтеком на боку, а рядом с ней шагал, выпятив челюсть, краснолицый мужик.

Оба они были одеты для воскресной службы и явно направлялись домой из церкви. Она шла, низко склонив голову, будто боялась встретиться с кем-то взглядом, а он шагал рядом, выставив вперед подбородок, рыская взглядом по сторонам, как бы бросая вызов всему окружающему. На мужской физиономии был до сих пор написан субботний вечер: это было лицо пьянчуги с рыхлой красной кожей и распухшим, похожим на луковицу носом. В остальном же рыхлостью он не отличался: фигура напоминала скорее мешок булыжников.

К тому времени, как Уилл успел пересечь оживленную улицу, они уже прошли мимо. Но Рейвен, убедившись, что не обознался, крикнул:

– Мистер Галлахер!

Тот повернулся и, не в силах понять, кто перед ним, таращился на окликнувшего со смесью раздражения и любопытства. Жена, напротив, сразу его узнала – вид у нее стал ужасно испуганный. Она явно боялась реакции мужа на то, что Уиллу стало известно о его обращении с ней, или, может, на то, что она вообще решилась пойти к доктору.

– Что вам надо? – спросил муж, оглядывая Рейвена с головы до ног.

Он не пытался скрыть раздражения, что его посмел остановить какой-то юнец, выскочка – хотя Уилл заметил, что его взгляд на секунду зацепился за шрам на щеке.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Так говорите.

Миссис Галлахер так и не подняла головы. Рейвену показалось, что она дрожит.

– Это деликатный предмет, который негоже обсуждать в присутствии вашей уважаемой жены.

Галлахер подозрительно посмотрел на чужака, явно собираясь послать его куда подальше.

– Прошу вас – уверен, то, что я вам скажу, будет для вашей же пользы. Давайте отойдем куда-нибудь, где нам не будут мешать.

Уилл отвел его в узкий переулок, зажатый между двумя высокими зданиями, и гул голосов прихожан Свободной церкви сразу отдалился, сделался тише.

– Ну, – нетерпеливо сказал Галлахер. – Говорите уже.

– Я лечащий врач вашей супруги. Мне кажется, нам с вами необходимо обсудить хроническое заболевание, от которого она страдает.

Собеседник еще сильнее сощурил глаза.

– И что же это за болезнь?

– Прошу, сделайте одолжение – не держите меня за дурака. Она пыталась скрыть причину травм из страха получить новые. Но я прекрасно понял, что именно я вижу.

Галлахер был явно взбешен.

– Она невнимательна. Постоянно витает в облаках. Работаешь весь день, а потом приходишь домой и видишь, что вся мука загублена… Не твое собачье дело, как человек воспитывает собственную жену.

– А, так мы о воспитании говорим? Том самом, которое учит не тратить деньги на виски, если они нужны, чтобы купить в дом еды?

– Да ты вообще понимаешь, с кем говоришь, мальчишка?

– Я блюду интересны моей пациентки.