Распятые любовью

Отец Василий вздрогнул и почти шёпотом испуганно сказал:

– Об отступнике Митрофане забудь! Нет его. Отлучён за ересь.

Головой думай! Кто создал человека? Улавливаешь? Ориентация человека, хоть гетеросексуальная, хоть гомосексуальная – это дар божий и часть его чудотворного деяния. И если создатель наделил человека такой способностью, как гомосексуализм, значит, для чего-то это нужно было!

– А для чего? – хором спросило сразу несколько человек.

– Разбираемся, дети мои, разбираемся! – тяжело вздохнул священник и продолжил: – Тут главное понять, если некоторым нашим братьям и сестрам всё же присуще гомосексуальное просветление, то преданные и верные отношения между ними отражают божественный дар любви.

– То есть и такая любовь богоугодна? – с удивлением спросила женщина в розовом платке.

– Да, сестра! – закивал священник.

– А что ж вы нас столько лет мучали-то, изверги?

– Были в заблуждении, – виновато произнёс батюшка. – Только теперь мы с божьей помощью поняли, что люди, испытывающие влечение к своему полу, по сути, прославляют бога и его заповеди о любви.

– А как же размножение, деторождение? – вдруг выкрикнул седовласый старичок.

Отец Василий бросил на него взгляд и про себя подумал: «Старый ты хрен, тебе ли тут лясы точить о деторождении? Ты хоть помнишь, как это делается? Лишь бы смуту внести…». Вслух он сказал:

– Деторождение не является единственной целью любви и сексуальных отношений между людьми. Давайте быть скромнее в своих желаниях и помыслах! Православная церковь осуждает дискриминацию гомосексуалов, а потому прекращает считать однополые отношения греховными и аморальными. Тысячи и сотни тысяч людей по всей земле, будучи гомосексуалами, хотят обращаться к богу и молиться во славу его, и негоже церкви отталкивать их от себя. Мы недавно выяснили, что огромное количество гомосексуалов и лесбиянок называют христианскую веру центральной идеей своей жизни.

Проснувшись, я долго лежал, смотрел в потолок и с волнением думал: «Не сон, а какая-то сплошная пропаганда гомосексуализма». Хорошо, я его один смотрел, а то могут и правоохранительные органы заинтересоваться.

«Ну, почему с нами, гомосексуалистами, – думал я, – обязательно нужно бороться, сажать в тюрьму, жечь на кострах, притеснять, объявлять больными и какими-то маньяками? Что плохого мы делаем другим людям? Можем ли мы быть уверены в том, что любой из наших знакомых, проявляющий гомофобное усердие, сам не является гомосексуалом?

Учёные давно уже доказали, что те, кто больше всех борются с гомосексуализмом, осуждают его, презирают «педиков» и «гомиков» по большей части сами испытывают непреодолимое желание прижаться к партнёру своего пола и насладиться с ним сексом. Но они вынуждены подавлять в себе чувства, сопротивляться зову природы, внушать себе, что это грязные и отвратительные желания. Сколько таких людей полегло на искусственном гомофобном поле брани. У одних не выдержали нервы и они свели счёты с жизнью, другие топили свою страсть в алкоголе, третьи забивали зов сердца и плоти наркотиками, что тоже, в конце концов, приводило к гибели и разрушению души.

И церковь тоже хороша – называют любовь грехом. Как же так? Любовь в этом мире – основа основ человеческих отношений, фундамент, опора. Какая вам разница, кого любит человек. Зачем вы уже много веков суёте свой нос в кровать? Главное, что человек любит, а раз любит, служит богу. Так и порадуйтесь за него. Нет же, напридумывали всяких ограничений, грехов, запретов, оков. Зачем? В конце концов, церковь и секс между людьми разных полов считала всегда грехом. А копни поглубже, что из себя представляли мужские монастыри? Кто мне даст гарантию, что в данный момент ни один монах не ласкает другого монаха, забыв увещевания святых отцов?

До христианства вообще такого понятия, как гомосексуализм просто не существовало. Люди совершали половые акты, не оглядываясь на «секс-инструкторов», в гармонии с природой при соблюдении морали своего времени, а христианская мораль вдруг объявила «грехом» любые половые отношения.

Моральное самочувствие гомосексуалистов в христианскую пору всегда было тяжким и противоречивым. И это неудивительно, поскольку даже нормальная половая жизнь была объявлена грехом божьим.

