Распятые любовью

– А как узнали? – удивлённо спросил Копытин.

– Антоха с друзьями в пикете стоял, ну а эти… отморозки потом, видимо, его отследили. Вот результат.

– Дикари, блядь! А ты ещё споришь со мной, «статью отменили», – передразнил он меня. – Вот тебе и отменили. Отменить-то отменили, а ненависть нагнетают. Чтобы вот такого не было, – он кивнул на дверь, за которой находился Антон, – сам президент должен выступить по телевидению и высказать своё отношение к ним… к вам. Так ведь тоже боится, что в пидорасы запишут. Все они боятся гомосексуализма, как проказы. Да, наверное, проказы и то меньше боятся. Ну их к чёрту! – Владимир махнул рукой и грязно выругался.

На следующий день он вынес окончательный вердикт:

– Ну, что вам сказать ещё? Могу повторить: угрозы жизни нет. Сломаны два ребра, но признаков повреждения плевры и легких нет. Однако суммарная травма тяжелая, отсюда боль. Вообще с неделю состояние будет, что называется «ни сесть, ни пёрднуть». Держитесь, ребята. Зрачки одинакового диаметра, потому оснований думать о переломе основания черепа или другой опасной травмы мозга нет. Значит так, Борис, пацану нужно отлежаться – постельный режим и никаких исключений. В субботу посмотрим, что и как. А пока вот тебе шприцы, ампулы, утром и вечером по укольчику. На ночь таблетку. Больше ничего не нужно. Кушать – бульон, кефир, соки. Тошнота и головокружение – это лёгкое сотрясение. Пройдёт, только никуда не отпускай его. Объясни, что в дороге может потерять сознание, и будет валяться где-нибудь в подземном переходе. Ты знаешь, как у нас люди реагируют, будут думать, что нажрался алкаш и лежит трезвеет.

– Всё понял, – закивал я, – не отпущу. Спасибо, Володь. Извини, что потревожил.

– Всё будет хорошо.

– Ладно, звони, если что, у меня сегодня дел по горло, – сказал напоследок доктор и уехал.

Через два дня Антохе, как ему показалось, немного полегчало, но до выздоровления было ещё далеко.

Наконец-то я узнал подробно, что произошло. Со слов Антона, они после пикета с друзьями зашли в кафе. Выпили чаю, перекусили и, попрощавшись, разошлись. Подростков, которые напали, Антон, оказывается, видел ещё на вокзале. Ошибиться он не мог, да они и сами подтвердили это.

– Ну, что, пидорок, расскажи-ка нам о своих правах голубиных! – в вагоне подошёл к нему парень в чёрной куртке и с капюшоном надвинутым на голову. Остальные нарочито громко рассмеялись.

– Ребята, – попытался сгладить ситуацию Антон, – мы же никому ничего плохого не делаем.

– Ты считаешь, что быть гомосеком – это ничего плохого? – громко спросил второй.

– Мы же не навязываем свои мысли…

Кто-то сзади не слишком сильно ударил Антона по затылку и сказал:

– А стоять с вашими пидорскими плакатами – это не навязывание? А?

– У нас свободная страна, – начал Антон, – каждый имеет право…

В этот момент парень в чёрной куртке с силой ударил Антона в челюсть и сбил его со скамейки на пол. Вся компания принялась бить его ногами, особо не разбирая, куда приходятся удары. Через какое-то время он на мгновение потерял сознание. Очнувшись, услышал как предводитель сказал:

– На первый раз хватит! Думаю, поймёт, что пора завязывать с пидорьей пропагандой.

– Костян, давай его обоссым! – кто-то предложил из толпы.

– Классная идея, – подхватили остальные. – Антон почувствовал, как ему в лицо ударила горячая струя.

– Заодно дезинфекция, – гоготал один их присутствующих, – моя бабка говорила, что они в детстве использовали мочу вместо йода и зелёнки.

– Ну, ты, блядь, прямо доктор медицинских наук, – рассмеялся кто-то из нападавших.

Динамик объявил об очередной остановке, пацаны поторопились к выходу. Антону нужно было выходить на следующей. В этот момент в вагон вошла женщина. Она подошла к Антону и спросила:

– Живой?

– Да вроде, – сев на пол пробормотал Антон.

– Далеко ехать?

– На следующей остановке выходить, – тяжело вздохнул парень и расплакался.

– Ну-ну-ну, – женщина носовым платком вытерла вокруг глаз кровь. – Не плачь, давай помогу. Идти-то сможешь?

Антон с трудом поднялся, ноги были целы, он кивнул:

– Смогу, главное теперь домой добраться.

– Пойдём в тамбур, – женщина взяла парня под руку, и они проследовали к выходу.

