Разрушительница пирамид

Юра выбрался из тележки и, нетвердо ступая, приблизился к нам.

– Полина Сергеевна, милости просим, – низко кланяясь, начал он. – В родное гнездо, так сказать…

– Какое гнездо? Я тебе что, дятел? Ты, мерзавец, опять пьяный?

– Ни-ни, – прикрывая рот ладонью, отчаянно замотал головой он. – Это вчерашнее. Прошу пардон за запах. У кума юбилей. Святое дело.

– Ты ж татарин! – не унималась Пелагея. – Я тебя и взяла, потому что татары не пьют. Не стыдно тебе? У вас же этот… забыла, как его…

– Магомет, – подсказала я.

– Вот, он самый. Пить вам категорически запретил.

– Понятное дело, – вздохнул Юра. – Но как не выпить, если юбилей у кума? А так я как стеклышко. Да вам любой скажет: трезвее меня в Оленевке не найти.

– Ладно, что там у тебя, показывай.

– Свет горит, – забегая вперед, сообщил Юра, радуясь, что тему горького пьянства хозяйка оставила. – Вот, гляньте.

Мы подошли к бревенчатому дому, очень похожему на русский терем, сбоку – открытая терраса с резным крылечком. В окнах первого этажа горел свет, что на ярком солнце не сразу и разглядишь.

– Давно горит? – спросила Пелагея, поднимаясь на крыльцо.

– Так это… сегодня увидел. Приехал траву косить… Газон-то какой, Полина Сергеевна, не газон – загляденье! А кусты как подстриг…

– Молодец. Ключ проверь, – шепнула она Савве.

Тот направился в сторону сооружения поменьше, тоже с открытой верандой. Пелагея опустилась на широкую лавку возле двери, дождалась, когда Савва вернется. Он протянул ей ключи.

– Зря зубами клацала, – сказал сердито. – Ключи на месте, значит, никого в доме нет.

– Ну и слава богу. Ты заходи, а я пока здесь побуду, воздухом подышу.

Савва досадливо покачал головой, открыл дверь и вошел в просторный холл, где горела кованая люстра с плафонами из желтого стекла. Я замерла неподалеку от двери, решив, что торопиться не следует, пусть Савва сначала весь дом осмотрит. Меня от сюрпризов уже подташнивало, и новых я не желала.

Савва вскоре проговорил:

– Ева, скажи Пелагее, пусть в дом заходит. Хватит на скамейке сидеть.

– Ты ничего не нашел? – спросила я, вздохнув с облегчением.

– Любаши здесь нет, если ты ее имеешь в виду, но кое-что есть.

Если честно, мне и «кое-что» не особо нравилось. Выйдя из дома, я позвала Пелагею.

– Что там? – спросила она тревожно, вслед за мной заходя в просторную гостиную с бревенчатыми стенами, на которых висели в деревянных рамах павлопосадские платки, а рядом стояли плюшевые кресла, огромный диван и под стать ему плазма, которая на фоне платков и бревен выглядела довольно нелепо.

– Похоже, здесь были гости, – сказал Савва, когда мы вошли, и кивком указал на стол, где стояла открытая бутылка шампанского, рядом бокал, апельсины и плитка шоколада.

– Это Любаша, – заметно побледнела Пелагея. – Ты во всех комнатах смотрел?

– Во всех. Ее нет, а следов пребывания достаточно.

– Господи, куда ж она делась? Была последняя надежда, что она тихо квасит на природе… Теперь не знаю, что и думать.

– Думай, что она квасит в другом месте, – проворчал Савва.

Он направился в комнату, которая оказалась спальней, я за ним. Кровать была разобрана, на спинку брошена ночная рубашка из кружев, возле окна стояла расстегнутая спортивная сумка, в которой лежали женские вещи. На подоконнике – чашка с недопитым кофе.

– Такое впечатление, что она отсюда не уезжала, – заметила я. – Или собиралась вернуться, раз вещи оставила.

– Я бы с тобой согласился, но у Любаши в голове дыра, и что ей в эту голову приходит – большой вопрос.

– Савва! – испуганно позвала Пелагея, и мы бросились к ней.

Она стояла в гостиной возле камина из красного кирпича и мелко тряслась.

– Вот… – Пелагея ткнула пальцем в камин.

– Что? У тебя такой вид, точно здесь младенцев жарили.

– Савва, она фотки жгла. Не зря у меня сердце не на месте…

– Да погоди ты со своим сердцем.


Мы подошли к камину, и я увидела обрывки фотографий, лежали они поверх золы, огнем их не затронуло, следовательно, их все-таки не жгли, а разорвали и бросили в камин. Может, конечно, рассчитывали позднее сжечь.

Я аккуратно собрала обрывки и, устроившись на полу, принялась их складывать, точно пазлы. Вскоре стало ясно: здесь три фотографии стандартного размера, на них совершенно точно женщина и мужчина. Женщина с длинными темными волосами, скорее всего, Любаша, а вот лицо мужчины пока собрать не удалось. Пелагея и Савва стояли рядом, наблюдая за моими действиями. Наконец, нужные части на одной из фотографий сошлись, и я тихо пискнула от неожиданности. В обнимку с Любашей сидел Каверин, мой недавний возлюбленный. Говорят, что мир тесен, но не до такой же степени!

– Охренеть, – сказала я.

Две следующие фотографии сложились довольно быстро, на них тоже оказался Серега, что уже не удивило.

– У них что же, была любовь? – повернулся Савва к родственнице.