Дохристианские люди в этом плане не заморачивались и принимали другие ценности: «Жена для семьи, гетера для интеллектуального удовлетворения, а юноша для сексуальных услад». Этот афоризм Фемистокла служил моральным кодексом древних греков и римлян.

Размышления мои привели к тому, что я снова уснул, но как обычно, продолжения сна не последовало,



Глава 22



Антон стал усиленно меня обрабатывать на предмет поездки за бугор, чтобы оформить наши отношения, то есть заключить гей-брак. Я всячески уходил от обсуждения этой темы. Без всякого сомнения, идея совместного проживания мне нравилась. Только вот как это будет выглядеть в России? Ведь найдутся те, кто начнёт интересоваться, задавать вопросы, требовать объяснения, совать свой нос в личную жизнь. Одно дело двое мужчин иногда встречаются, другое – когда вместе живут под оной крышей. Тут и журналисты могут посетить с глупыми вопросами.

– Антоха, – разводил я руками, – сдался тебе это брак. Тебе что, без него плохо живётся?

– Хорошо живётся, но я хочу, чтобы всё было по закону! Понимаешь? – оживлялся Антон.

– По какому закону? – смеялся я. – Ну, даже если мы зарегистрируем брак где-то там, в Норвегии, Голландии или Канаде, да хоть в Антарктиде, какая нам польза от этого брака в России?

– Не скажи, – возражал Антон, – это внутреннее состояние свободы, это не просто дружба, это узаконенный брак. Здорово же?

– Брак – это мираж, Антон, – даже в разнополых семьях. Он всегда кажется возвышенным и чудесным, но на отдалении, когда он где-то в стороне. Давай повременим немного, – увещевал я, – для меня это пока не актуально.

– Не актуально? – дул губы Антоха. – Может, ты меня не любишь?

– Люблю-люблю, – ласково говорил я, – не придумывай. Тоша, пойми одно: ты молодой, горячий…

– Ну, началось! – вздохнул Антон. – Любимая тема у взрослых, говорить о возрасте собеседника.

– Нет-нет, – остановил я его, – я хочу сказать совсем другое. Понимаешь, ты любишь и хочешь быть любимым, верно?

– Ну, да, – кивнул Антон. – А ты?

– И я тоже. Но мы же хотим не наигранной. А настоящей любви? – я пристально посмотрел Антону в глаза.

– Говори-говори, – сказал Антон. – Я тебя слушаю.

– А раз так, то мы должны давать друг другу возможность быть самими собой. Если мы начнём подгонять друг друга под наши собственные представления о человеке, то мы будем любить всего лишь самих себя, то есть свои копии. Ты должен меня понять, скажу честно, я боюсь этой любви.

– Как это? – удивился Антон. – Что это значит? Ты боишься любви, значит, боишься жить! А если ты боишься жить, считай, что ты почти умер.


– Красиво говоришь, Антошка, очень красиво. Ты парень начитанный, – похлопал я его по плечу. – Но давай вспомним литературу, классику, к примеру. Далеко ходить не будем? «Анна Каренина» Льва Толстого. Чем всё обернулось?

– Ну, ты привёл пример, – усмехнулся Антон. – Там свои правила были, измена мужу и всё такое…

– Чего? – Рассмеялся я. – Кто тут о правилах заговорил? А запрет однополых браков у нас в стране не глупыми ли правилами прикрывается?

– Ну, в общем-то, да, – закивал Антон, – тут не поспоришь.

– Правила со временем меняются, – продолжил я, – во всех сферах. Мы же живые люди, и должны идти в ногу со временем. Ну, какой толк от устаревших правил, если человек сам себе устанавливает рамки нравственности и морали? Понятно, должны быть какие примерные границы, но должны быть и те, кто эти границы будет нарушать. Иначе мы остановимся в развитии. Итак, продолжим наш разговор. Идём дальше. Вспоминай произведения о любви. Например, «Ромео и Джульетта» – бедные дети. Что сделала с ними любовь? Что случилось с венецианским мавром?

– Это кто ещё такой? – удивился Антон.

– Отелло! Забыл, что ли? – рассмеялся я.

– Так и говори, а то венецианский мавр, я сразу и не догадался. Ну, этот ревнивец просто.