Выйдя на перрон, глотнув свежего воздуха, Антон почувствовал, как закружилась голова. Он ухватился за перила, и окинул взглядом место, где стоял, приготовившись в случае чего, присесть прямо на асфальт. Шатаясь, словно пьяный, он дошёл до дома, и на пороге потерял сознание, успев пнуть ногой дверь.

– Так ты думаешь, они за тобой следили? – спросил я, когда мы смогли общаться без труда.

– Не знаю, может, случайно ехали вместе, – ответил Антон, – но я их видел возле нас, когда мы стояли с плакатами.

– Зачем тебе это нужно? Чего ты хочешь добиться? – искренне удивился я. – Неужели от этого есть какая-то польза?

– Борис, конечно, есть, – уныло усмехнулся Антон и скривился от боли, – как говорят, капля камень точит. Если мы все будем молчать, так и будем жить в пещере. Неужели тебе не хочется жить в открытом правовом государстве?

– Хочется, – ухмыльнулся я, – но.., – я осёкся, не найдя убедительных слов для продолжения фразы.


– Мы всё время ищем в своё оправдание эти многочисленные «но», «если бы», «как-нибудь», а дикари тем временем прибирают к рукам власть, права человека, нашу культуру, нашу историю, наше искусство…

– Это ты сейчас о чём? – покачал я головой.

– Обо всём. Если не предпринимать никаких мер, мы снова окажемся в болоте. В том, болоте, в которое нас окунули диктаторы Ленин, Сталин, Хрущёв и их коллеги. Ты читал или смотрел видео, где Хрущёв делал разнос художникам-абстракционистам, где он их пидорасами называл?

– Это известный случай, – закивал я, – но это было тогда, сейчас ведь никто не запрещает…

– Ваше поколение удивляет, – улыбнулся Антон, – вы настолько терпеливы к произволу, что даже не замечаете, как власть и вас, и нас всех хочет превратить в послушных болонок, в людей без своего мнения. Ну, вы ведь уже жили так, и что? Понравилось? Ты считаешь, это правильно? Разве это нормально, когда человека сажают в тюрьму только за то, что он любит другого человека? Попы совсем сдурели, тоже поддакивают властям. Я был в церкви, пытался понять, почему церковь запрещает мужчине любить мужчину.

– И как? Понял? – язвительно спросил я.

– Ага! Закончилось тем, что батюшка отказался со мной говорить, потом ко мне подошёл какой-то бородатый мужик и сказал: «Парень, иди с богом отсель, а то сейчас полицию вызову». Пообщался, называется, со священниками. Это как понимать?

– Даже не верится, – пожал я плечами. – Что это за батюшка такой тебе попался.

– А зачем мне сочинять? Чему ты удивляешься? Они гоняются за геями, а мавзолей стоит себе на Красной площади, словно символ смирения и двойных стандартов церкви. Путина-то можно понять, ему избиратели нужны, зачем стариков против себя настраивать, если бы не выборы, он уже давно Ильича похоронил бы. Но начни сейчас процедуру, такой вой поднимется. Посмотри, что творится с нашими согражданами. Это же парадокс: старики идут в церковь, молятся Богу, а потом идут к памятникам Ленину и Сталину, и кладут красные гвоздички. Представляешь, одновременно молятся и спасителю, и палачам. Вот в этом вся суть нашего народа. И это не смешно, это страшная деформация общественного сознания. Блюстители нравственности беспокоятся о нашем, так сказать, голубом сознании, пытаются нас переубедить, перевоспитать, переделать… А вы беспокойтесь о сознании красном, вот где настоящая опасность. «Краснуха» – болезнь опасная. В любой момент может снова разразиться эпидемия, и тогда о голубых никто и не вспомнит.

– Ты, Антоха, прямо как Копытин, – рассмеялся я. – Он не любит советскую власть!

– Да, я его рассуждения. И он прав, за что любить тех, кто сеял десятилетия ненависть? За то, что натравили народ друг на друга. Ленин призывал грабить и уничтожать контру. Даже царскую семью не пожалели, детей поубивали. Ну, вот скажи, кому сегодня мешает королева Британии? Это же просто символ! Это связь времён. Представляешь, как было бы красиво – у них королева, у нас царь. История, традиции, «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Ну, согласись, круто же! Меня смешат истеричные заявления коммунистов, когда они возмущаются: не трогайте памятники, это наша история! Ага! История, а сколько вы повалили памятников, историки, а до кучи ещё и храмы. Да, в общем-то, против памятников никто и не возражает, когда это произведение искусства. Так они и гипсовых истуканов с отваливающимися носами и ушами готовы в памятники записать. Смотришь и думаешь, какому-то сифилитику, что ли, бюст поставили?