– Да я этого мужика знать не знаю, – возмутилась Пелагея, но выглядело это не особо убедительно. Плюхнулась в кресло и пробормотала: – Савва, скажи на милость, зачем она сюда притащилась? Шампанское пить и фотки рвать? А куда делась?

Разделившись, мы самым тщательным образом еще раз осмотрели дом, но к ответу на Пелагеин вопрос нас это не приблизило. В ванной стояла баночка с кремом и лежала расческа. Холодильник был пуст и отключен. Плитой, похоже, не пользовались.

– Скажи-ка мне, бабуля, – заговорил Савва, когда мы вновь встретились в гостиной, – это ты сюда с мужиками катаешься или Любаша?

– Мы с ней пару раз сюда приезжали. Уж очень ей на природу хотелось. А я не против. На природу так на природу. Хотя у меня возле дома, считай, та же природа. Где ключ лежит, Любаша видела, но чтобы она сюда одна поперлась…

– Так, может, не одна.

– С Кавериным, что ли? А ему на хрена сюда тащиться? Он мужик свободный, может и в городе с кем угодно трахаться в свое удовольствие.

– Ты вроде говорила, что мужика на фотке не узнала? – съязвил Савва.

– Ладно, не придирайся. Она просила о Каверине помалкивать, в смысле, тебе не рассказывать.

– И где их черт свел?

– Так мы это… в казино ходили. У него же казино в городе, типа нелегальное, правда, о нем все, кому надо, знают. Не только менты, но и прокурор. Я, кстати, нашего ментовского начальника там однажды встретила. В зале для випов. Наверное, решил поближе ознакомиться с игорным бизнесом, чтобы знать, как с ним лучше бороться. Короче, мы пошли, чтобы немного развеяться. По весне это было, авитаминоз и все такое… Организму чего-то требовалось. У Любаши несчастная любовь, у меня вообще никакой… Пришли, шампусика бухнули, сели в рулетку играть. Мужики вокруг выглядят паршивенько, глаза горят, рученьки дрожат, не до любви им, ясное дело. И тут Каверин. Мама дорогая, прошел как флагманский корабль. Я решила с ним поближе познакомиться – а ну как повезет?

– Повезло?

– Не очень. Любаша тут же на него запала, а я, знаешь ли, у подруги последнее не отнимаю. Да и не особо хотелось, если честно. Большого и светлого чувства от вас хрен дождешься, а просто трахаться мне давно не в кайф. Твой дед-стервец всю охоту отбил, ни дна ему, ни покрышки.

– Непременно передам, – кивнул Савва. – Дальше что?

– Что-что, еще шампусика навернули да и поехали. Я – домой, а они куда – не знаю. Любаша мне башку оторвет, но скажу как есть: она в него втюрилась. Ты ж ее знаешь, она из тех баб, кому без мужиков жизнь не мила. Ну, и завязался у них роман.

– Так может, у Каверина стоит спросить, куда Любаша делась? – сказал Савва.

– Спрашивала. Хотя они уже разбежались. Он мне сказал, недели две не виделись. Думаю, чистая правда, потому что как раз тогда Любаша прибегала и на судьбу жаловалась. Прям неистовствовала: Каверин ее бросил. Знамо дело, на что она ему? И то долго продержалась. Я-то думала, поутру сбежит, а он ничего, появлялся время от времени. Я краем уха слышала, девица у него появилась. Он с ней по театрам шлялся и прочим малопривычным для себя местам. О чем это говорит? Либо влюбился, либо жениться собрался на больших деньгах. Короче, все серьезно. Но Любаше я, само собой, об этом ничего не сказала. Она валерьянку пила и жаловалась на венец безбрачия. А потом пропала. Савва, не скажу, что она в Каверина втюрилась так, как в тебя. И рядом не стояло. Но ведь подруга у меня дура дурой, и с мужиками ей и вправду не везет. Вот и боюсь… Помнишь, что она вытворяла, когда ясно стало: ты мимо прошмыгнул, и хрен ухватишь?

– Помню, – фыркнул он. – Будь проклят тот день и час… Ладно, пойду с Юрой побеседую.

Он вышел. Пелагея взяла бутылку с шампанским и понюхала.

– Выдохлось. А жаль. Не худо бы нервишки успокоить. Слышь, как там тебя, намотай на ус: все мужики – гады, а кто не гад, тот сволочь.

– Какое оригинальное суждение, – заметила я.

– Чего б понимала…

– Того. У меня предки развелись, теперь только и слышу про гадов-мужиков.

– Так у мамаши вроде этот… малахольный.

– Максик – не мужчина, он просто спасает маму.

– Да? Интересно. Может, и меня спасет?

– Может. Вы с ним поговорите, он всех готов заключить в объятия, ибо все люди братья. Ну и сестры, конечно.

– Ясно. Ты за мамулей приглядывай, как бы с братской любовью без квартиры не остаться.

Разговор пришлось прервать – вернулся Савва.

– Юра сказал, что был здесь на прошлой неделе, но, думаю, врет.

– А видеокамеры здесь есть? – спросила я.

– На хрена здесь камеры? – удивилась Пелагея. – И Юры за глаза. Вообще-то дом на охране. Из райцентра менты приедут минут за пятнадцать. Да и влезть могут разве что местные, а Юра у них в уважухе, оттого и держу этого алкаша.

– Ну что ж, не зря приехали, – направляясь к выходу, сказал Савва. – Узнал массу интересного.