Распятые любовью

– Я пойду? – тихо спросил я.

– Тебя как зовут-то, моряк? – спросил Сёма.

– Борис.

– Ну, давай, Борёк, – он протянул мне руку. – Спасибо за подарок.

«Подарок», – мысленно передразнил я здоровяка, и, пожав руку, вслух сказал:

– Удачи вам, парни, до свидания.

Двое других парней молча пожали мне руку, и я, выйдя на улицу, зашагал в сторону моря.

Как только скрылась из виду девичья избушка, я зашёл в лес, прошёл по нему назад и стал наблюдать за вторым этажом. Гости и не собирались покидать девушку. В какой-то миг в комнате загорелся свет, и я снова увидел хозяйку без платья.

«Ну, всё понятно, – с сожалением подумал я, – вечеринка продолжается без меня».

Я триста раз пожалел, что не послушал Анну и не спустился вместе с Ириной к ним на первый этаж. Никакого там стеснения не было бы и в помине. А с другой стороны, возможно, моё решение спасло Володю Филимонова от избиения тремя лихими крымскими парнями. Семён легко поверил, что его невеста осталась ночевать у бабушки. Через некоторое время я осторожно пробрался во двор к первому этажу и тихонько постучал в окно, из-за занавески показалось лицо Ани.

Через несколько секунд она тихонько отворила дверь и, приложив пальцы к губам, прошептала:

– Тихо.

Меня и предупреждать не нужно было, я полчаса назад видел кулаки её жениха. Когда я вошёл вовнутрь, она так же шёпотом спросила меня:

– Семён там? С кем он?

– Трое их, – ответил я.

– Ясно, – сказал она и, указав на кресло, рядом с кроватью предложила: – Садись.

– Нам нужно идти, – сказал я. – Володя собирайся, найдут, быть беде.

– Как они нас тут найдут? – хмыкнула Анна. – Успокойся. Мы ещё до конца не насладились друг другом. Верно, Вова?

– Угу! – закивал Филимонов.

– Ну, а вы как? – спросила Аня. – Палочку хоть успели поставить.

– Успели, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

– Вот сучок этот Сёма, – шастает по всему посёлку. – Так надоел он мне.

– Так чего ж ты его не отошьёшь? – усмехнулся я.

– Как? Он всех моих женихов разогнал. Придурок. А сам он мне не нравится, потому я ему не даю. Да и не умеет он удовольствие доставлять, как кролик, вставил, кончил и лежит в потолок смотрит. За вечер еле-еле две палки ставит. Вот, – она погладила Володьку, – вот это мужик. Мы уже три раза перепихнулись. И готовимся ещё разок…

– Может, мне дашь? – осмелел я.

– Я даже не знаю, – замялась Анна и спросила у Филимонова: – Ты как, Вова? Готов уже к труду и обороне? – она протянула руку к Володе и воскликнула: – Ничего себе, а чего ж ты молчишь? Давай уже, начинай.

Она встала на четвереньки вдоль кровати, а Владимир пристроился сзади. Видимо, четвёртый раз ему пришлось туго, он никак не мог кончить. Но Аню это совершенно не расстраивало. За время четвёртого акта она, как мне показалось, испытала оргазм минимум три раза. А тут я ещё подыграл, подвинулся ближе и стал ласкать ей грудь. Аня после завершения, часто дыша, упала на спину и раскинула руки и ноги. Володя сел в кресло напротив меня. И тут меня осенило. Я сел на кровать вплотную к Анне и погладил её, лёгкая дрожь пробежала по всему телу девушки. Степень моей возбуждённости была на пределе, я наклонился и поцеловал её. Девушка застонала, я не могу вспомнить, как я в ту ночь оказался на ней.

– Ах ты развратник, Боря, – простонала она, – я сейчас умру от блаженства.

В этот момент я взорвался. Семени было столько, что можно было, наверное, оплодотворить добрую часть женщин всего Крыма.



* * *



Спустя несколько лет, когда я в очередной раз влюбился в одного парня, я обратился к священнику и объяснил ситуацию вокруг своих желаний. Первое, что сказал батюшка:

– Это не любовь. Это похоть. Забудь о ней.

– Да как же я забуду-то? – растеряно спросил я. – Он не идёт из моей головы. Я ради него готов на всё. Я люблю его. – Я действительно тогда, как мне казалось, влюбился по-настоящему.

– Всё верно, – настаивал на своём священник, – похотливый человек постоянно помнит о греховном желании, и оно не покидает тебя. Оно будет заставлять тебя хотеть того, кому ты на деле-то и не нужен. Пойми, сын мой, похоть – это не любовь, это всего лишь сексуальное желание, которое не знает ни уважения, ни святости чувств.

Наверное, святой отец оказался прав. Мой партнёр через какое-то время исчез и больше никогда не появился в моей жизни. Хотя мой жизненный опыт научил меня не упрекать никогда внезапно исчезнувших с вашей орбиты людей, поскольку человек мог просто где-то погибнуть или просто внезапно умереть. Ты проклинаешь человека, а его уже давно и в живых нет. Так иногда бывает. К сожалению.