– Ох ты и язва, Антоха, – усмехнулся я.

– Ну, а что, разве не так? Какие-то они бессовестные, вдруг толпами повалили в церковь молиться, напрочь забыв заветы Ильича. Тот люто ненавидел религию и попов, теперь его ученики, последователи крестятся. Не стыдно, видимо, им. Готовы приспособиться к любым переменам. И ещё к власти рвутся, что можно ожидать от таких приспособленцев?

– Ладно, Тоша, тебе нельзя волноваться, отдыхай, чайку сделать успокоительного? Я там купил шикарный травяной чай. Очень вкусный.

– Сделай, – кивнул Антон, – спасибо Борис. Ты теперь мой и врач, и медбрат, и внимательный слушатель.

– Лежи-лежи, – ласково произнёс я. – Маркович сказал, что всё будет хорошо.

Я взглянул на часы и, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

– Ё-моё! Укол!

– Может, уже хватит? – захныкал Антон. – Посмотри на меня, мне уже в футбол можно играть.

– Лежи, Рональдино нашёлся. Что доктор сказал? Десять дней проколоться! – Я заполнил шприц лекарством, подошёл к кровати и, исказив голос, по мультяшному произнёс: – Так, больной, давайте сюда вашу попку.

Антон рассмеялся и, приспустив трусы, весело сказал:

– Берите, вот она!

После укола, Антон попросил меня посидеть рядом с ним. Он положил мою руку в свою и молча стал её гладить. Я заметил, на его глазах слёзы.

– Ну, чего ты, Тоша? – тихо спросил я. – Не расстраивайся, идёшь на поправку. Скоро пойдём в лес, медведей гонять.

– Они, наверное, спать уже укладываются, – улыбнулся Антон. – Ты знаешь, о чём я думаю? Как так в жизни выходит, что часто родные, близкие люди готовы в землю тебя втоптать за те или иные слова, поступки, мнения, в конце концов, а чужие, совсем незнакомые вдруг начинают помогать и заботиться о тебе? Вот взять тебя, к примеру. Ты же мог и внимания на меня не обратить, ну, едет пацан да и едет. Пусть катит дальше. Но ты вдруг начал рисовать мрачные картины с моим присутствием. Почему тебя это взволновало?

– Это естественно, Тоха, – пожал я плечами. – Человеку свойственно сострадание, участие, сердоболие…

– Особенно моим «экспертам» из электрички, – горько усмехнулся Антон.

– Не о них говорю, – вздохнул я, – а о людях. Это так, стая шакалов. Набросились толпой. Унизили, избили человека и разбежались. Люди так не поступают…

Антон уснул, я долго смотрел на его лицо. Природа основательно поработала над его внешностью – черты лица вобрали в себя самые привлекательные особенности, длинные тёмные ресницы, ровный нос правильной формы, пухловатые розовые, даже ближе к алым, губы, невероятно нежные и соблазнительные, несмотря на болячку, на щеках лёгкий румянец. Если бы не короткая стрижка и торчащий ёжик, можно было бы легко принять парня за спящую девушку.

Через несколько дней, Антоха попытался выйти на улицу. Я категорически запротестовал. Он подчинился, но долго ворчал. Однажды вечером он спросил:

– Борь, а телефона моего не было в куртке, когда я вернулся?

– Нет, – замотал я головой, – я всё проверил, пусто. Позвонил на твой номер, не доступен. Наверное, украли твои обидчики. Не переживай, новый купим.

– Или украли, или разбили. Жаль, там у меня все контакты. Большую часть не помню. Слушай, а можно я с твоего телефона брякну матери. А то давно не слышал, как они там?

– Какие проблемы, звони, – развёл я руками. – Дикция у тебя восстановилась, конечно, позвони, поговори с матерью, волнуется небось.

Я включил электрочайник, из шкафчика достал пачку чая, и в ожидании, когда закипит вода, сел на стул. Краем уха слушаю, как Антон говорит с матерью.

– Когда? – взволнованно спросил он. – Перебрал? Ну, мама успокойся… Нет, я сейчас не могу приехать. У меня постельный режим… Ангина… Ну, тем более, что теперь уже изменишь. Почему-почему! Сами выгнали, а теперь спрашиваешь, почему… Ну, вот же звоню… Да я же тебе говорю, с температурой лежу, врач сказал не вставать, соблюдать постельный режим. Да у товарища. Да. Дачный посёлок «Белые зори» называется. Знакомый. Просто друзья. Прекрати. Станет получше, приеду. Будешь наезжать, вообще уеду жить за границу. Всё, больше не могу говорить, врач пришёл.

Антон протянул мне рубку и, горько вздохнув, произнёс: