Распятые любовью

– Батя вылечился от алкоголизма.

– В каком смысле? – не понял я.

– В прямом, – усмехнулся Антон.

– Что, бросил пить?

– Мёртвые не пьют, – ответил парень.

– Что? – разинул я рот.

– Умер мой родитель, – сказал Антон. – Добухался.

– И ты так спокойно об этом говоришь? – изумился я.

– Ну, а как я долен говорить? Биться в истерике? Так пить… Закономерный итог.

– И тебе совсем не жаль отца?

– Ты знаешь, не жаль. Я последние десять лет от этого человека ничего хорошего не видел. Конечно, я мог бы изобразить скорбь, даже всплакнуть, мол, папа-папа, на кого ты нас покинул. Но ты первый не поверил бы мне.

– А что мать говорит?

– Говорит, возвращайся домой. Ты знаешь, а мне что-то не хочется.

– Ну, отца же больше нет, – сказал я. – Матери одной будет сложно.

– Борис, прекрати, – нахмурился Антон, – ты же знаешь уже, что я не люблю лицемерия. Не будет ей сложно. Во всяком случае, будет гораздо легче, чем с папаней алкашом.

– Ладно, – махнул я рукой. – Сам решай, не маленький уже.



Беда сближает людей. Через некоторое время, я почувствовал, что не могу расстаться с Антоном даже не на продолжительное время. Да и он сам, под любым предлогом звал меня и просил не покидать его надолго.

– Погладь мне спинку, – трогательно просил он.

И я гладил. Мял ему ноги, делал массаж, чесал пятки… «Чем бы дятя не тешилось, лишь бы не плакало», – смеялись мы потом вместе.

Несколько раз приезжал наш доктор, Владимир Маркович. Долго слушал, стучал молоточком, разглядывал глаза, горло, язык.

– Ну, что, голубки, – Владимир хитро прищурился, – поздравляю. Всё у вас прекрасно. Настало время прогулок на свежем воздухе.



Глава 16



В армию меня призвали по весне в 1980 году. Сначала служил в городе, где «так много золотых огней и холостых парней», то есть в Саратове.

Резко перестраивать свою жизнь, менять весь уклад, отказываться от привычек тяжелее всего весной, когда зарождается новая жизнь. На деревьях появляются изумрудные листья, земля укрывается зелёными покрывалами, птицы своим песнопением вытряхивают всю душу, когда хочется любить и быть любимым, когда (прощу прощения за неожиданное уклонение от романтизма) член с утра до вечера пытается тебе доказать, что он не член, а волшебная палочка или черенок от лопаты. Старшина роты любил нам напоминать, что «весной в ручье даже щепка на щепку лезет».

И вдруг ты понимаешь, что всё вышеописанное позади, а впереди семьсот тридцать дней жизни в кирзовых сапогах, хронический недосып, крики, оскорбления, прапорщик вечно с похмелья, командир роты, мечтающий получить майора и угнетаемый супругой, в свою очередь когда-то мечтавшей стать женой генерала.

Но, как говорил, наш начальник штаба, не так страшен чёрт, как его малютка. Трудности армейской жизни в те годы длились ровно год. На втором году солдат уже не служил, а отбывал срок. Наверное, потому и отменили второй год службы, ибо это была для солдата пустая трата времени, а для государства пустая трата средств. Я кстати, ещё в те годы об этом подумывал и недоумевал: зачем солдата держат в армии второй год?

На втором году службы меня неожиданно перевели на Чукотку, где как предполагалось, я буду заправлять самолёты дальней авиации, но, к счастью, водителей автозаправщиков здесь оказалось в переизбытке, и я совершенно случайно попал в полковой клуб. Хотя всё случайное закономерно. Почему я оказался в клубе? Замполит со своим помощникам искали в аэродромных ротах солдат полезных для полиотдела. И тут находят рядового Филатова, окончившего музыкальную школу, и когда-то освоившего в Доме пионеров профессию киномеханика.

Музыкальная школа пришлась кстати. Начальник политотдела майор Умнов поручил мне создать ВИА (вокально-инструментальный ансамбль). Я провёл, как сейчас сказали бы, кастинг, нашёл замечательного барабанщика, трёх гитаристов, клавишника и, что самое невероятное, талантливого саксофониста, хотя и без музыкального образования. Мы придумали название нашей группе, по нынешним меркам, просто вызывающие – «Голубые дали». В начале восьмидесятых слово «голубой» в СССР означало всего лишь цвет, и других значений не подразумевало, ну а слово «дали» у нас в названии было не глаголом, а существительным. В современном мире, рассказывая о службе в армии, я упоминаю всегда безымянный ансамбль, иначе, услышав название, слушатели тут же начинают сыпать скабрезными шуточками: «Все музыканты были голубыми?», «И кому же они дали?», «А дали бесплатно или была такса?». Да, соглашусь, на современный лад название звучит не совсем обычно. Но зато мы добились значительных успехов, выиграли не один творческий конкурс, исполняли не только известные эстрадные песни но написали и несколько своих, в том числе и «Марш дальней авиации». Иными словами, и служили, и творили, и работали.

Корочек киномеханика у меня не было, но крутить кино я умел и на портативном аппарате «Украина», и на стационарном КН-17, если, конечно, мне не изменяет память. Впрочем, это не имеет большого значения, я хочу рассказать о другом – опять о любви, будь она не ладна.

Дембеля ушли в июне, и я остался в клубе полноправным хозяином. Правда с другой стороны клуба сидела ещё библиотекарша, жена одного из военнослужащих, похожая на Надежду Крупскую, сейчас сказали бы, виртуально присутствовал начальник клуба майор Гнедых, бывший учитель математики. За всю службу в клубе я видел его раза три-четыре. Естественно я был и киномехаником, и начальником клуба (все ключи были у меня), и даже художником – иногда писал плакатным пером и срисовывал квадратные морды солдат и офицеров из журнала «Агитатор армии и флота».

Работа была непыльной, но ответственной. При обрыве киноплёнки, во время просмотра фильма толпа (можно сказать, зрители) сразу начинала орать «сапожник». Я до сих пор думаю, почему именно «сапожник». Но ответа так и не нашёл, это сродни тому, как толпа (можно сказать, болельщики) кричит «судью на мыло». Версии объяснения разные, не могу удержаться – одну приведу.

На селе три основных «блатных» профессии – кузнец, сапожник и киномеханик. Кузнец – это трудяга. В этой профессии бухать себе дороже – или отобьёшь чего-нибудь, или обожжёшься. А сапожник и киномеханик могут себе позволить и лишка. Не зря же поговорка появилась на Руси «пьян, как сапожник». Но потом появился киномеханик: профессия, вроде, и современная, но оказалась такой же алкогольно-зависимой, как и профессия сапожника. Поскольку профессия обувщика на деревне появилась гораздо раньше кинематографа, она приобрела ореол свободного художника, дескать, это вы, лапти, пашете землю и потом косите траву, а мы творческие и свободные люди. Вот так и появился человек «пьяный в стельку»!

Октябрь 1917-го прислал в деревню ещё одного представителя творческой интеллигенции – киномеханика. Они с сапожником устроили социалистическое соревнование. Киномеханик вышел из высокоградусной гонки победителем. Народу было лень озвучивать два слога лишних, а потому и продолжали вместо «киномеханика» кричать «сапожник».

Однажды ко мне в кинобудку постучался «пиджак» (так мы называли офицеров, призванных после института), симпатичный парень с голубыми глазами и яркими алыми губами.

– Можно? – скромно спросил он.


«Наверное, недавно в армии», – улыбнувшись, подумал я. Наш старшина роты на такой вопрос сразу отвечал: можно козу на возу, а в армии разрешите. Но дерзить я не стал, всё-таки офицер. Я вежливо ответил:

– Вы знаете, товарищ лейтенант, сюда посторонним нельзя, у меня могут быть неприятности.

– Да я ненадолго, – виновато сказал лейтенант. – Привёл свой взвод в кино, а сам вот хочу посмотреть изнутри, как тут всё работает. Покажешь?

– На экскурсию, значит? – спросил я.

– Ну, вроде того, – опустил глаза офицер.

Так завязалась наша дружба. Виталий заходил ко мне каждый раз, как приводил своих бойцов на просмотр фильма. Узнав, что я иногда остаюсь в клубе ночевать, он предложил мне как-нибудь посидеть ночью за бутылочкой коньяка. Ну, конечно, я согласился.

– Только нужно подобрать правильную ночь, – предупредил я.

– Что это значит? – спросил Виталий.

– Чтобы дежурный по части был из своих, – пояснил я. – Например, майор Чалей меня не сдаст. Да он ночью и не ходит с проверками. А капитан Довгаль тот только и видит, кого бы поймать да рапорт накатать. В Москву хочет майором уехать.

Ждали удобной ночи мы недолго. Дня через три пришёл Виталий и объявил, что сегодня вечером дежурным по части заступает майор Чалей.

– Прекрасно, – потёр я ладонями друг о дружку. – У меня есть несколько банок тушёнки, картошка, бочковые огурцы. Что ещё?

– Солёные огурцы? – рассмеялся Виталий. – Это не эстетично. Я принесу закусон. Не переживай, будет всё солидно.

– Тут не до эстетики, – возразил я. – Мы на Новый год с товарищем по пузырьку тройного одеколона засадили, огурчиком закусили, и в самый раз.

– Согласен, не спорю, – закивал Виталий, – знакомо, мы с пацанами в училище тоже иногда тройным баловались. Под огурчик отлично. Но всё это в прошлом. Сегодня мы будем пить настоящий армянский коньяк. Пять звёзд, сказка, – он поцеловал кончики пальцев на руке. – Бутылка ноль-семь! На двоих просто идеально. Во сколько встречаемся.

– Ну, давай, в двадцать два тридцать, – предложил я.

Виталий прибыл ровно в назначенное время.

– По тебе хоть часы сверяй, – пошутил я.

После третьей стопки офицер затеял знакомый разговор.

– Девок не водишь сюда?

Я насторожился. Вон оно что! Ясно с вами, товарищ «пиджачок».

– Виталий, мне кажется, мы думаем об одном и том же. Говори прямо, – предложил я.

– Ты на что намекаешь? – покраснел мой собутыльник.

– На девок! – хихикнул я.

– Понимаешь, какое дело, Борис, – Виталий никак не мог решиться начать разговор. Я… это… не знаю, может, ты осудишь меня… но…

– Да ничего я не осужу, – я сделал лицо серьёзным, чтобы не напугать собеседника.

– Тут такое дело… в общем… Я гомосексуалист, понимаешь? – произнёс Виталий и, мельком взглянув на меня, опустил глаза. – Извини, если что-то не так.

Мне даже стало жалко лейтенанта. Представляю, как же ему было трудно это произнести.

– И твои предложения? – спокойно спросил я.

– Если ты не против, – часто дыша, произнёс Виталий, – я… я бы взял у тебя в рот.

– Прямо сейчас?

– Да!

– Я не против, – сказал я и почувствовал, как моя булава приготовилась к бою.

Виталий спустился на пол, предварительно подстелив бушлат, и встал передо мной на колени. Я спустил штаны вместе с кальсонами… Как обычно, всё закончилось слишком скоро.

– Извини, – виновато произнёс я, – второй год без секса.

– Ничего-ничего, – закивал Виталий, – давай немного посидим ещё и повторим.

– Ты хочешь кончить? – спросил я.

– Попозже, – ответил он и с опаской спросил: – Борь, ты не презираешь меня?