После трёхмесячного плавания, мы с Филимоновым так сблизились, что и отпуск нам был не в радость, не хотелось расставаться. Несколько раз за месяц он приезжал ко мне, и я к нему. Это были неистовые встречи, с умопомрачительными оргазмами и полной отдачей сил. Нам было по шестнадцать. Как поступать дальше, мы не знали. Но всё же судьба разлучила нас навсегда.

Уже, будучи на втором курсе училища, я узнал от командира роты, что курсанта Филимонова задержала милиция, они со своим товарищем, приехавшим из армии на побывку, на Левбердоне в кустах занимались (цитирую ротного) «грязным развратом», и их задержали дружинники.

Я, набравшись смелости, решил подшутить над ним:

– Товарищ капитан-лейтенант, а позвольте спросить, бывает ли разврат чистый?

Офицер, видимо, переваривая на ходу столь заковыристый вопрос, неожиданно выпучил глаза, закричал:

– Пошёл вон, острослов! А то будет тебе сейчас и чистый, и грязный разврат. Распустились, бля, дальше некуда. Не мореходка, а публичный дом какой-то.

К сожалению, Владимир неожиданно упал в моих глазах – на допросах он назвал мою фамилию, дескать, и со мной у него был секс. Меня вызвали к следователю и мурыжили около трёх часов. Мне хватило ума и стойкости, пойти в полный отказ. Я сказал, что даже не помышлял никогда о таком разврате и вообще, мне это всё противно, и я сейчас прямо тут в кабинете начну блевать. Не знаю, поверил ли мне следователь или просто ему надоело валять дурака, но он отпустил меня со словами:

– Впредь, парень, выбирай друзей внимательнее.

– Да я и не выбирал, – сказал я. – Мы же с ним в одной группе учимся, я не знаю, зачем это он решил меня оклеветать.

– Только теперь уже «не учимся», а «учились», – поправил милиционер и добавил: – ладно, иди, разберёмся.

Разбирались раньше лихо. Меня вызвал замполит училища и сказал:

– Филатов, напиши рапорт, и прощай училище!

– Почему это? – я едва не заплакал. – Что я сделал?

– На всякий случай, – заявил замполит. – Наши курсанты после второго курса работают за границей во многих странах. Не хватало нам ещё опозориться, что у нас учатся извращенцы.

– Погодите, – воскликнул я, – вы меня, что ли, в извращенцы записали? Меня следователь отпустил, и даже извинился, – слегка приврал я.

– Не знаю, товарищ курсант, за что он там перед тобой извинялся, нам он доложил, что ты такой же как и Филимонов, но у него на тебя пока нет доказательств. Вот так, курсант Филатов. Пиши рапорт, а то мы тебя по такой статье отчислим, что ты до конца жизни не рад будешь.

Вспоминая Володю Филимонова, я всегда вспоминал вывод, сделанный мною в юности: самым чужим и далёким может стать тот человек, который в прошлом был тебе близок и которого ты искренне любил. Мне было так обидно и горько, что я по ночам даже плакал.

В шестнадцать лет я впервые понял, насколько несправедлив этот мир и что такое в нашей стране Советов отдельно взятый человек. Хотя кто-то скажет: какой ты на фиг танкист! В смысле, какой ты на фиг человек, ты грязный пидор!

С годами я научился прощать и перестал считать Владимира негодяем и предателем. Неизвестно, в какие условия был поставлен тогда курсант Филимонов. Попытка забыть его превратилась в постоянные воспоминания о нём, а они в свою очередь лишь укрепляли с каждым днём мою любовь к бывшему однокашнику. Я ещё долго вспоминал своего нежного партнёра.

Тогда я ещё не знал, что в будущем буду называть всё произошедшее «цветочками». Ягодки ждали меня впереди. В те далёкие времена очень опасно было жить гомосексуалистом, в любой момент всё могло перевернуться с ног на голову. Даже друзья, родственники, подружки, казалось бы, не чаявшие в тебе души, могли в одно мгновение отшатнуться о тебя, обозвав самыми оскорбительным словами. Впрочем, в современной России дела в этом вопросе обстоят не лучше.

Возьмите для примера моего сына Серёгу, мою супругу. Жена, правда, не так резко, но уже Копытину высказывает какие-то претензии, мол, скрыл, не сказал, не доложил, и тому подобное. А оно тебе нужно, Галя? Любишь человека и люби себе на здоровье. Так нет же, нужно залезть в душу, вывернуть её наизнанку, потом наплевать туда, натоптать в ней, и испепелить тебя презрением и ненавистью. Я знаю, что с Галкой у меня уже ничего не получится, она будет защищать сына любой ценой, а меня топить и презирать. Таков, увы, суррогат справедливости.



Глава 9



После ухода из мореходки меньше всего мне хотелось возвращаться в родной город. После Ростова-на-Дону не каждый решится ехать в захолустье. Одногруппник Вася Пешоха в день моего отчисления получил увольнительную.

– Борька, – предложил он, – поехали в гости. У меня тут недалеко живёт родственница, сестра двоюродная.