– А все влюблённые ревнивцы, – сказал я.

– Ну, в общем-то, да, – согласился Антон. – Я вот тоже начинаю тебя ревновать.

– К кому? – усмехнулся я. – К кому меня можно ревновать?

– Да просто так. Ты куда-то уехал, а я месте себе не нахожу. Думаю…

– Это можно другим словом назвать, «скучаешь». Я тоже, кстати, по тебе скучаю.

– Слушай, Боря, ну вот, может, это и есть наше счастье. И судьба не зря нас свела?

– Ты давай вспоминай ещё произведения о любви! – потребовал я.

– Вот, например повесть всё того же Льва Толстого «Крейцерова соната».

– Да-да, – согласился. – Чем закончилась любовь? Муж-ревнивец убивает жену. Ты видишь, где любовь, там обязательно рядом смерть. А вспомни лермонтовскую пьесу «Маскарад», там тоже придурок убивает ни в чём неповинную жену, а потом, узнав, что ошибся, сходит с ума.

– И в самом деле, что не возьми, любовь, слёзы, кровь…

– Теперь ты понимаешь, почему я боюсь этой проклятой любви, – тяжело вздохнул я. – Я тоже в этой жизни ничего хорошего от любви не видел, хотя пытался любить и, как мне кажется, искренне любил…

– И что? – вздёрнул Антон.

– А то, – я сделал небольшую паузу и продолжил: – что каждый раз выходила какая-то лажа, а счастье превращалось или в несчастье или беду. Ты знаешь, что первый мой мальчик, с которым у нас была первая любовь, повесился.

– Из-за чего? – испуганно спросил Антон.

– Скорее, не из-за чего, а из-за кого, – сказал я и пояснил: – думаю, из-за родителя. Отец, когда узнал о его наклонностях, тому было лет тринадцать, жестоко избил, потом они всей семьёй уехали в другой город. Через некоторое время я встретил его старшую сестру, и она сказал, что её брат повесился. Это случилось около сорока лет назад, но подробностей я не знаю до сих пор. Всю жизнь я это вспоминаю, и у меня болит душа.

– Красивый был мальчик? – спросил Антон.

– Да ведь дело не в этом, Тоха, – горько усмехнулся я, – красота здесь на втором месте, просто мы нашли с ним общий язык, поняли друг друга в то непростое для таких взаимоотношений время. Побыли немного счастливыми. Совсем немного. И потом вдруг всё рухнуло. Представляешь, а мы ведь могли быть счастливыми всю жизнь, если бы люди не придумывали искусственных препятствий и… а, да ладно, – махнул я рукой. – Что теперь об этом говорить. Сорок лет прошло, а ничего не изменилось.

– Странно всё это, – закивал Антоха, – чего людям не хватает. Ну, есть у вас свои семьи, друзья, подруги, живите и наслаждайтесь. Нет же, им обязательно нас нужно переделать, перевоспитать. Вот поэтому, дорогой Боря, мы и должны устраивать акции и добиваться соблюдения наших прав, бороться за наша права, иначе так и будут нас всегда притеснять и…

– Стоп, Тоха, – поднял я руку вверх. – Я вот что хочу спросить: а твои коллеги, так сказать, по борьбе за права геев знают, что творится в тюрьмах?

– В смысле? – разинул рот Антон. – С геями?

– Ну, да, с ними – сними.

– А что там творится? – разинул рот Антон. – Но это же преступники…

– Вон оно как! – усмехнулся я. – А преступники по-твоему не люди? То есть у осуждённых и прав нет никаких? Странно слышать такие слова от человека, который борется за права других людей.

– Прости, Борис, – нахмурился Антон, – что-то я не то сказанул. Каюсь! Я на автомате ляпнул, не подумавши. И что с ними? Расскажи…

– Их там за людей никто не считает. Фактически они приравнены к животным. Ты знаешь об этом?

– Может, ты преувеличиваешь, – усомнился Антон. – Быть такого не может. Мы же не… у нас же не рабовладельческий строй.

– Ты мне не веришь? – цокнул я языком и покачал головой.

– А ты откуда знаешь? – расширил глаза Антон.

– Не знал бы, не говорил, – тихо произнёс я и опустил глаза. – Быть опущенным в тюрьме и колонии – это не сахар, мой друг. Я всё это прошёл, Тоха. И, кстати, из-за любви…