Путь смертных

Холод плеснул Уиллу в лицо, точно обещанный Джарвисом стакан воды, и он с некоторой завистью поглядывал на плотное пальто профессора, когда они быстро шагали на запад по Куин-стрит.

– Утро понедельника началось раньше, чем обычно, но оно обещает быть исключительно интересным, – сказал Симпсон с хрипотцой в голосе, говорившей о том, что его совсем недавно выдернули из постели.

– Вы ведь поздно сегодня легли, да? – спросил Рейвен, припомнив, что, когда он ложился, доктора еще не было дома.

– Ужинал у профессора Грегори. Долго проговорили.

– А вам вчера, случайно, не попадался Маклеви? Интересно было бы узнать результаты экспертизы по Роуз Кэмпбелл.

– Я ничего такого не слышал, нет. А почему вас интересует этот случай?

– Мне любопытно, что могло вызвать подобную позу. Может ли это быть свидетельством отравления?

– Этого я вам сказать не могу, – ответил Симпсон. – Если вас интересуют яды, то вам нужен Кристисон.

Рейвен почувствовал, как у него участился пульс. Это стоило раннего подъема и прогулки в промозглой полутьме.

– Профессор Кристисон? Вы меня ему представите?

– Уж точно представлю вам его труды. У меня в кабинете был где-то трактат.

– Спасибо, – сказал Уилл, не ощущая при этом особой благодарности.

Симпсон не испытывал ни малейшего интереса к судьбе Роуз, кроме, может, физиологического объяснения ее смерти. Драма, центром которой она была, его как будто и не касалась. Вероятно, именно эта его способность видеть все отвлеченно помогала ему не принимать близко к сердцу ужасы и трагедии, связанные с его работой.

Рейвен вспомнил рассказанную Джарвисом историю – как профессор заткнул дребезжащее оконное стекло с помощью банкнот. Деньги не значили для него ничего. Он обитал в царстве книг и науки.

Если б миссис Галлахер пришла к Симпсону вместо Уилла, он принялся бы лечить ее травмы, но ему даже в голову не пришло бы сделать что-то с их причиной. Когда он приезжал в опасные районы, толпа расступалась перед ним, преклонялась перед ним, желала ему добра. Он был точно божество, обитавшее в иных сферах, нежели простые смертные, и пусть он и помогал им, его не трогали их мольбы.

– А теперь посмотрим, удалось ли вам не растерять навыки в этот безбожно ранний час, – сказал Симпсон, когда они уже подходили к Элбин-плейс. – Пациентка, которую мы собираемся навестить, – молодая женщина на восьмом месяце беременности, у которой внезапно началось кровотечение, безболезненное, но обильное. Диагноз?

Рейвен лихорадочно рылся в своем усталом мозгу в поисках ответа, перебирая различные возможности и отметая те, которые не стоили бы столь срочного визита.

– Placenta praevia[39], – сказал он наконец.

Симпсон важно кивнул и постучал в дверь.

Открывшая горничная находилась, казалось, на грани истерики. Она пыталась что-то рассказать им, путаясь и глотая слова, тыкая пальцем в сторону лестницы. Единственное, что смог разобрать Уилл, – это имя: миссис Консидайн. Он заметил, что рука горничной была вымазана чем-то красным и ярко-алый след тянулся по юбке от талии до подола.

Симпсон взбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку. Рейвен немного отстал: его тянул вниз груз воспоминаний о произошедшем в другом доме Нового города две недели назад. Неотвязно преследовали мысли о том, что в результате его действий погиб человек; к тому же он никак не мог понять, из-за чего именно это случилось. Виной ли тому его собственная некомпетентность? Или эфир сам по себе настолько опасен?

Он попытался обсудить это – в общих чертах – с Симпсоном, надеясь хотя бы частично облегчить свою совесть.

– У вас не бывает сомнений в надежности эфира? Учитывая, что его действию приписывается несколько смертей? – спросил он однажды утром после завтрака.

– Случаи, о которых вы говорите, произошли два или три дня спустя после тяжелых операций и не имеют отношения к собственно воздействию эфира. По моему мнению, многие несчастные случаи, которые приписывают эфиру, на деле произошли из-за его неправильного применения, – таков был не слишком утешительный ответ. – Введение пациента в эфирный наркоз требует оптимальной усыпляющей дозы, которую следует давать пациенту, насытив воздух парами настолько, сколько пациент способен вынести. Ни в коем случае нельзя применять инструменты, пока пациент не усыплен полностью и безоговорочно.

Рейвену вспомнилось, как Грейсби отворачивалась от губки, и ее внезапную реакцию на манипуляции Битти.

– У вас когда-нибудь возникали сложности? – спросил он.

– За прошедшие девять месяцев я применял эфир практически при каждых родах, на которые меня вызывали, без каких-либо негативных последствий. Уверен, скоро эта практика станет общепринятой, что бы ни говорили наши доморощенные святоши.

Но что такое оптимальная усыпляющая доза? Как вообще ее можно отмерить? Какая, собственно, разница между Симпсоном, когда тот впервые применил эфир, и самим Уиллом, когда он в первый раз дал его без надзора Грейсби? Рейвен подумал, что тут искусство присутствует в той же степени, что и наука, и что его действия явно не настолько отличались от стандартной процедуры, чтобы вызвать смерть пациента. И все же другого объяснения не было. А без объяснения винить кого-то, кроме себя, он не мог.

Они нашли пациентку в спальне на втором этаже; дверь была широко распахнута. Везде, на каждой свободной поверхности, теснились масляные лампы и свечи, и их мерцающий свет плясал, отбрасывая блики, на темной влаге, которая, казалось, была повсюду: жуткое зрелище. Уилл впервые порадовался, что не успел позавтракать. Консидайн неподвижно лежала на кровати под балдахином в задранной до колен окровавленной ночной рубашке. Кровь была на кровати, на ковре, на каждом предмете обстановки, которого касалась пациентка или горничная.

Консидайн, судя по всему, была без сознания, что послужило для Рейвена некоторым утешением: это значило, что ему не придется давать эфир.

Когда он закрыл за собой дверь, профессор уже успел скинуть пальто и засучить рукава. Затем быстро осмотрел пациентку, чтобы найти причину кровотечения.

– Приготовь дозу спорыньи, Уилл, – сказал он, не поднимая головы. – Да поторопись. Ребенка нужно извлечь немедленно, иначе кровотечение не остановить.

Давая Рейвену указания, Симпсон чуть ли не кричал. Уилл никогда раньше не слышал, чтобы он повышал голос, и это тревожило чуть ли не больше, чем количество крови вокруг. Предварительный диагноз оказался верным: послед, расположенный в устье матки так, что он может выйти прежде самого ребенка. Рейвен слово в слово помнил описание из учебника, в основном из-за заключительных строк: «В подобных обстоятельствах неизбежно катастрофическое кровотечение, в результате которого погибает каждая третья роженица».

Уилл торопливо, стараясь унять дрожь в руках, принялся отмерять требуемую дозу, но не успел он закончить, как доктор уже извлек на свет младенца ножками вперед, и тот – на удивление – был жив. Затем была извлечена плацента – корень всех бед; роженице дали спорыньи и туго перебинтовали живот.

Кровотечение почти остановилось, но Рейвен не чувствовал никакого облегчения – слишком свежа была в его памяти смерть Грейсби. Она тоже как будто пошла на поправку – но лишь для того, чтобы угаснуть несколько часов спустя, пока он в тревоге ждал новостей.

В спальне появилась небольшая армия горничных, вооруженных тряпками и горячей водой. Младенца спеленали и отложили в сторонку, пока комнату приводили в порядок.

Консидайн попыталась сесть, но это было ей явно не по силам, и она рухнула обратно на подушки. Устало, но с нежностью посмотрела на своего ребенка, и только тут Уилл позволил себе вздохнуть спокойно.


Вдруг Консидайн сгребла в горсть рубашку на груди, и на ее лице появилось испуганное выражение. Рейвен бросился к ней, расстегнул пуговицы у горла. Роженица часто дышала, хватая губами воздух, глаза широко распахнулись от страха. Ей будто не хватало воздуха.

Уилл взглянул на профессора, стоявшего по другую сторону кровати с совершенно серым лицом.

– Доктор Симпсон, что же нам делать? – спросил он.

Тот сглотнул, а потом ответил тихим, тусклым голосом:

– Поговори с ней.

Всего три слова – и Рейвен понял, что дело безнадежно.

Он взял женщину за руки и говорил ей что-то успокаивающее, и голос его звучал так чуждо, будто он наблюдал себя со стороны. Консидайн все глядела на него широко распахнутыми глазами, и этот загнанный взгляд напомнил ему выражение на лице мертвой Иви. Напрягая всю свою волю, он желал, чтобы она продолжала дышать, надеялся, что в ней осталось достаточно крови, чтобы жить. Ее дыхание становилось все медленнее и, наконец, вовсе остановилось.

Уилл посмотрел на Симпсона, надеясь услышать какие-то мудрые, утешительные слова, которые придали бы произошедшему хоть какой-то смысл. Вместо этого профессор отвернулся и отошел в угол, оставляя за собой кровавые следы, где тяжело рухнул в кресло и так и остался сидеть, обхватив голову руками.

В комнате воцарилась жуткая тишина, нарушаемая только звуками капель. А потом закричал ребенок.





Глава 28




Дом номер пятьдесят два по Куин-стрит погрузился в какое-то странное оцепенение. Рейвен сидел у окна в гостиной с тяжелым «Трактатом о ядах» Кристисона на коленях, Кит и Дункан расположились по обе стороны камина, тоже погрузившись в чтение. В доме стояла непривычная напряженная тишина. Вот уже второй день подряд утреннего приема не было, и никто толком не понимал, чем же им теперь себя занять.

Завтрак подали, несмотря на то что Симпсон так и не появился, чтобы прочитать молитву, – прислуга явно знала, что ожидать его бесполезно. После того как они вернулись накануне утром с Элбин-плейс, доктор ушел к себе в спальню и с тех пор не появлялся. Миссис Симпсон ненадолго присоединилась к ним за завтраком, проглотила несколько кусочков и ушла, так и не проронив ни слова.

Стояла полная тишина, только потрескивал огонь в камине да время от времени раздавались вопли попугая. Отвлекаться было особенно не на что, но Рейвен был все так же далек от понимания, что могло вызвать судороги и агонию у Иви и Роуз.

Уилл заметил, что Дункан захлопнул свой том и задумчиво его рассматривает. Это, как он успел убедиться, не предвещало ничего хорошего.

– Штурмуете Кристисона, да… Прекрасный источник, но любой врач должен проявлять осторожность, чтобы не выплеснуть с водой и ребенка.

В обычное время Рейвен не стал бы поощрять Дункана, поддерживая этот разговор, но сейчас он был рад отвлечься от своих бесплодных поисков.

– Что вы имеете в виду?

– Можно поспорить, что всякое отравление – это всего лишь нарушение дозировки. Убежден, что любое из веществ, упоминаемых Кристисоном, может при правильной дозировке иметь благотворный эффект или же как-то иначе послужить интересам пациента.

– Да, но установить соотношение между дозой и желаемым эффектом не так просто. Говорю это как человек, который практически каждый вечер подвергается воздействию дурно пахнущих жидкостей.

– Быть может, но именно подобные дела могут принести вам посмертную славу – хотя бы упоминание – в истории медицины, – ответил Джеймс.

На это Кит усмехнулся, и Дункан улыбнулся в ответ, явно не понимая, кто именно из двоих собеседников позабавил его.

Рейвен был гораздо меньше склонен находить эту ситуацию смешной. Он был уверен, что существующий порядок экспериментов в этом доме рано или поздно должен привести к катастрофе. Симпсон предупредил каждого своего знакомого медика, каждого аптекаря, чтобы те сообщали ему о любом потенциальном анестетике. И всякий раз, как кто-то из них обнаруживал искомое, приносил образец в дом на Куин-стрит, где каждый из присутствующих медиков лично испытывал средство. Профессор Миллер, живший по соседству в доме номер пятьдесят один, обзавелся привычкой заглядывать к ним по утрам, проверяя, все ли пережили очередную ночь. До сих пор ни одно из веществ не вызвало ничего более серьезного (или многообещающего), чем головокружение, тошноту или острую головную боль. Но Уилл подозревал, что благодарить за это следует скорее везение, чем здравый смысл. Легко можно было себе представить, как Миллер, ненадолго опоздав, обнаруживает, что участники эксперимента отравились.

– Я бы предпочел обойтись прижизненной славой – по крайней мере, пока не получу докторский патент, – сказал Рейвен.

– О, не нужно драматизировать. Хотя вы правы – экспериментальные испытания связаны с определенными сложностями. Взять хотя бы эти заграничные идеи, что экспериментировать на животных нельзя. Как же тогда определить летальную дозу, как определить действие лекарства, если мы не можем даже осуществить вскрытие объекта?

– Мне кажется, что противники экспериментов на собаках должны сами добровольно принять участие в экспериментах, – предложил Уилл. Ничего такого он в виду не имел, но его забавляло, что Дункан, конечно, примет его всерьез.

– В самом деле. Проблема в том, что физиология собаки слишком далека от нашей, чтобы можно было сделать уверенные выводы. Хотелось бы мне иметь неограниченный источник расходного человеческого материала…

– Как насчет заключенных? – предположил Кит.

Рейвен заметил, как у него блеснули глаза. Бога ради, подумал он, не нужно подавать ему такие идеи.

Но было уже поздно.

– В самом деле, – задумчиво повторил Дункан. – У воров и убийц появилась бы возможность сделать свой вклад в общее благо человечества.

– Тогда почему бы не взять шлюх? – спросил Уилл, и это прозвучало гораздо резче, чем он намеревался.

Джеймс странно покосился на него в ответ, будто прикидывая, что могло скрываться за этим предложением. В воздухе повисло напряжение, которое только подчеркивала царившая в доме тишина. Молчание наконец прервал Кит, который явно решил сменить тему:

– Некоторые яды вредны при любой дозировке, и все же их продолжают прописывать в виде лекарств. Взять, к примеру, ртуть. Вызывает появление язв во рту, выпадение волос и зубов, но, помимо всего этого, – и обильное слюноотделение, что наши доморощенные знатоки истолковывают как восстановление баланса телесных жидкостей. Средневековая дикость.

– Вот почему процветают гомеопаты, – сказал Рейвен. – Аллопатическая медицина[40] часто настолько вредоносна, что у гомеопатии есть неоспоримое преимущество: вам, по крайней мере, не станет хуже, чем уже есть в результате естественного развития болезни.