На пересечении улицы Максима Горького и переулка Братского я впервые увидел странные дома – в квартиры на второй этаж нужно было подниматься по наружной металлической лестнице, там попадаешь в общий коридор, а из коридора ведут две двери в разные квартиры, в смысле, комнаты. С одной стороны, вроде коммуналка, с другой – в общем, сразу и не разберёшь, что это такое. Закончился визит тем, что я застрял у Раи (так звали хозяйку) на три с лишним месяца. Вечером мой однокашник ушёл в экипаж, общежитие для курсантов, а мне идти уже было некуда. Двухлетнюю дочь Наташку, племянницу Василия, уложили в люльку, Раиса привычно устроилась на разложенном диване, а я примостился на полу. После того, как девочка уснула, Рая предложила мне перебраться к ней на диван.

– Неудобно как-то, положила гостя на пол, – тихо сказал она, – да и тянет там, ещё простынешь.

Меня не надо было долго уговаривать, женщина хоть и была на девять лет старше меня, но выглядела очень привлекательно. Как только я оказался рядом, она, переворачиваясь на другой бок, как будто случайно ладонью задела меня в самом чувствительно месте.

– Ой, извини, – прошептала она. – Я нечаянно…

– Можешь не извиняться, – сказал я и словно опытный любовник добавил: – пусть будет таких случайностей побольше.

После моих слов повисла тишина. Пауза затянулась, я чуть не сгорел со стыда, мне вдруг показалось, что я ляпнул что-то неприличное. Но через минуту, может через две, я понял, что Раиса всё это время принимала решение. Она вдруг резко повернулась ко мне и, поцеловав в губы, запустила руку под резинку трусов.

– Стань моим любовником, – прошептала она, – умоляю. Ты очень мне понравился, пожалуйста, хочу тебя! Ну, не молчи! Скажи что-нибудь. Ты хочешь меня? Скажи!

Говорить совсем было и не обязательно – мой друг, как в древнеримском театре пантомимы, уже всё сказал без слов. Взрослые советские женщины, в отличие от моих ровесниц, не торопились заняться оральным сексом, и Рая не была исключением. Она каким-то непостижимым образом оказалась на мне сверху, и мне пришлось закрывать ей ладонью рот и умолять степеннее выражать эмоции и тише издавать любострастные звуки. Раиса, как выяснилось, жила уже два года без мужчины, и то, что я появился у неё в комнате, да ещё ночью, – это было и невероятной случайностью, и неожиданным везением. Успокоились мы только под утро. Раиса в четыре часа утра засобиралсь на работу. Как оказалось, она трудилась дворником, а комната в этом необычном доме – была платой за её должность. Не каждый советский человек соглашался подметать улицы, многие просто этого стыдились. Раиса же, с её слов, получала удовольствие от своей работы. С самого ранья на свежем воздухе, осенью подметает листья, зимой убирает снег, летом просто машет метлой. Вот тебе и фитнес (в те времена, правда, такого и слова не знали), и свежий воздух, и здоровье, и квартира.

Позже и меня привлекли на эти работы. Откровенно говоря, я сам вызвался помогать в те дни, когда неистовствовал снег и наваливал гигантские сугробы. Поселился я у Раисы в конце октября, а в ноябре уже работал на заводе Ростсельмаш, осваивая специальность токаря-автоматчика. Две недели числился учеником, затем начал работать самостоятельно.

«Семейная» жизнь надоела мне быстро. С одной стороны, всё было неплохо. Утром тебя провожают на работу, чай, завтрак, наглаженная рубашка, чистые трусы, носки, в цеху комплексный обед, вечером ужин со всякими фантазиями, телевизор в тёплой комнате, ласковая женщина под боком, по выходным бутылка вина и гостьи-подружки, иногда и мы с Раисой ходили в гости к её подругам. Ну, что тебе ещё надо, парень? Живи – не хочу! Вот оно семейное счастье. Раиса даже готова была подождать меня два года из армии, после службы в которой мы решили пожениться. Да-да, дошло и до таких разговоров, и мне казалось, что я действительно влюбился. Рая потратила уйму денег на спекулянтов, перед сном одевалась в такое нижнее бельё, что и у покойника всё встанет. Полупрозрачные трусики, из которых вырывался на свободу достаточно объёмный малинового цвета клитор, бюстгальтеры на почти невидимых плечиках, чулки с мушками до самых пят и широкими чёрными резинками, никогда не спадавшими с довольно стройных ножек молодой мамы.

Раиса к тому времени уже смело и виртуозно, со знанием дела, я бы сказал, мастерски, исполняла прелюдию под названием «Сказочный минет». Вообще, она была идеальной любовницей. Но, пусть мужики всего мира закидают меня камнями, но каждый раз, чтобы кончить Раисе будь то в рот, или во влагалище, в анальное отверстие, я представлял либо Митю-писюна, либо Володю Филимонова. Без них не получалось. Признаюсь, в первую ночь я обошёлся без их помощи, но потом возникли сложности. Иногда я ненавидел сам себя за свою гомосексуальность – ну, почему я должен притворяться, и изливать своё семя с помощью каких-то дополнительных представлений?