Ранняя пташка

Джонси протянула мне левую руку. Правая ее рука почти полностью отсутствовала, а то, что оставалось, зажило плохо: Зимние заплатки всегда выглядят кое-как.

Где-то засвистел чайник, Джонси встала и скрылась в соседней комнате, а я потянулся, чувствуя, как мышцы дрожат от усилия и тотчас же сжимаются в судорогах. Я предпринял несколько попыток встать, с разной степенью успеха, и к тому времени как вернулась Джонси с двумя кружками в руках, я уже мог самостоятельно держаться на ногах. Как оказалось, Джонси принесла горячий шоколад, сладкий и густой, и как только я его выпил, температура моего ядра поднялась. Туман у меня в голове стал рассеиваться гораздо быстрее, и вместе с этим вернулись нежеланные воспоминания. Аврора врезала Логану с такой силой, что впечатала его в стену, я застрял в Двенадцатом секторе и поселился на несколько дней в «Саре Сиддонс», перед тем как двинуться в путь на Снегоходе. У меня также возникло неуютное ощущение того, что мне приснилось возвращение на Говер, порожденное памятными детскими впечатлениями, к которым добавились несколько картин и художница, по какой-то необъяснимой причине названная мною Бригиттой, что было довольно странно, поскольку единственной Бригиттой, какую я знал, был кусачий спаниель с вонючими ушами, живший когда-то давно у сестры Плацентии.

Все это было тревожно. Не сам сон, бесспорно, приятный, пусть и представляющий собой беспорядочный набор чепухи, но то обстоятельство, что он мне приснился. Сны снятся только тем, кто зарабатывает по тарифу «Бета». Если всплывет то, что я вижу сны, в социальном отношении со мной будет кончено, и, что хуже, получится, что я зазря пошел на риски, связанные со службой Зимним консулом. Но сказать это можно будет только тогда, когда я определю, что есть что.

Я потянулся и почувствовал, как снова сразу же свело мышцы.

– Для начала не торопись, – сказала Джонси, открывая ставни. – Тише едешь – дальше будешь.

В комнату хлынул серый свет. Я уселся в кровати и откинул одеяло, и тут меня ждало новое потрясение, третье за это утро.

Я был худой. Очень худой. Прямо тощий.

Джонси вопросительно подняла брови.

– Плывешь против ветра? – спросила она, оглядывая мое тощее тело. – Только очень храбрый или бесконечно глупый человек отправляется навстречу первой Зиме, не подготовив путь к отступлению. Ни в коем случае не показывай это Токкате. Она очень серьезно относится к безрассудной беспечности по отношению к индексу массы тела. На самом деле, – подумав немного, добавила Джонси, – она, в общем-то, относится серьезно ко всему. Она относится серьезно даже к тому, чтобы относиться серьезно.

В настоящий момент точка зрения Токкаты меня не слишком интересовала. Потом – это другое дело, но только не сейчас. У меня оставался всего один вопрос.

– Какой сегодня день?

– Засыпание плюс двадцать семь.

– Что?

– Плюс двадцать семь. Ты провел в отключке четыре недели.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы переварить этот факт. Я бросил взгляд на будильник, остановившийся вскоре после того, как я заснул. Без него я непредумышленно скатился в зимнюю спячку. Мне стало стыдно. Заснуть во время первой зимовки – удел дилетантов.

– Итак, – сказала Джонси, – начнем сначала: что ты здесь делаешь?

Я постарался все объяснить как мог быстро и правдиво. Рассказал, как Аврора спасла меня от Логана, как я разговаривал в Консульстве с Лорой и Фоддером, как застрял в Двенадцатом секторе, как снова встретился с Авророй, как должен был уехать, как поселился в этой комнате.

– И прежде чем я успел что-либо сообразить, вы меня разбудили.

– Переспал, да? – усмехнулась Джонси. – Не слишком хорошее начало.

– Да, – согласился я, – совсем плохое начало. Но почему вы разбудили меня сейчас, – добавил я, – а не четыре недели назад?

– Из кардиффского отделения звонили несколько раз, – объяснила Джонси, – и спрашивали, где ты, поскольку требовалось подтвердить слова Авроры о том, что произошло с Логаном. Мы отвечали, что ты отбыл последним поездом, но когда четыре недели спустя этот недоумок Трикл заявил, что шел вместе с вами с Авророй в этом направлении, там настояли на более тщательном расследовании. Мы прочесали Дормиториумы и нашли тебя. Тебе повезло.

Она была права. Если бы запас жира был у меня только на две недели вместо четырех, сейчас меня, по всей вероятности, уже не было бы в живых.

– А теперь, – продолжала Джонси, – ты должен все объяснить Токкате. Она занята до часу дня. Хочешь позавтракать?

Я кивнул. Сказав мне продолжать разминаться, Джонси вернулась в кухонный уголок. Сдвинувшись на край кровати, я ухватился за спинку и с трудом поднялся на ноги. Постояв немного, я сделал несколько шагов, покачнулся, удержал равновесие, затем нетвердой походкой прошел в ванную, где исторг из себя нечто такое, что пахло перепрелым силосом, выглядело как яхтный лак и чему пришлось словно прожигать себе дорогу.

Покончив с этим, я шагнул в душ, чтобы смыть со своей шерсти неприятную липкую коросту, и там снова подумал о художнице. Странно, сновидение не было беспорядочной смесью разбитых образов, неопределенным туманом сна, а чем-то таким же сильным и явственным, как и все то, что действительно произошло наяву: дорога сюда, смерть Логана, Фулнэп – даже болтливый администратор на стойке «Гибер-теха» и блестящая влага на булыжной мостовой в том месте, где Хук пришил Моуди.

После того как я дважды намылился и отскоблил свое тело, я прошелся машинкой для стрижки волос по своим спутанным космам и выбросил беспорядочное месиво в мусорную корзину. Мне приходилось то и дело прерываться, чтобы потянуться, прогоняя из конечностей гложущее окоченение, и, вычесав из волос яйца вшей, восемь ночных червей и полдюжины гнид, я встал под восхитительно горячей водой [99] и постарался заглушить нарастающее чувство паники и провала. Через десять минут, без каких-либо положительных мыслей о моем нынешнем затруднительном положении, я вышел из душа, взглянул в зеркало на свое тощее тело, после чего подстриг ногти, ощупал зубы в поисках характерных признаков того, что они раскрошились или начали шататься, и натянул спортивные штаны и футболку Сюзи. Затем я подошел к окну и посмотрел на Зиму, которую до сих пор никогда не видел.

Местность за окном была абсолютно бесцветной. Низкое серое небо простиралось до самых гор, город и окрестности были укрыты белизной, прямые углы зданий скривились и смягчились наметенными сугробами. Никакого движения; единственным признаком жизни было с полдюжины стервятников, низко кружащихся над мусорной кучей позади «Сиддонс».

– Они кружатся над свалкой, – объяснила Джонси, приближаясь ко мне. – Несколько дней назад мы выбросили туда двух зимсонников; органика замерзает не так быстро, как распространяются запахи.

– Оттепель? – спросил я.

– Нет, просто конец более мягкой передышки. Надвигается ухудшение погоды, в ближайшие пару дней станет совсем плохо: говорят, морозы за минус пятьдесят. Привратники готовятся к тому, чтобы в любой момент поднимать регулирующие стержни. Когда такое начнется, лучше находиться в четырех стенах. Завтрак готов.

Мы сели за стол. Здесь было все: ветчина, фасоль, две копченых селедки, тосты с маслом, грибы, колбаса и картофельное соте. Несмотря на отрадное изобилие, все кушанья были или сушеными, или консервированными. Говорят, Зимой нет ничего свежего – кроме ветра.

Мы принялись за еду; Джонси наложила себе почти столько же, сколько и я.

– Очень хорошо, – одобрительно произнесла она.

Посмотрев на меня, она улыбнулась, затем тепло потрепала меня по руке, задержав свою руку на моей. Это была ее изувеченная рука, багровая ткань шрамов и здоровенные стежки швов. Я не стал убирать руку, не желая обидеть Джонси, дождался, когда та сама отняла руку, чтобы передать мне соль, и мысленно взял на заметку впредь не класть руки на стол.

– Такое ощущение, будто мы давно работаем вместе, – добавила она.

– Прошу прощения?

– Будто мы давно работаем вместе, – повторила Джонси, – сидим за столом, наслаждаемся жизнью на пенсии, объединенные общим прошлым – теплое уютное чувство близких отношений.


Зазвонил тревожный колокольчик.

– Кажется… я не совсем вас понимаю. Пенсия – это, конечно, хорошо, но едва ли можно сейчас об этом говорить.

– В том-то все дело. Поскольку Консулы редко доживают до старости, я подумала, что мы могли бы насладиться сладостным старческим слабоумием прямо сейчас, пока у нас есть такая возможность. Можно было бы встретиться после работы и посидеть вдвоем в дружеской тишине. Пока я буду читать, ты будешь штопать носки, время от времени замечая: «Да, дорогая» или: «Очень интересно», когда я скажу что-нибудь умное, что ты не поймешь. Мы даже сможем играть в «Клуэдо», но только если я буду мисс Скарлетт, а не убийцей [100].

– «Клуэдо» устроена не совсем так, – сказал я.

Джонси нахмурилась, и тогда я вкратце объяснил ей правила игры.

– Похоже, ты настоящий эксперт, – сказала она.

Я бы сам ни за что не использовал это определение – «Клуэдо» не настолько сложная игра.

– Сестра Зиготия играла в нее с нами в Приюте, – сказал я.

Мало кто хочет говорить о Приюте. Но как только я упомянул об этом, у Джонси проснулось любопытство.

– Ты долго пробыл там?

– Выпустился последним.

– Ну и как там было?

Приюты, подобно кушаньям, терьерам и обещаниям, бывают самыми разными – есть Приюты, пригодные разве что для домашней скотины, и есть престижный «Уэкфорд и компания» с отделениями в Париже, Лондоне и Нью-Йорке.

– Каждое учреждение имеет простор для совершенствования, – сказал я, – но в целом, думаю, было неплохо – просто я задержался там слишком долго. Послушайте, – добавил я, – ни в коем случае не хочу показаться неблагодарным, но мне было бы значительно лучше, если бы я сейчас отправился домой, прямиком в Кардифф.

– Не получится, Кривой. Токката хочет тебя видеть, так что произойдет именно это. Передай мне кетчуп.

– Его нет.

– Точно, – грустно усмехнулась Джонси. – Мы разбавили его водой и сказали зимсонникам, что это томатный суп.

Какое-то время мы молчали, но Джонси, как я понял, находиться в тишине долго не могла. Полагаю, она постоянно болтала, чтобы заполнить мертвый воздух, а зимой мертвого воздуха полно. Я выяснил, что она переселившийся Гастарбайтер в первом поколении, ребенок родителей из разных полушарий. Ее мать, уроженка Аргентины, работала горничной, влюбилась и переспала с предметом своей любви. В те времена это был настоящий скандал, сейчас на подобные мелочи не обращали внимания.

– Я поступила в Службу после нескольких командировок в Оттоман, – объяснила Джонси, затем снова немного помолчала. – Там погибли несколько человек, служивших под моим началом. Несколько очень хороших человек.

– Поэтому вас направили в Двенадцатый сектор? – спросил я.

– Думаю, это своеобразная форма расплаты, – сказала Джонси, сама не до конца уверенная. – Могла бы выйти в отставку, но работа под началом Токкаты не бывает скучной. К тому же, возможно, я делаю что-то хорошее. Конечно, порой приходится рисковать, но то же самое можно сказать про любого, кто ведет себя достойно.

Покончив с завтраком, Джонси сказала, что ей нужно бежать по делам и она встретится со мной в полдень, чтобы отправиться к Токкате.

– А ты мог бы придумать какие-нибудь «А помнишь, как…», – сказала Джонси, – воспоминания о нашем прошлом, понимаешь?

– Да, наверное, мог бы.

– Вот и попробуй.

– Если честно, сочинитель из меня неважный…

– Тебе понравился завтрак? Тот, который я приготовила?

– Да.

– Тогда давай послушаем рассказ о том, как мы познакомились.

Она очень опасно посмотрела на меня. Легкомысленная, болтливая – на самом деле это была только одна ее сторона, более здравомыслящая.

– Ну хорошо, – сказал я, тщетно стараясь придумать что-нибудь оригинальное. – Мы с вами… э… играли в пантомиме, исполняли роли задней и передней половин лошади.

– Классно, – сказала Джонси, воодушевляясь сильнее, чем я рассчитывал. – И как такое произошло?

– Мы участвовали… в конкурсе Зимних талантов?

– Отлично.

– Сначала мы не очень-то поладили друг с другом…

– Это еще почему?

– Потому что ты настояла, чтобы я был задней половиной.

– Вполне возможно. Продолжай.